- Дети, скорее сюда! Смотрите, что у меня, - сказала мама, вся сияющая от радости. В руках она держала фанерный ящичек для посылок, на котором крупными буквами был написан наш адрес. - Это от дедушки Саши, из Москвы. Вам подарок на Новый год.
Точнее, дедушка Саша, Александр Яковлевич Котельников, мамин папа жил не в самой Москве, а в пригороде. В посёлке под необычным названием Вилар. Вернее, я думал, что он так называется. На самом деле — это аббревиатура, образованная начальными буквами названия института, где он работал: Всесоюзный Институт Лекарственных и Ароматических Растений. Собственно, там же дедушка и жил — в этом самом Виларе. У него мы побывали в гостях полгода назад летом 1969 года, но у меня не осталось совершенно никаких воспоминаний о месте нашего пребывания, кроме ароматного сладкого запаха цветов.
Вообще то жил и работал в Виларе дедушка Саша относительно немного. Родился он в 1906 году 11 августа в городе Верном, затем переименованном в Алма-Ату, а ныне Алматы, в семье православного дьякона, регента церковного хора по имени Яков и матушки Ольги - школьной учительницы. Вскоре семья перебралась в город Ош, где Яков заболел и скончался. Ольга Платоновна Котельникова (Галушко) осталась с тремя детьми: Верой семи лет, Александром трёх лет и только родившейся Ольгой.
Детство Александра было очень тяжёлое. Семья голодала и выживала с трудом. По воспоминаниям дедушки, он с самых малых лет брался за любую работу, будь то сенокос, рубка дров или выпас скота. Революцию 1917 года он принял с радостью, считая её апофеозом добра и справедливости. Он даже год себе прибавил в метрике, чтобы вступить в ЧОН - части особого назначения, боровшиеся с басмачами. Кстати сказать, однажды его от басмачей спасла лошадь, на которой ему удалось уйти от погони. По рассказам дедушки, он находился в дозоре и грелся у костра, как услышал топот копыт. Едва успев запрыгнуть в седло, он краем глаза увидел, что буквально через мгновение у костра появились всадники.
- Ещё немного и меня бы не было. Да и вас, кстати, тоже, - вспоминал дедушка Саша. - Лошадь у меня была отличная. Я прижался к ней всем телом и только шептал: «Выручай, милая. Выручай, родная». Долго они за мной гнались, но потом отстали.
А лошадей он с детства любил и считал, что лошади всё понимают, только говорят по своему. К дедушке много лет спустя в Подмосковье даже приезжал бывший жокей из-под Самарканда (посёлок Иртышар, где дедушка много лет работал директором шелкосовхоза) и рассказывал, что его помнят и вспоминают добрым словом за помощь в развитии конного спорта.
К слову, старшая сестра Вера, закончила Ташкентский университет и впоследствии много лет проработала врачом кремлёвской больницы и имела всесоюзные звания и награды. А у младшей, Ольги судьба сложилась трагически. В неё влюбился приехавший в командировку в Ош работник одного из наркоматов и увёз Ольгу в Москву, где они и поженились. У молодых родилось двое детей и всё шло хорошо. До 1937 года, когда мужа арестовали и осудили на большой срок без права переписки. Ольга год носила ему передачи, пока ей не сказал надзиратель:
- Что вы всё носите и носите? Его нет давно. Не приходите больше.
Ольга поняла, что муж расстрелян, пришла домой, затопила печь и закрыла шибер. На утро её с детьми нашли уже без признаков жизни.
Самое интересное, что моя мама узнала о существовании младшей сестры отца когда ей самой было уже лет семьдесят. О ней ни разу не упоминали ни дедушка, ни тётя Вера. Это была абсолютно закрытая тема. Её историю рассказал мамин старший брат Константин, будучи сам уже в преклонном возрасте (он был старше мамы на восемь лет). Не сохранилось ни имени, ни фамилии ни мужа, ни детей. И само имя Ольга под вопросом, так как Константин Александрович сам был в этом не уверен. Он сказал: «По-моему, её звали Ольгой».
Но вернёмся к дедушке. В двадцатые годы прошлого столетия он закончил агрофак Ташкентского университета, где познакомился с бабушкой Александрой Фёдоровной. После чего много лет оба проработали в Узбекистане на ниве шелководства и родили четверых детей: Константина (1930), Геннадия (1931), Александра (1937) и мою маму Нэллу (1938). Особенно часто и с большой теплотой они вспоминали посёлок Иртышар под Самаркандом, где дедушка работал в 40-е годы. Затем его направили поднимать шелководство на Ставрополье в город Георгиевск.
В конце 50-х годов дедушка Саша и Бабушка Аля расстались. Она осталась жить в селе Кочубеевском Ставропольского края в ведомственном домике при райшёлке. Он уехал сначала в Белоруссию (но ему там не подошёл климат — «слишком сыро и комаров много»), а затем перебрался в Вилар.
И вот из этого самого Вилара в 1970 году к нам в село Михайловское приходит посылка с новогодними подарками от дедушки Саши. Мы с Мишей, вооружившись молотком и отвёрткой — вернее, железнодорожным костылём, расплющенным под отвёртку, ибо других инструментов в доме сельских интеллигентов не было — приступили к вскрытию ящика. Взломав крышку, а иначе она никак не поддавалась, мы ахнули от восторга — ящик до отказа был наполнен мандаринами, источающими аппетитный запах, тут же распространившийся по всей комнате. Каждый фрукт был бережно и с любовью завёрнут в бумажную салфетку и мама, отстранив нас от соблазнительных продуктов, стала разворачивать обёртки.
Первый плод, к нашему смущению, оказался подпорченным.
- Ничего, - сказала мама, - Наверное, он был мятым, поэтому подгнил. Мандаринов много. Посмотрим следующий.
Но следующий ничем не отличался от предыдущего. И следующий, и следующий. Мама аккуратно сняла весь первый ряд, но там не оказалось ни одного целого мандарина.
- Просто они сверху лежали. Видимо их подморозило, - сказала мама не очень уверенно, и продолжила вскрытие фруктов, но уже торопливо, всё ещё надеясь на удачу. Но с каждым новым мандарином становилось всё более и более понятно, что годных не будет. Более того, в нижних рядах они прогнили целиком, что называется, до основания.
Но мама не сдавалась:
- Я сейчас отрежу то, что пропало и вы поедите.
Но, в итоге, годных к употреблению продуктов осталось немного. Целых не было совсем, а на тарелке сгрудилась «куча мала» с привкусом гнили и плесени.
Однако, выбирать не приходилось и мы с Мишей, живо умяв остатки деликатеса, разбрелись по дому. Я было пошёл наверх в нашу детскую комнату, но вспомнил, что не отнёс на место молоток с отвёрткой и вернулся в зал. Здесь я застал маму совсем не ту, которая была только что, минуту назад. Она сидела на диване расстроенная, со слезами на глазах. Очевидно, в нашем присутствии она сдерживала свои эмоции и теперь дала им волю. Однако, я сделал вид, что не заметил этого и, взяв инструменты, нарочито бодро сказал:
- Классные мандарины. Мне понравились. И даже хорошо, что их получилось не много, а то бы живот заболел.
Мама грустно улыбнулась и лишь покачала головой. Я подошёл поближе:
- Я хотел тебе сказать, что не очень то люблю мандарины. Я больше яблоки люблю.
Мама заметно успокоилась, улыбнулась, но уже весело, и ласково погладила меня по голове.
- Спасибо, сынок, - сказала она и в её голосе почувствовались радостные нотки.
- За что? - искренно не понял я
- За то, что ты меня пожалел. Понимаешь, очень стало обидно. Мы с дедушкой так хотели вас с Мишей порадовать, но не получилось. Посылка задержалась в дороге - шла к нам целых две недели.
- Всё хорошо. Вы нас и так порадовали.
Мама подумала немного и сказала:
- А вы нас. Видишь ли, Андрюша, мандарины прогнили - ничего. Главное, чтобы здесь ничего не прогнило, - и мама похлопала меня ладонью по груди. - Это главное.