За несколько дней до масленицы Семён Лукич со старшим сыном съездили в ближайший город на ярмарку, где торговали мёдом, топлёным маслом, орехами... и пушнины прихватили как всегда. Да местные рукодельницы каждый раз просят его продать их изделия. Самим-то им из-за этого ехать в такую даль не хочется. А ему какая разница чем торговать, за это ему уважение сельчан, да и на помощь в случае чего идут к нему безотказно.
Ехал Лукич с ярмарки в задумчивости, глядя на мелькавшие красоты родного края.
Фёдор с удовольствием и умело управлялся с лошадью, та то бежала по наезженной дороге галопом, то переходила на бег иноходью еле переставляя ноги, когда спускались по пологому пригорку. На это Лукичу не надо было отвлекаться. Собаки притомившиеся за столько вёрст бежать за повозками, попрыгали на сани и дремали под мерный бег коня.
А думы его были всё о том же – о Вареньке… О любимой дочке… Время подходит для её замужества, а ему так жаль с ней расставаться. Ладно, если в их селе найдётся подходящий вариант. А ежели куда-то в другое место судьба забросит. Не будет ему покоя! Если только… если только повезёт ей...
Вот ведь оказия какая, оказывается слава о его дочке идёт по окружным сёлам. Снова к нему подходил мужик на ярмарке, вроде бы поговорить о делах, о том о сём. Вишь ли хочет он построить пилораму и просит совета, где лучше её строить или может быть лучше пользоваться услугами владельцев этих агрегатов и не мучиться. Он объяснил ему что и как, но когда речь зашла о дочке, понял, что мужик просто нашёл предлог чтобы подойти к нему с разговором.
– Правда ли, Семён Лукич, у тебя есть взрослая дочь и она отличается красотой неописуемой? – спросил тот, глядя на Лукича с надеждой. – Люди говорят, что так и есть. – Сам же и ответил на свой вопрос.
– Ну, раз люди говорят!.. Они врать не будут! Им лучше знать! – сказал он тогда, недовольным взглядом посмотрел на собеседника.
«А собственно почему он так насторожился. С одной стороны это же хорошо, что идёт молва о его дочке по округе. Будет из кого выбирать ей мужа… А с другой! Ей отроду-то всего пятнадцать! Мала ещё!» – думал он с досадой. – «Слышать не хочу о её замужестве… А если и надумает выдать её за кого-то, то тот должен будет доказать ему, что он достоин её. И внешним видом, и достатком. Таких в округе по пальцам перечесть можно.
Есть конечно те кому подфартило на приисках или кто-то просто нашёл самородки или самоцветы и тогда поднялись…» Он относится к таким с настороженностью. Больше уважал мужиков, которые своими руками и горбом добились всего как и он сам. У него есть и пилорама, и мельница. Ехали к нему из ближайших сёл и деревень, он за работу брал натурой, то есть отдавали часть муки или несколько досок, при этом не обдирал людей. Кто-то мог заплатить деньгами и тоже по божески брал с них за работу. Хотя всегда найдутся недовольные и его за глаза называют «крохобором». На всех не угодишь!
«Вот и пусть женихи доказывают, что достойны они моей дочки!» – подумал Лукич и тут же улыбнулся, вспомнив разговор с Агашей о замужестве Вареньки. Похоже он так не хочет с ней расставаться, что готов изменить свои взгляды на это. Да она и сама пока слышать о замужестве не хочет…
Хотя... он ведь может поделиться своим достатком и с сыновьями, и с зятем если на то пойдёт. Лишь бы человек попался стоящим.
Есть у него кроме пилорамы и мельницы ещё и довольно большая пасека, несколько коров есть на его подворье…
Раздался свист, он встрепенулся, выходя из задумчивости, оглянулся. Из обоза остались только они и ещё мужи из соседнего села, похоже пришла им пора сворачивать к своему селению. Один из них спешил к его саням и он поднялся и сошёл на снег.
– Ну, что, Лукич, прощай! Дальше одни поедите, теперь уже рядом. Думаю ни волков, ни лихих людей не встретите.
– И я так же думаю! Ну, а если что у нас собаки есть и ружьишки на всякий случай припасены. Прощайте! Думаю, что перед Паской теперь соберёмся. А пока готовиться будем. Товаром запасаться.
– Всего доброго! – сказал мужик, махнул на прощание рукой в рукавице.
– И тебе добра! – отозвался Лукич, наблюдая как тот идёт к своим саням, укутанный в длиннополый тулуп.
Тот издали ещё раз махнул рукой и свернул в лес в сторону своего села.
Собирались они в обоз из-за того что было легче отбиться от стаи волоков, иногда выходили медведи-шатуны, да и лихие люди не редкость на дороге. То бежавшие каторжники, то просто желающие поживиться чужим добром. А тут поймали двух дезертиров…
– Сын, отдохни немного, а я разомнусь, – обратился он к Фролу, намереваясь пройтись пешком за санями.
– Тятя, я чай не мешки таскал, не притомился ещё. Делов-то! Сиди, да по сторонам поглядывай, – отозвался тот, но ослушаться отца не решился, передал ему вожжи.
Лукич шёл по дороге, глядел на деревья растущие вдоль неё. Они стояли сплошной стеной, укутанные шубой из толстого снега. Эта красота не радовали, всё те тяжёлые мысли не покидали его.
После того как жена слегла ему приходилось нанимать баб для ухода за скотиной, особенно для дойки коров. Когда дочка подросла справляться стали со всем сами. Потихоньку и сыновей стал к этому приваживать. Он усмехнулся. Сопротивлялись они.
–Тятя, ты, что удумал? Опозорить нас хочешь на всю округу! Не бывать этому! – почти кричал Фёдор, отвечая на просьбу отца.
– Тятя, как же это? Засмеют нас! Из дома не выйдешь! Да и девки на нас смотреть не будут! – вторил ему брат. Пётр хоть и был младшим из братьев, но разница составляла чуть больше года, однако характером он вышел в него. – Что хочешь со мной делай, но я к корове подойду только для уборки и кормёжки…
– А кто узнает, что вы коров доите? Я точно об этом говорить никому не собираюсь. Варенька ещё немного подрастёт и тогда сама будет с этим справляться, – убеждал отец, несогласных с ним сыновей. – А девки, если бы и узнали, наперебой бы за вами бегать стали, – добавил Лукич лукаво улыбаясь.
Скорее всего не этот довод заставил парней подчиниться, а то, что они понимали, что с отцом спорить себе дороже. Но им долго заниматься этим не пришлось, они даже не совсем освоили это непростое дело…
В семье его сестры Палаши (как привык он с детства называть Пелагею, так и до сих пор она у него носит это имя) случилось горе… Охо-хо… Лукич тяжело вздохнул. Пережить такое никому не пожелаешь! Даже заклятому врагу…
Семья сестры жила не так зажиточно, но от его помощи всегда отказывались, если только он приносил гостинцы для детей, сестра принимала их с большой благодарностью.
Дом у них был небольшой, но добротный! Баня крепкая стояла вдалеке от дома, но зато рядом с речкой. Зимой правда приходилось поработать лопатой, прежде чем до неё доберёшься.
Вот в один из зимних дней всё и случилось.
Смеркалось уже…
Василий… Вася… Хороший был мужик! Работящий! Любил Палашу и детей своих… Лукич вытер ладонью глаза. Как тут сдержаться?
Намыли детей, отправил их Василий домой, сам вернулся натаскал ещё воды для стирки Палаше, сам поторапливаясь вымылся и домой отправился.
Сестра помылась, пока стирала со всей семьи вещи, довольно много времени прошло, ополоснулась.
Вышла из бани с полным тазом, ноги подкосились, завопила, упала без чувств в снег. Изба пылала, вся охваченная огнём.
Она не видела, что происходит с домом потому как маленькое окошечко в бане выходило на речку, да и расстояние было довольно большое от дома. Может быть этому мешало пламя фонаря отражавшееся в стекле.
Так и осталась женщина без семьи, пламя поглотило троих детей и мужа.
А её случайно обнаружили в сугробе, соседка вспомнила, что они в этот день топили баню. Могла бы и она сгинуть, если бы не эта женщина.
Только после этой трагедии сестра долго не могла ходить, ноги отнялись. И онемела она от ужаса, потеряв семью.
Спасибо бабкам-знахаркам на ноги её поставили, но голос так и не вернулся, могла она издавать только какие-то звуки и на этом всё.
Лукич хотел построить ей дом, но она отказалась, намекнув, что жить одной ей невмоготу, изобразив рукой петлю на шее, расплакалась.
Больше разговор на эту тему он не заводил. Поселилась Палаша в его доме, рядом с ними ей было несколько легче переживать постигшее её горе. Она немного окрепнув, начала помогать ему по хозяйству, ухаживала за его лежачей женой.
Так и молчит сестрица, ходит в чёрной одежде, сама почернела от горя. Эхе-хе.
Так и живём...