РАССКАЗ КАПИТАНА 2 РАНГА КРАСИЧКОВА М.В. О ТРАГИЧЕСКИХ СОБЫТИЯХ ПРОИЗОШЕДШИХ 4 ИЮЛЯ 1961 ГОДА НА ПЕРВОМ СОВЕТСКОМ АТОМНОМ ПОДВОДНОМ РАКЕТОНОСЦЕ «К-19»
Цитата: "В последний поход я выходил, будучи назначенным командиром дивизиона живучести. Назначение получил перед самым выходом в море, поэтому обязанности командира дивизиона живучести исполнял Калинцев В.С., я же исполнял обязанности КГДУ – командира группы дистанционного управления, а заодно и обязанности командира реакторного отсека– штатный командир отсека Плющ был в отпуске.
Режим работы энергоустановки перед аварией был довольно спокойный. Работали оба реактора на мощности 40-50%.
В 4 часа утра четвертого июля 1961 года я сдал вахту на правом борту Юре Ерастову и отправился отдыхать в свою каюту в 8-м отсеке.
Только расположился на койке как прозвучал сигнал «Радиационная опасность». Механик Козырев Анатолий Стапанович объявил по трансляции аварийный отсек и зону строго режима. Подумал – наверное, течь парогенератора (ПГ). В то время это было самое слабое место.
Перед выходом с управленцами была проведена тренировка по борьбе с течью парогенераторов. По дороге в свой реакторный отсек заскочил на пульт ГЭУ и понял, что это не течь ПГ. А где же? Притом большая – разрыв трубопровода. Приборы на пульте ГЭУ показали мгновенное падение давления, уровня и расхода 1-го контура до нуля.
Аварийная защита реактора сработала сразу. Пустили подпиточные насосы № 1 и 2. В работе оставались насосы 1-го контура. Остановили их, когда заклинили. Приняли меры по охлаждению реактора – предотвращение перегрева и расплавления активной зоны реактора.
В то время в эксплуатационных документах было жесткое требование: любыми путями не допустить перегрева активной зоны реактора. В противном случае не исключался тепловой взрыв. Правда, потом после нашей аварии ученые пришли к выводу, что в случае расплавления активной зоны теплового, а тем более ядерного, взрыва не будет. К большому сожалению, эти выводы были сделаны после, а не до того.
Несмотря на принятые меры, приборы показывали уверенный рост температуры в рабочих каналах. Сделали вывод, что перед нами самая тяжелая авария 1-го контура – разрыв трубопровода на не отключаемом участке. Вода, подаваемая подпиточными насосами, до реактора просто не доходит. Стали думать, как подать охлаждающую воду непосредственно в реактор.
Собрались на совет: Повстьев Ю., Ковалев А., Герсов В., Красичков М., Филин Ю., Прокофьев В., Ерастов Ю., Михайловский Н.
(Корчилов Б. находился в 1-м отсеке – как командир отсека). А я вскоре тоже, покинув совет, отправился в свой реакторный отсек. В отсеке была спокойная обстановка, никакой паники. Не было паники в отсеке и в последующие моменты пребывания там личного состава.
Надо сказать, что опытными специалистами были только главный старшина Рыжиков Борис и старшина 1 статьи Ордочкин Юрий, матросы– Савкин, Пеньков, Старков, Харитонов прибыли из учебного отряда перед выходом в море. Рыжиков и Ордочкин готовили себе замену – после похода они должны были демобилизоваться. Мечтали уйти на гражданку со значком «За дальний поход».
В отсеке мы проверили состояние систем, обеспечивающих работу 1-го контура, отключение рессиверных баллонов от компенсаторов объема с местного поста. Манометры показывали: 60–70 кгс/см2 в рессиверных баллонах.
Объяснил ребятам обстановку, характер аварии и наши следующие действия. Радиационная обстановка в отсеке была нормальная. Пошел на пульт ГЭУ. К тому времени родилась идея – подать воду в реактор для охлаждения, используя его воздушник. Идею предложил лейтенант Юра Филин, стажер КГДУ (оператор реактора).
Идея состояла в следующем: если напорный трубопровод подпиточного насоса каким-то образом подсоединить к трубопроводу воздухоудаления из реактора, отрезав этот трубопровод, то можно будет подать воду в активную зону подпиточным насосом.
Ухватив суть идеи, я вернулся в отсек. Собрал свой личный состав и стали думать, как решить эту задачу. Выяснилось, что матрос Савкин имеет небольшой опыт сварщика, на уровне ПТУ. Это оказалось очень кстати. Володя Погорелов и Володя Макаров – как электрики, начали готовить дизельгенератор на сварку. В реакторный отсек пришли командир апл Николай Владимирович Затеев и замполит Шилов Александр Иванович. Объяснив обстановку, я попросил их покинуть отсек – радиационная обстановка стала ухудшаться. Определив объем работы, решили работать в две смены. Одну смену возглавил я, а другую Борис Рыжиков.
Температура в рабочих каналах продолжала расти – осуществить теплоотвод нечем. Показания прибора АСИТ-5 на пульте ГЭУ зашкалили, то есть температура в рабочих каналах превысила 400 градусов. В отсеке начали работать уже в ИП-46 (изолирующий противогаз), которые нам готовил, включал и раздышивал начхим Коля Вахромеев. Предполагая, что 1-й этаж насосной выгородки залит водой 1-го контура, для улучшения радиационной обстановки в отсеке решили откачать ее за борт помпой 2П-2. Однако помпа «не забрала». Решили, что засорился приемный клапан.
В отсек зашли командир апл и механик. Я их быстро выпроводил из отсека – уже было опасно находиться без средств защиты. Тем временем моряки подготовили материал. От подпиточного насоса трубопровод слива проточек такого же диаметра и с такой же накидной гайкой, как и напорный трубопровод. Его и решили использовать.
Отрезали трубопровод от воздушника реактора. Пока готовили дизельгенератор на сварку, решили соединить трубопроводы при помощи резинового шланга. Одели резиновый шланг на оба конца трубок, затянули хомутами из проволоки. Но, как только запускали подпиточный насос, шланг сразу же срывало. А время идет, температура в рабочих каналах растет. В одну из смен Ордочкин спросил меня, что будет с реактором, будет ли взрыв?
Спросил смущаясь, как бы стыдясь своего беспокойства. Как мог, успокоил его. В душе тревога, а в отсек идет не колеблясь. Надо, так надо. Также спокойно вели себя остальные.
Как только приготовили дизельгенератор на сварку, смена Рыжикова начали варить стык. На концы трубок надели короткую трубку большего диаметра – как соединительную муфту, концы которой обварили. Сварку произвел матрос Савкин. Время пребывания в отсеке ограничивалось 10-12 минутами.
Решили 1-й этаж насосной выгородки осушить главным осушительным насосом. К концу сварочных работ в отсек заскочил трюмный Ваня Кулаков, открыл клапан на системе осушения и сразу же вышел. Смена Рыжикова закончила сварку и пошли отдыхать. Заступила моя смена в составе: Ордочкин, Харитонов, Пеньков. Осмотрев сварочные швы, дал команду готовить к пуску подпиточный насос. По готовности запросил пульт ГЭУ. Однако с пуском подпиточного насоса вышла заминка, вызванная переключением цистерн.
Во время моего разговора по «Нерпе» с пультом ГЭУ в отсеке появился Борис Корчилов. Он сказал мне, что командир разрешил подменить меня. Он планировался на командира реакторного отсека и добровольно напросился в отсек. Я объяснил ему, что сварка закончена, насос к пуску готов, а вот пульт что-то замешкался. Сейчас побегу к ним разбираться. И побежал на пульт ГЭУ (главной энергетической установки).
В истории аварии на К-19 этот момент для меня самый драматичный. Пустили бы насос сразу по моей команде, не появись Борис в отсеке – я не побежал бы на пульт и получил бы то, что получил Борис. Получилось, что он заслонил меня, спас мою жизнь ценою своей.
Сердитым появился я на пульте, а меня управленцы успокаивают – насос работает. Бросаю взгляд на прибор АСИТ-5 и вижу, как на глазах начинает падать температура.
И в этот момент доклад из отсека:
наблюдается голубое пламя в районе ионизационных камер. Это, конечно, было не пламя, а ионизация воздуха под воздействием очень сильного радиоактивного излучения. Все, кто был в это время в отсеке, получили очень большие дозы.
Меня до сих пор мучает вопрос: значит, пуск насоса усугубил радиационную обстановку? Произошло это около 12 часов 4 июля, реактор простоял без охлаждения около восьми часов, активная зона к этому времени уже разрушилась. Подача холодной воды в раскаленную активную зону реактора ускорила разрушение оболочек ТВЭЛов, что привело к скачкообразному повышению активности. Ну, а что нам нужно было делать? Действовали, как требовали документы и подсказывала логика. Грустно и обидно сознавать, что идея по сооружению системы проливки реактора оказалась смертоносной. Это хорошо рассуждать сейчас, в спокойной обстановке, да и литература нужная под рукой.
Вскоре пламя исчезло, хоть его и пытались тушить. Доложили в ЦП.
Личный состав вывели из отсека. Отсек загерметизировали, связь корма-нос по верхней палубе. Я задержался на пульте. Вскоре появилась тошнота, слабость. Прихватил приступ рвоты. Подумал – с утра ничего ни ел, только курил, видимо от этого. Но Коля Михайловский, увидев, как меня выворачивает, сказал, что это от облучения. Стало как-то тревожно. Рвота не проходила. Ребята с пульта помогли добраться до 1-го отсека. Там уже все мои товарищи по несчастью лежали в койках и каждый «травил» в свое персональное ведро. Уложили меня в койку, дали ведро. В реакторный отсек я больше не заходил.
Ухудшилась радиационная обстановка практически по всей лодке и виной тому была откачка воды через главную осушительную магистраль, в результате чего радиоактивные материалы разнесли по всей лодке.
К нам подошла подводная лодка «С-270». Примерно в 16 часов 4 июля начали эвакуацию первой партии, в которую вошли все участники ликвидации аварии. Командир дизельной подводной лодки Ж. Свербилов, взяв на себя ответственность, решил перегрузку больных произвести в ближайшем фиорде, в территориальных водах Норвегии.
Так и сделали. На спокойной воде, С-270 ошвартовалась к эсминцу и с нее на корабль переправили 49 человек из экипажа «К-19», в том числе всех, кто не мог встать с носилок. В заключение рассказа о спасении подводников «К-19», мне хотелось бы еще процитировать фрагмент из статьи Жана Свербилова, настоящего офицера, решительного командира, показавшего себя с самой лучшей стороны.
«На фоне общей порядочности и смелости, имел место факт трусости. Коротко о сути дела. Когда мы ошвартовались к борту «К-19», то первым к нам на лодку перебежал вполне здоровый человек, а уж после перенесли трех тяжелобольных. Передавая мне бланк шифрограммы для передачи на ФКП, Затеев попросил передать ему обратно бланк, как документ секретной и строгой отчетности. Ну и когда радиограмма была передана, я обратился к этому первому покинувшему лодку матросу, чтобы он передал бланк Затееву. И услышал в ответ, что он не матрос, а офицер и является представителем одного из управлений штаба флота и обратно на аварийную лодку не пойдет. Тогда я приказал ему отправляться в первый отсек, где находились уже одиннадцать тяжелобольных. Он мне ответил, что туда он тоже не пойдет и доложит командованию флота о моём самоуправстве. Его неподчинение я расценил как бунт на военном корабле, о чем сообщил ему и всем присутствующим на мостике. После чего приказал старпому вынести пистолет на мостик и расстрелять бунтаря у кормового флага. Старпом начал спускаться в центральный пост за пистолетом. Штабист понял, что с ним не шутят, и, изрыгая угрозы, пошел в первый отсек. В дальнейшем он первым перебежал на «Бывалый». Я не стану называть фамилию и имя этого человека только потому, что, как сказал мой замполит, он не струсил, а просто «дал моральную утечку». И еще я не называю его фамилии потому, что за этот поход он был награжден орденом. А ордена у нас зря не раздаются. Так нас учили».
Перебежал и наш управленец № 1, которого я ни на пульте, ни в отсеке не видел. Моряки встретили нас хорошо. Отдали нам свое последнее: одежду, воду, продукты. Ведь мы к ним переходили совсем голые. К 24 часам 4.07 командир, на свой страх и риск, принял решение снять весь личный состав с апл. Оставив одну дизельную лодку для охраны нашей, две другие пошли в базу. А идти предстояло около тысячи миль. Шли в надводном положении. Но заштормило, закачало.
На следующий день нас встретил эсминец. Здесь, конечно, было лучше.
Нас переодели, помыли, накормили, на эсминце встретился с Борисом Корчиловым. Вид у него был ужасный. Сильно увеличена щитовидная железа, лицо отекло так, что почти незаметно было ни глаз, ни рта. Глядя на него, мне было стыдно, что я выгляжу лучше, чем он. Не подмени он меня – это я выглядел бы так, как он сейчас. Но ведь никто не предполагал, что такое может случиться. А вот чувство вины перед Борисом так и осталось на всю жизнь.
На эсминце нас доставили в Полярный. Там нам устроили «торжественную» встречу – в гарнизоне объявили боевую тревогу, набережная была оцеплена автоматчиками с противогазами, вереница медицинских машин и куча разного начальства. Всех быстро погрузили на машины и в госпиталь, где нас уже ждали.
Группу самых тяжелых: Б.Корчилова, Ю.Ордочкина, Е.Кашенкова, С.Пенькова, Н.Савкина, В.Харитонова – решили сразу же отправить в Москву. На поле стадиона, что рядом с госпиталем, приземлились два вертолета. Мы все стояли у окон и наблюдали. Загрузили ребят в вертолеты. Первый взлетел нормально. Второй при взлете задел винтом электрические провода. Брызнули искры, и вертолет шлепнулся на землю у самой кромки воды. К счастью пожара не произошло. Прилетел другой вертолет, забрал вторую группу и улетел в Сафоново. И больше мы о них ничего не знали, пока не выздоровели, хотя догадывались, что их в живых никого нет.
После первоначального обследования нас собрали в клубе госпиталя. За столом на сцене сидел главный врач госпиталя и адмирал Бабушкин, который нас провожал в море и чуть ли не лобызал каждого, желая успешного похода. Сейчас обстановка была другой. Главврач сказал, что мы отделались легким испугом, состояние нашего здоровья не вызывает никаких тревог. О группе, которую отправили в Москву, сказал, что ребята в тяжелом состоянии, но далеко не в безнадежном. А дальше Бабушкин расставил точки над «и». Сказал, что мы героически боролись за живучесть корабля. Но покидать апл мы не должны были.
Это не важно, что была большая активность. Нужно было соорудить плотик, на нем разместить несколько человек, которые в случае появления супостата должны сделать предупредительный возглас:
«Стой! Здесь советская территория».
Началось расследование. Стали вызывать офицеров из других боевых частей. Офицеров БЧ-5, которые толково могли бы объяснить суть аварии, не трогали. Командир даже как-то спросил меня: «Ну, что Красичков, не придется ли нам сменить больничную робу на тюремную?»
В самый разгар допросов прибыл к нам академик Александров А.П. Командир обратился к нему за защитой. Анатолий Петрович уже побывал в районе, где находилась лодка. Он высказал твердое убеждение, что личный состав лодки действовал правильно.
Александров доложил об аварии Хрущеву Н.С. и сказал о том, что личный состав был снят с аварийной лодки. Никита Сергеевич одобрил действия нашего командира.
С появлением Александрова исчез Бабушкин. В коридорах нашего отделения появились другие начальники, с наградными листами.
Мы вновь стали героями. Командир сказал, что меня представили к ордену Красная звезда.
Покончив с наградными листами, нас стали готовить к отправке в Ленинград. Из Лицы привезли наши вещи. Переоделись в форму и нас повезли в аэропорт Сафоново. Отправку организовывал и сопровождал начальник медслужбы флота – очень крупный генерал. Шумный и жизнерадостный матершинник. Но организовал он все хорошо. Ночью в Сафоново ухудшилось состояние Повстьева. У него резко снизилось число лейкоцитов в крови. Рано утром нас погрузили в большой санитарный самолет и отправили в Ленинград.
Кроме Юрия Николаевича Повстьева остальные чувствовали себя неплохо. Еще продолжался период мнимого благополучия. Однако все ощущали слабость, одышку, пот, сердцебиение. Но моральный дух был высокий.
В Ленинграде нас встретило огромное количество санитарных машин и два автобуса. Видимо думали, что в группе в основном лежачие. Разместившись в двух автобусах, поехали в город. По пути у одного пивного ларька всем автобусом попили пива.
В Ленинграде нас разделили на две группы. Более тяжелая группа осталась в медицинской академии, остальных направили в военноморской госпиталь.
В академии остались: Повстьев, Козырев, Енин, Красичков, Кулаков, Березов, Рыжиков. Отношение медперсонала к нам было великолепное. Назову прежде всего Алексеева Григория Ильича. Он сам делал нам пересадку костного мозга, сам же готовил инструментарий.
Закржевский Е.Б., полковник, предложил не колеблясь, свой костный мозг для Повстьева, так как пересадка нужна была в день приезда, а доноров не было. Для Козырева дала костный мозг медсестра Мария Васильевна. Мой лечащий врач Беата Витольдовна Новодворская в дни кризиса постоянно была рядом. И все же, к нашему большому сожалению, двух товарищей спасти не удалось. Повстьев умирал на руках у Енина и Козырева. Очень ему хотелось увидеть своего сына, который недавно родился. Однако, не успела его Валентина буквально самую малость.
Смерть Юрия Николаевича как-то подкосила и нас. Резко ухудшилось состояние у Козырева, Рыжикова, Красичкова, Енина, Кулакова, Березова. Температура подскочила к сорока градусам. Нам стали делать повторную пересадку костного мозга, каждый день прямое переливание крови.
Через три дня после смерти Повстьева потеряли мы и Бориса Рыжикова. Умирал Борис тяжело, был все время в сознании. Не хотелось ему умирать в 22 года. Он же в волейбол играл уже здесь в академии.
Может быть, не следовало этого делать.
Хочется сказать о наших женах. Все они приехали в Ленинград, приходили к нам каждый день. А моя Надежда Сергеевна, узнав, что нам дали квартиру, не дожидаясь моего возвращения из похода, с двумя малыми детьми приехала в Западную Лицу. Сюрприз мне хотела преподнести. Там ее встретил В.А.Ваганов и ошарашил встречным «сюрпризом». Оправившись от «сюрприза», приехала в Ленинград и находилась там до моего выздоровления.
После лечения началась для меня береговая служба. В 1962 году меня перевели в Обнинск преподавателем офицерских классов. А потом перевели в Севастопольское высшее военно-морское инженерное училище преподавателем на кафедре ЯЭУ. В 1979 году уволился в запас.
После демобилизации некоторое время работал в СВВМИУ, инженером лаборатории.
ВСПОМИНАЕТ КРАСИЧКОВА Н.С.
События, произошедшие на «К-19» по своим последствиям в судьбе моей семьи стали роковыми. Они поделили мою жизнь: до аварии и после нее. О радиационном ужасе, произошедшем на апл, мне сообщила жена командира БЧ-5 Нинель Григорьевна Козырева. О трагических событиях на «К-19» она узнала из сообщения радио « Голос Америки». По приезду в Западную Лицу, меня проинформировали, что переоблученные подводники, в числе которых был мой муж находятся в госпитале г. Полярного, куда их доставила дизельная подводная лодка с аварийной «К-19»
После долгих хождений к заместителю командующего первой флотилией капитану 1 ранга Сорокину было принято решение об отправке жен к переоблученным мужьям. Приехав в госпиталь, мы узнали, что наших мужей не лечат. Им периодически делали клизмы и кормили, какими – то таблетками. Муж рассказал мне вопиющую историю о «теплой» встрече их по прибытии в г. Полярный. Героев-подводников встречали, как закоренелых преступников-рецидивистов.
Пирс, к которому пришвартовалась подводная лодка, был полностью оцеплен ротой до зубов вооруженных военнослужащих. Не хватало только сторожевых овчарок и забора с колючей проволокой!
Соответствующие флотские начальники были крайне недоброжелательны к ним. В связи с отсутствием методов лечения подобных заболеваний в госпитале г.Полярного, переоблученных моряков отправили в г. Ленинград в Военно-морскую медицинскую академию, и институт биофизики г. Москвы. Врачи совершили чудо: многие подводники обреченные радиацией на смерть, благодаря их новаторским методам лечения выжили. К сожалению, не обошлось без потерь.
Первым умер Юрий Повстьев – капитан-лейтенант, командир дивизиона движения, получивший 629 рентген. Умирал в страшных муках в полном сознании. От радиации его тело почернело, и было полностью покрыто язвами. Хоронили его в закрытом гробу 22 июля 1961 на Красненьком кладбище в Ленинграде. На руках вдовы Повстьева – Валентины, осталось двое малолетних детей. Жена командира электромеханической БЧ-5 Нинель Григорьевна Козырева отправила телеграмму на имя Н.С. Хрущева с просьбой обеспечить вдову квартирой. Ответ на ее просьбу пришел быстро. В телеграмме говорилось, что она должна прибыть в Адмиралтейство к адмиралу Бойко, которому дано указание немедленно решить квартирный вопрос.
Вместе с вдовой Повстьева они пошли на прием к командующему Ленинградским гарнизоном. На переходе к своему кабинету они перехватили Бойко и представились ему. Выслушав их, он практически закричал: «Мне некогда с Вами разговаривать! Ваши мужья служат на Северном флоте, здесь умирают, а я должен решать бытовые проблемы их семей!». Он еще долго кричал, но у них хватило терпения все выслушать. Выпустив пар, он вызвал полковника Серова и приказал ему показать три двухкомнатные квартиры. Они выбрали одну из них. В ней до сих пор живет сын Юрия Повстьева.
В академии моряки лечились в течение полугода. За время лечения они окрепли телом и душой. Решением ВВК все были списаны с плавсостава. Их обещали трудоустроить. После дополнительного лечения в одном из санаториев, я вместе с мужем вернулась в Западную Лицу. Михаил Викторович Красичков был выведен за штат, и мы получали мизерное денежное довольствие за звание. Денег для физического выживания катастрофически не хватало.
Жили за счет подачек знакомых офицеров. Практически побирались! Красичков М.В. не выдержал такого унижения и, несмотря на открывшиеся радиационные язвы, пошел в отдел кадров флотилии просить должность. По дороге его покинули силы, и он потерял сознание. Его случайно обнаружили матросы и доставили в медсанчасть флотилии. Спустя некоторое время он был отправлен в госпиталь г.Полярного. Через неделю мне передали от Миши письмо: «Умоляю тебя, забери меня из госпиталя. Я весь покрылся язвами и гнию тут, а врачи ко мне даже не подходят» – сообщал он. С малолетним ребенком я кое-как добралась до госпиталя г. Полярного. Мишу обещали выписать на следующий день. Ночевать мне пришлось с малолетним ребенком на скамейке недалеко от госпиталя! С огромным трудом нам удалось вернуться обратно в Западную Лицу.
Равнодушие руководства флотилии, обострившаяся лучевая болезнь мужа, нищенское существование, – вынудили меня обратиться к командующему флотилией вице-адмиралу Петелину А.И. Всем было известно, что в ближайшее время во флотилию должен приехать Н.С. Хрущев. В разговоре с Петелиным я сказала: «Состояние здоровья моего мужа резко ухудшилось. Свое здоровье он потерял на государственной службе, а не в частной артели! Ему необходима квалифицированная медицинская помощь. Если Вы не обеспечите его соответствующим санаторно-курортным лечением, я вместе с ребенком брошусь под колеса автомобиля, на котором будет ехать Н.С.Хрущев». На следующий день нам выдали путевки и отвезли в г. Мурманск.
Возвращаясь с лечения, мы заехали в г.Обнинск, где был решен вопрос о трудоустройстве мужа в учебном центре ВМФ. В должности преподавателя офицерских курсов – начальника тренажера, категории капитана второго ранга, он прослужил в течение восьми лет.
Это был самый лучший период службы за всю его жизнь. Затем муж перевелся в СВВМИУ, где принимал активное участие в конструировании и изготовлении тренажера для обучения будущих офицеров подводников. В Севастополе у него обнаружили онкологическое заболевание желудка, который пришлось удалить. Затем началась перестройка с перестрелкой, в результате которой развалился СССР. Украина стала самостийным государством. В г.Севастополе расцвел пышным ядовитым цветом национализм. Пенсию мы не получали. Для того, чтобы не умереть с голода пришлось принять украинское гражданство. Мизерной пенсии хватало на полуголодное существование. А ведь он нуждался в регулярном медицинском обслуживании.
В российском госпитале находившемся в г.Севастополе ему было отказано в медицинской помощи, так как он являлся гражданином Украины. Один из руководителей госпиталя сказал: «Вы являетесь гражданином Украины и поэтому должны лечиться в больницах этого государства». В те времена в лечебных учреждениях г. Севастополя творился полный беспредел. Медицинские услуги оказывались только на платной основе. Главный врач одной из севастопольских больниц, узнав, кто находится у него на лечении, сказал: «Вы служили России, а не Украине! Пусть Вас Россия и лечит!» Эта чудовищная социальная обстановка вынудила нас уехать на малую родину мужа в город Аткарск Саратовской области. В облвоенкомате к нам отнеслись очень хорошо.
Мужу быстро назначили пенсию и выдали деньги. Мы купили две крупные селедки и буханку черного хлеба. Съев их, мы впервые за долгое время почувствовали себя счастливыми.
Вскоре состоялась презентация художественного фильма с Харрисом Фордом в главной роли – «К-19: Оставляющая вдов».
Торжественная церемония, на которую нас пригласили, состоялась в Санкт-Петербурге и была частично показана по центральному телевидению. После презентации к нам приехал губернатор Саратовской области Аяцков Дмитрий и привез букет цветов, и французские духи. С его подачи областная Дума присвоила мужу звание почетного гражданина Саратовской области с вручением соответствующей медали и ленты. Наличие этого звания являлось основанием для получения мужем дополнительно к пенсии пятнадцати тысяч рублей. Мой муж получил от правительства Саратовской области бесплатно автомобиль «Ока». До конца своих дней я буду благодарна бывшему губернатору Аяцкову Д.Ф. за доброту, заботу и внимание оказанные нам. Муж постоянно болел, и нам периодически необходимо было выезжать на медицинское обследование в клиники Москвы или Питера. В этой связи мы вынуждены были переехать на постоянное местожительство в г.Обнинск.
Приехали в любимый нами город в январе 2007 года. Все было хорошо. О моем муже часто вспоминали в средствах массовой информации, оказывали соответствующие знаки внимания. Он пользовался хорошим медицинским обслуживанием. Всю свою сознательную жизнь я посвятила воспитанию детей и уходу за тяжелобольным мужем. Благодаря моей любви и заботе о нем, он прожил более семидесяти шести лет! Но всему в этом мире приходит конец. После его кончины, я решила получать пенсию за умершего мужа, как вдова ветерана подразделений особого риска. Супруг был инвалидом 2-й группы, причинно следственная связь с исполнением обязанностей установлена. В своё время (по решению суда) он регулярно получал ежемесячную денежную компенсацию за возмещение вреда причиненного здоровью в связи с радиационным воздействием в результате аварии на «К-19». При ее оформлении у меня возникли неразрешимые проблемы. Дело в том, что по действующему законодательству, льготы для вдов инвалидов умерших вследствие с ликвидацией аварии на ЧАЭС и участвовавших в действиях подразделений особого риска (ПОР) абсолютно несопоставимы. Вдова умершего инвалида ЧАЭС получает в полном размере положенную ему при жизни ежемесячную денежную компенсацию за возмещение вреда причиненного здоровью. А это – солидная денежная сумма, подлежащая ежегодной компенсации! Мне не понятно, каким местом думали государственные мужи, и в каком состоянии они находились, при принятии этих законов. Следуя их логике рентгены, полученные на ЧАЭС по последствиям их воздействия на живую ткань человека, чрезвычайно сильно отличаются от тех, которыми были облучены участники действий ПОР. Господа депутаты Государственной Думы, законы принятые Вами в отношении вдов умерших инвалидов из ПОР имеют все признаки дискриминационного характера. Дискриминация (лат. discriminatio «различение») неоправданное различие в правах и обязанностях человека по определённому признаку. Я не буду удивлена, если в ближайшем будущем Вы примите законы, которые коснутся размеров и количества льгот ветеранов Великой Отечественной войны в зависимости от мест, где они воевали. При обороне Москвы – одни льготы! При защите Воронежа – другие! Брал Берлин – третьи! А может кому-то их вообще отменить? Несмотря на известное выражение – пусть думает лошадь, у нее голова большая – я считаю, принимая закон необходимо хорошо подумать. А если в принятом законе ущемлены права большой социальной группы населения, необходимо скорейшим образом исправить допущенную ошибку!
Сила и мощь государства определяются его справедливым отношением к своему народу!
Мой муж честно служил Отчизне и до конца исполнил свой воинский долг. При этом он потерял здоровье, и все оставшиеся годы постоянно лечился. Вся тяжесть бремени по поддержанию жизни героя – подводника легла на мои хрупкие плечи. Я думаю, что для нашего государства наступило время возврата долгов вдовам потерявших своих мужей в результате техногенных аварий и военных конфликтов.
ВСПОМИНАЕТ КАПИТАН 2 РАНГА КРАСИЧКОВ М.В.
После аварии на К-19 целый год просидел на «лечебном» экипаже.
Попытки как-то устроиться служить на берегу через отдел кадров ВМФ успеха не имели. От нас отмахивались как от назойливых мух. Будучи в отпуске в г.Обнинске, пошел сам наниматься в учебный центр, Командиром в это время был Л.Г.Осипенко, Герой Советского Союза, бывший командир К-3. Меня он немного знал. В итоге я был назначен начальником тренажера – преподавателем офицерских классов.
Должность – капитан 2 ранга. В Обнинске служил до 1970 г. С 13 октября 1970 г. преподаватель кафедры ядерных энергетических установок Севастопольского инженерного училища. В 1979 году службу закончил и пошел работать старшим инженером в лаборатории «БортВ 1989 г. моя внучка Анютушка в пятилетнем возрасте сама определилась в первый класс, а я с этого момента завязал с трудовой деятельностью. С 1998 г. постоянно жил в г.Аткарске, откуда в далеком 1951 г. отправился покорять морские глубины и укрощать штормы.
Финита ля комедия! Имею 2-х сыновей. Живут в г.Севастополе.
Последние несколько слов об аварии на К-19. Корчилов был командиром именно 1-го отсека, так как он меня сменил на этой должности. Обязанности командира БЧ-3 совмещал помощник командира В.Н. Енин. Поэтому командирами отсека были управленцы, а во 2-м отсеке были командиры группы 2-го дивизиона. Такая у нас была организация. Вода в реакторном отсеке была на 3-м этаже. Мы все по ней дружно шлепали во время работ. Появилась она от подпиточного насоса, когда у нас срывало шланг. Пока дашь команду на остановку насоса на пульт ГЭУ (главной энергетической установки), а пульт в отсек. Вот за эти несколько секунд из шланга выливалось определенное количество воды.
Комментировать высказывания в печати и на телевидении Погорелова, Кулакова и им подобных нет смысла. Банальная отсебятина, безграмотная и безответственная, с потугой на значимость.
Относительно пара из воздушника. Да, действительно, когда обрезали трубку, то выпорхнуло облачко пара. Ну, сколько его может быть в трубке Д10 мм и длиной от клапана воздушника до обреза трубки.
Во всяком случае, когда пришел Корчилов в отсеке была нормальная температура и прозрачная атмосфера. Что произошло в отсеке после пуска подпиточного насоса, я не видел. Правда, доклад на пульт ГЭУ был: «наблюдается голубое пламя в районе ионизационных камер».
После чего с разрешения ЦП (центрального поста) я приказал личному составу реакторного отсека покинуть отсек и загерметизировать его. С этого момента проход из носа в корму только по верхней палубе.
Несколько слов о сварке и пуске подпиточного насоса. Сварка была произведена не качественно. Да и откуда этому качеству быть. Ведь варил матрос, имея за плечами жалкий опыт профессионально – технического училища. Поэтому, когда пустили подпиточный насос в первый раз, по сварке обнаружились свищи, через которые радиоактивная вода разбрызгивалась в разные стороны. Я еще был в отсеке и, глядя на эти брызги, подумал, что основной поток воды всетаки поступает в реактор и не стал вновь производить сварку. И тут насос остановился. Проработал он всего несколько десятков секунд. Я кинулся к «Нерпе», чтобы выяснить, почему остановили насос. В это время в реакторном отсеке появился Корчилов. Потом, переключив насос на другую цистерну, пустили его вновь и я на пульте ГЭУ (главной энергетической установки) наблюдал по приборам АСИТ-5, что температура начала снижаться.
Никакого анализа, к сожалению, не производилось. Не снимая вину с себя, я все-таки думаю, что это должны были сделать управленцы, сидящие на пульте ГЭУ. Специалистами они были не хуже, чем я. Когда остановили подпиточный насос – я не знаю. Старшина трюмных Кулаков заходил в отсек два раза: один раз открыть клапан, а второй раз закрыть его. Устранять течь заходили: Енин В.Н., Л.Березов из БЧ-2 и Гена Старков – ученик спецтрюмного. Посещение реакторного отсека этими людьми лично я считаю совершенно не продуманным, излишним.
Организовал его Енин В.Н. Ничего они не устранили, а дозу «схватили».
Свои объективные воспоминания писал и отправлял только по просьбе сослуживцев. В ответ от них ничего не получил. Систему нашу знал и иллюзий по правдивому освещению аварии не питал.
Письма с достоверной информацией об аварии отправил в следующие адреса:
старпому Ваганову, последнему командиру К-19 Адамову Олегу, Заварину В.Н. и, наконец, передал лично Черкашину Н.А. Все они что-то обещали и на этом все закончилось. Почему Ваганов вернул письмо тоже ясно. Информацию, изложенную в письме, использовали в меркантильных интересах. Конечно, много нюансов еще осталось. О них надо говорить много, а не писать. Правда, состоится ли эта личная встреча – вот в чем вопрос?
В заключение хочу поделиться кое-какими размышлениями.
Почему мы поторопились с осушением трюма (1 этажа) реакторного отсека. Нас беспокоила прежде всего высокая активность пароводяной смеси. В трюме находилось около 4-5 тонн бидистилата, который мгновенно превратился в пар, создав приличное давление. У нас не было гарантии, что со временем он не появится и на втором этаже.
Другое дело, что мы рановато начали его осушать, и помпа 2П-2 не могла забрать пароводяную смесь. Но ведь пульт ГЭУ мог подсказать, что мы торопимся. У них-то обстановка была спокойнее.
И второй момент. Зачем после завершения монтажных работ в отсеке собрались все участники – 6 человек и Борис Корчилов? Ну что они могли сделать, если после пуска подпиточного насоса реактор пошел на мгновенных нейтронах? Вот эти два момента мне гложат душу до сих пор. Все хватит об этом."
Конец цитаты.
P.S. Красичков Михаил Викторович скончался 18 июня 2009 года в г. Обнинск. По самым скромным подсчётам в результате аварии получил солидную дозу - только внешнего облучения, равную приблизительно 300 Рентгенам. В результате перенесённой лучевой болезни третьей степени чудом выжил. Был последним оставшимся в живых непосредственным свидетелем аварии, ликвидировавшим её последствия.
04.07.2023
.