Студент американского вуза Иван Соколовский продолжает знакомить нас с тем, каково это все сейчас. И мы, прочитав сегодняшнее сочинение, а на самом деле совершенно документальную вещь, вдруг понимаем каково. Могло ведь быть по-разному, а вышло вот так. Просто Иван рассказал все как есть.
«Сейчас трамваев в Лос-Анджелесе нет. Когда-то были. Их строили в семидесятых годах девятнадцатого века, когда электричество было не так повсеместно и таскать их приходилось лошадям. Потом развесили провода, положили больше рельсов и пустили более современные, электрические трамваи, которые довольно быстро стали одним из главных видов транспорта в Лос-Анджелесе. Длилось это, к сожалению, недолго: к началу шестидесятых годов прошлого века округ — это, кстати, офис “Гугла” — изрешетили многополосные шоссе, и необходимость в общественном транспорте — и тут же целая улица бездомных — пропала, а трамвайные пути снесли и заменили автобусами...»
Которые, как я выяснил на собственном опыте, не отличаются ни разнообразием маршрутов, ни регулярностью, ни постоянством расписания.
А краткий экскурс в историю я слушал от отца Кристофера, моего соседа по общежитию, когда впервые попал к ним домой на День благодарения. На тот момент я прожил в США уже три месяца, и у меня начала появляться уверенность в том, что я в целом освоился (иллюзии рассеялись к концу первого года). Мы ехали по Венис-Бич, и я объяснял родителям Кристофера, какой он хороший товарищ и что они должны гордиться своим сыном. Потому что я действительно так думал и был уверен, что мне невероятно повезло с обоими соседями: Кристофер был интеллигентным и, по внешним признакам, умным молодым человеком, Джастин — веселым разгульным футболистом.
Причина радоваться у меня была, по сути, одна: сразу после приезда всех первокурсников отправили, как сейчас сказали бы в России, на боевое слаживание, которое заключалось в том, что мы три дня жили в горах и знакомились со своими сверстниками. В моей группе было около двадцати человек, но казалось, что с каждым из них у меня был один и тот же разговор: откуда я, какие классы собираюсь брать, откуда узнал про наш колледж… Несмотря на обещания наших вожатых-четверокурсников, что все всегда уезжают из этих гор с друзьями, которые остаются с ними на следующие четыре года, я уехал ни с чем. Или почти ни с чем: единственным человеком, с которым я мог общаться, оказался Джек, студент, родившийся в Китае и переехавший в Сан-Франциско в одиннадцать лет. Через него я познакомился с китайской диаспорой нашего колледжа, но мне с самого начала было понятно, что ни к чему серьезному это не приведет хотя бы потому, что они все время переходили на свой родной язык, когда мы общались в компании.
Так что через пару недель у меня просто пропал интерес к общению с ними. Но Джастин и Кристофер меня радовали. Мы жили в нашей комнате (рассчитанной, между прочим, на двоих) и не жаловались. Меня даже не волновало, что, кроме них, я, по сути, ни с кем не общался. После зимних каникул, которые я провел в России (теперь даже немного странно вспоминать, что это было), я вернулся в Лос-Анджелес, где в аэропорту меня встретил Кристофер. Мы провели около недели в доме его соседки, и под конец я впервые услышал, как он разговаривает со своей девушкой. Он решил позвонить ей, сидя в гостиной рядом со мной, как будто пытаясь показать, что все у них очень даже нормально.
— Да, я очень ожидаю нашей встречи. Надеюсь, что твои каникулы прошли хорошо. Вот рядом со мной сидит Иван. Вы с ним в октябре познакомились.
Я слушал это и не понимал, как в разговоре с близким человеком может быть столько формальности. Она, видимо, тоже, поскольку в ее тоне слышались скованность и дискомфорт. Но ему казалось, что все шло отлично.
Через неделю они расстались. Я узнал об этом, когда он вошел в комнату с увлажнителем воздуха, подаренным ей до каникул.
— Это было единственным верным решением. И обоюдным, — поспешил добавить Кристофер. — Она теперь, наверное, начнет встречаться со своим другом Джаспером… — и, подумав немного, закончил: — Ничего страшного, он идиот.
Я аккуратно спросил его, что случилось, но он только пробормотал что-то про остывшие чувства. Я решил не давить, но с тех пор стал замечать, что на самом деле ведь его манера общения никогда не была расслабленной и откровенной. Даже сидя за столом со своими родителями, он вел себя как на светском мероприятии, пытаясь вставить учтивые шутки, над которыми можно посмеяться разве что для приличия. Именно так его родители и смеялись — смущенно и неискренне. А разве так может быть за семейным столом?
Каким бы странным мне ни казалось его поведение, мы продолжали дружить. Он все время жаловался, что никак не может набрать мышечную массу, поэтому я предложил ходить вместе в спортзал. Он с радостью согласился и сказал, что готов будет начать, как только закажет себе тренировочный костюм.
— А этот чем плох? Или вон тот? — с недоумением спросил я, показывая на вещи в его распахнутом шкафу.
— Ну как же?! Этот — для гольфа. Этот — для тенниса. Вот в этом я бегаю. В этом хожу на скалолазание. — Он перебирал вещи и, казалось, на ходу выдумывал их предназначение.
— И часто ты этим всем занимаешься?
— Ну, с приезда в колледж один раз был на скалолазании... На все остальное времени нет. — Это меня удивляло, поскольку я знал, что ничем, кроме обязательных классов, он не занимается. — Но ты представь, что будет, если вдруг меня кто-нибудь позовет сыграть в гольф!
И он жил этими мечтами о том, чтобы кто-нибудь его спросил, есть ли у него клюшки, ракетки, синтезатор, диджейский сет, ролики, набор для пикника… Все это изобилие затрудняло мне проход в комнату. Когда все-таки пришел костюм для спортзала (а я так и не понимаю, что такого особенного в этих шортах и футболке), мы пару раз сходили туда, и с этого момента он не упускал ни одного шанса рассказать окружающим о своих достижениях.
— Да, и протеин я пью, и электролиты… Это все очень важно, понимаешь? Без этого ничего не получится. У тебя, кстати, в тарелке маловато белка, как я вижу, — объяснял он какому-то своему знакомому, присоединившемуся к нам в столовой. — Предлагаю тебе добавить в рацион больше курицы. Желательно грудку.
Через пару недель у него начали появляться неотложные дела во время тренировок, и я стал ходить в спортзал один. Время от времени я спрашивал, планирует ли он присоединиться, но всегда получал абстрактные отказы. На это накладывалось его поведение в классе по психологии, который мы брали вместе, и у меня начало появляться легкое раздражение. Потому что ходить в зал или нет — это его дело, но сваливать на меня большую часть работы по проекту — уже не очень.
Тем не менее мы договорились снимать вместе апартаменты на следующий год. В конце концов, я к тому моменту так и не обзавелся новыми друзьями. Это заставляло задуматься, потому что мне не особо тяжело заводить новые знакомства, но вот продолжать их... Я никогда не считал, что это было проявлением придирчивости, я просто постепенно и как-то неумолимо терял первоначальное уважение к людям и большое желание общаться, начиная узнавать их поближе. С кем-то это происходило быстрее, с кем-то — медленнее. И я всегда мог понять конкретные причины, по которым начинал испытывать осторожность по отношению к человеку, да что уж там, я всегда прощал, если проблема была не во мне, но ничто уже, казалось, не могло возродить моего желания общаться с ним. Мне становилось просто все равно.
Потом началось лето, и я уехал работать на собачью ферму в Кентукки, где познакомился с Лиамом, студентом из моего колледжа. Поначалу все тоже шло хорошо: он был одним из немногих людей, которые могли так же упорно пинать мяч часами, не обращая внимания на монотонность занятия. Мы ездили в походы и соседние города, продавали щенков, перестраивали компанию… Но с ним просто не было интересно. Прожив вместе девять недель, я не могу сказать, чем он занимался в свободное время. Даже в кампусе у него была самая блеклая и бесхарактерная работа — помощник по офисным принадлежностям. В нашем колледже легко можно заниматься научными исследованиями, репетиторством, финансовым анализом и торговлей на бирже, но он выбрал сидеть всю смену в каморке и рассовывать время от времени бумагу по принтерам. И даже этой детали мне, оказывается, было достаточно, чтобы расхотеть общаться с ним. Опять же, никакой враждебности или ненависти — просто безразличие. Да может, и во мне все дело. Может, и во мне.
Осенью я вернулся в кампус, обустроился в апартаментах и проживал спокойную, но довольно, признаться, одинокую жизнь. Кристофер оказался не приспособлен к обстановке, где ему все не приносят на блюдечке, как было у него дома и в нашем общежитии. Устав, видимо, от моих напоминаний о том, что разбрасывать вещи — плохо, а приглашать кого попало без предупреждения — грубо, он обзавелся девушкой вовне и почти перестал ночевать в апартаментах. Я не жаловался.
Я продолжал встречать новых людей, которые подавали надежды на общение, но в итоге оказывались пустышками. Я уже почти убедил себя в том, что дело и правда во мне, но волею судеб в одном из классов я попал в группу к Джонатану, третьекурснику, который изучал международные отношения, китайский и программирование. Даже сама эта комбинация производила на меня впечатление, потому что половина студентов у нас, как стадо, выбирает экономику и не знает никаких бед (я в том числе). Когда двое других членов нашей группы, ужаснувшись тяжести курса, бросили его, мы с Джонатаном остались вдвоем, и я начал опасаться, что, как это обычно случается, мне придется либо стимулировать своего сокомандника, чтобы он выполнил свое задание, либо и вовсе делать всю работу за него, поэтому на нашу первую встречу я пришел с заниженными ожиданиями.
— Привет. Ну что, разобьем задания и начнем работать? — предложил я, но он выглядел немного сбитым с толку.
— Да можем и разбить, конечно, только я плохо понимаю, что в классе происходит.
Тут перед моими глазами промелькнула перспектива работы за двоих. Но Джонатан меня удивил:
— Я, наверное, все прорешаю, а ты потом можешь поправки внести.
Впервые за очень долгое время я почувствовал глубокое уважение к другому студенту. Каким бы конкурентным наш колледж ни был, большинство людей здесь только и делают, что ищут, как бы пофилонить и свалить работу на других. А если материал в классе непонятен, то виноват обязательно профессор и сделать ничего, конечно, нельзя. Так мы с Джонатаном подружились.
Он познакомил меня со своей девушкой, Алиной, которая оказалась репетитором для нашего класса. Она изучала математику и программирование в соседнем колледже и сразу же мне понравилась, потому что, объясняя какую-то тему, шутливо назвала Джонатана дуриком, который не понимает, что на графиках надо подписывать оси. Так можно, я подумал, распознать искреннюю любовь и к тому же уважение к математике.
Они казались мне идеальной парой. Оба учились в одной старшей школе, но Алина туда попала из Китая, а Джонатан — из дома в десяти минутах от кампуса. Чтобы как-то сократить этот цивилизационный разрыв, он начал учить китайский с нуля и за три года мог свободно говорить не только со своей девушкой, но и с ее родителями. Где-то на этом пути он потерял свою любовь к американскому правительству и стал стыдливо восхищаться «некоторыми аспектами китайской системы правления». В Китай съездить он не успел, так как случился ковид, но планировал сделать это, как только закончит колледж.
Они оба обладали какими-то сумасшедшими дисциплиной и трудолюбием, поэтому мы стали проводить все больше и больше времени за совместной учебой. В какой-то момент выяснилось, что Алина жила на границе с Россией и считает, что умеет готовить борщ, что очень раззадорило Джонатана, и он предложил сравнить, чей борщ лучше — мой или ее. Меня долго уговаривать не надо было. Мы поехали готовить к нему домой, и больше всего меня поразил не рассказ о том, что его отец заработал десятки миллионов долларов, снабжая американских полицейских снаряжением, и даже не то, что Алина приготовила щи вместо борща, а то, что Джонатан никогда не вел себя так, будто он из настолько богатой семьи. Даже зная, что он мог бы не работать до конца жизни, он все равно пахал в колледже и работал на кампусе. Мое уважение к нему только продолжало расти.
Алина помогла мне устроиться в макроэкономический исследовательский институт, где работала студенческим менеджером, я помог Джонатану устроиться в репетиторский центр, где работал менеджером уже я. Все шло отлично. Я получил права и купил мотоцикл. Это не только дало мне больше независимости, но и помогло найти новых друзей, причем таких, которые помогут всегда, без исключений. Они едут мне навстречу и вытягивают левую руку, показывая один, два или три пальца в знак солидарности. С чем — не очень понятно. Может, с тем, что мы попадаем в ДТП с летальным исходом в сорок раз чаще автомобилистов. Может, с мнимой свободой, которую дает мотоцикл. А может, вообще с тем, как надоело, что шины протираются каждые семь тысяч километров — правда, я не знаю. Но если я останавливаюсь на обочине, то мотоциклист обязательно подъедет и спросит, все ли нормально. На светофоре похвалит мой байк, хотя я и езжу на пятнадцатилетнем «Сузуки Ви-Стром», который отличается разве что надежностью, но никак не красотой или скоростью. Я дружбы с мотоциклистами не искал, но отказываться не собираюсь. Поэтому каждому встречному на двух колесах вытяну руку с двумя пальцами — за мир.
Получив летнюю стажировку в кампусе, я решил, что пора бы показать своей девушке Калифорнию. Сама идея была довольно отчаянной, поскольку молодым людям из России и без сильных связей с родиной и так тяжело получить американскую визу, а сейчас — тем более. Но она получила. Мы купили билеты, я добился от колледжа разрешения оставить апартаменты на лето при условии, что и я, и Кристофер будем жить в них в следующем году, и в целом никаких проблем не предвиделось, пока в середине апреля я не получил следующий имейл:
«Дорогие Иван и Кристофер, ваше заявление на удержание апартаментов было пересмотрено и отклонено. Как я только что узнала, Кристофер проведет следующий семестр в Кремниевой долине, поэтому вы не можете оставить апартаменты. У вас есть три дня на разрешение ситуации, так как мы должны распределить комнаты в этот четверг. Ваши опции следующие:
Иван переезжает в комнату на кампусе,
вы находите нового соседа для Ивана на осенний семестр, Нолан отказывается от программы в Кремниевой долине и остается в колледже».
Я прекрасно знал о программе и о том, что у всех, кто на нее подписывается, отбирают жилье. Это делается не со зла, а просто потому, что иначе на всех не хватит места. Как только я увидел сообщение, я позвонил Нолану, чтобы удостовериться, что в администрации что-то напутали. В ответ я услышал уклончивые вопросы о том, когда я получил имейл, от кого и так далее.
— Ты мне прямо скажи: ты в Кремниевую долину едешь или нет? — Я до сих пор не верил, что он мог принять такое решение и даже не сообщить о нем мне.
— Ну… я-то еду… но они ведь не должны так поступать с тобой…
Я сдерживал смех и злость. В то, что он неправильно понял правила, я просто не верил. В анкете об удержании жилья прямо спрашивают, уезжаешь ли ты из Клермонта на осенний семестр. Он, как выяснилось позже, ответил «нет» и, видимо, надеялся, что проскочит. Не проскочил.
— Так… И что мы делать будем? — Я услышал, как он на другом конце откашлялся и приготовился говорить со мной дальше.
— Я считаю, что самым оптимальным было бы найти тебе нового жильца… Но могу заверить, что, если все пойдет не так, я отменю свою программу.
Последнее предложение меня немного успокоило, поскольку, в конце концов, это было бы самым честным решением.
Проблема была не в том, что мне очень нравились наши апартаменты, а в том, что мы оба рассчитывали остаться здесь до конца учебы, поэтому я даже вложил деньги в обустройство и не хотел терять их из-за Кристофера. Более того, я покупал мотоцикл, будучи в полной уверенности, что в следующие два с половиной года у меня будет гараж, где я смогу его хранить: хоть мы и в Калифорнии, штормовые дожди здесь не такая большая редкость, как кажется. И я даже не говорю о том, что собирался жить летом со своей девушкой вдвоем в этих апартаментах, а не делить блок общежития с тремя другими людьми (которые вообще-то не факт что согласились бы принять ее).
В общем, я злился, но пытался разрешить ситуацию. На нашей встрече с представительницей администрации Кристофер опять старался звучать профессионально и умно, но у меня, да и у представительницы это вызывало только испанский стыд.
— Мы с большой горечью читали ваше сообщение о том, что нам отказано в дальнейшем проживании. Наш консенсус заключается в том, что ситуация разрешима по взаимовыгодному сценарию.
Мне показалось, что девушка, которая, кстати, была старше нас от силы лет на пять, прикрыла глаза от переполнявших ее чувств.
— Дружище, — с легкой досадой продолжала она, — правила есть правила. Я понимаю, что тебе очень хочется и на программу съездить, и апартаменты оставить. Но так не получится. Мы вам уже объяснили варианты. Выбирайте и дайте нам знать.
Я на нее нисколько не злился, потому что был полностью с ней согласен. К тому же она не пыталась ходить вокруг да около и прямо объясняла нам позицию колледжа. Но Кристофера, казалось, сводило с ума, что его манера речи никого не впечатляла:
— Большое спасибо за ваш ответ! Но поймите, должна же быть стратегия…
И все по новой.
На следующий день нас уже поджимало время, и надо было давать ответ. Кристофер нашел двух людей, которые были готовы жить в апартаментах один семестр. Один из них, даже познакомившись со мной, заочно стал ставить условия о том, что он заберет мою комнату и будет регулярно водить в апартаменты своих друзей и девушку. Другой был мне хорошо знаком по классам, которые мы брали вместе, и репетиторскому центру, куда он постоянно приходил за помощью. Он был очень открытым парнем из Мексики. К примеру, считал нормальным войти в конференц-зал и прервать наши с Алиной обсуждения материала из класса, чтобы в очередной раз пожаловаться на то, что он ничего не понимает, а через десять минут уйти ни с чем. Намеки на то, что его, собственно, никто не приглашал, не работали. Нужно было выжидать. Терпеть постоянные тусовки или вторжения в мою комнату я бы не смог, так что обе кандидатуры отверг.
Когда я сказал об этом Кристоферу, то получил сообщение, начинающееся с «Благодарю за высказывание своей позиции. Это помогает мне понять, что ты думаешь о сложившейся ситуации…». Весь дальнейший текст был пропитан самыми жалкими и заезженными формулировками, взятыми, казалось, из какого-то корпоративного меморандума. Дочитав его, я окончательно осознал: если он даже в такой ситуации не может написать искренний ответ, то какой он мне, к черту, друг?
Содержание сообщения было не лучше: он решил поехать в Кремниевую долину и считал, что я должен пойти на компромисс. Нестыковка была в том, что, дабы быть компромиссом, разрешение конфликта должно нести в себе негативные последствия для всех сторон. Иначе это приспособление (надо же, я помню что-то из подготовки к ЕГЭ по обществознанию). В чем конкретно заключался компромисс для него, было неясно: он и в апартаментах оставался, и на программу ехал. И я мог бы вступить с ним в этот спор, может, даже выиграть его, но я понял, что это бессмысленно. Апартаменты я так все равно не удержал бы — если он уперся в Кремниевую долину, то я ничего поменять не мог. Только понять, какой он лживый гад. И согласиться жить с тем недалеким парнем в надежде, что мы договоримся уважать общие границы.
А потом, сидя за ужином с Алиной и одним из моих профессоров, я узнал, что Алина и Джонатан расстались. Она упомянула это так быстро и вскользь, что я сначала даже не поверил. Вот так встречались три года, даже думали о свадьбе, а потом просто взяли и разошлись… Выйдя из-за стола, я сразу же написал Джонатану, чтоб узнать, как у него дела. Объяснил, что все знаю. Предложил поговорить об этом.
А он просто ответил, что все нормально. И когда я написал через пару дней — то же самое. Конечно, ничего нормального в тот момент быть не могло, потому что, когда любишь так, как они любили друг друга, и все вдруг идет наперекосяк, то сложно сказать, что все в порядке.
Иногда вообще сложно хоть что-то сказать.
И он все это точно с кем-то обсудил. Просто не со мной.
Колонка опубликована в журнале "Русский пионер" №115. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".