Маленькая девочка сидит на мостике через канаву, свесив босые ноги к черной торфяной воде. Канава шириной метра два, но девочке она кажется рекой, в которой живут утки, лягушки, плывунцы, водные крысы и ужи. Но самый страшный обитатель канавы, это зелёная ряска. Однажды девочка оступилась, и не успев ничего понять, оказалась ногами в вязком противном иле, а эта пакость опутала руки, волосы, залепила глаза и совершенно точно хотела утащить её на дно. Но две сильные руки этого не позволили, схватили как пушинку и водрузили на мостик.
Руки эти были необычайно красивыми: крепкими, жилистыми, загорелыми. С грубой кожей на больших ладонях, но такие нежные.
Принадлежали они соседу, Виктору Михайловичу, который жил за "рекой" и построил этот мостик, чтобы можно было ходить в гости.
Если что-то непредвиденное случалось в нашем женском болоте, он хватал гаечный ключ и перепрыгивал на нашу сторону словно барс, не забывая ворчать:В рот полуботинок, ну что там у вас опять сломалось?".
Но это редко.
Обычно он сидел на какой-нибудь из своих крыш и что-то мастерил.
А девочка сидела на мостике, смотрела на него, на облака, на ряску, болтала обо всём на свете, и грелась словно котенок на теплых досках. Теперь уже сложно сказать, что больше согревало, летнее солнце или его взгляд.
— Ну, что? — спрашивал он, когда девочка приходила на его сторону. И всегда слушал ответ. Не перебивал, не обесценивал, не отмахивался, только улыбался глазами. Закуривал папиросу, садился на корточки и слушал. И ещё целовал в макушку.
На его берегу был большой лесной муравейник.Они мне не мешают, а я им. Зачем разрушать? А если иногда укусят, то это не беда, это даже полезно", — терпеливо объяснял он, наблюдая вместе с девочкой, как муравьи тащат к себе в логово майского жука. Или гусеницу, которую она специально для них изловила в смородине.
На участке у Михайловича было интереснее, чем в политехническом музее. Всюду были какие-то детали и механизмы. Насос на двигателе то-ли от мотоцикла, то-ли от трактора, титан для бани из газового баллона, ветрогенератор и огромная антенна, и конечно верстак. Дерево Виктор Михайлович любил особенно. Каждую досочку гладил рукой, когда работал. Когда девочка подросла, он научил ее пользоваться рубанком и стамеской, и даже болгаркой, но только под честное слово, что она никому не скажет. И даже доверил делать ступени для лестницы в его доме, ведущей на второй этаж.
Больше чем дерево он, наверное, любил только растения. Свои яблони и розы, помидоры, с которыми мог разговаривать в теплице, и виноград. Виноград на болоте под Тверью, можете себе представить? А он вырастил. В мае, во время заморозков, не спал, жёг ветки, чтобы дымом защитить свою лозу.
Михайлович не менялся, словно время над ним не властно. Энергичный, подтянутый, задорный, с шоколадным загаром и сеточкой мелких морщин вокруг глаз. Мог часами бегать по лесу в поисках грибов или неподвижно сидеть на корточках, собирая ягоды, или нести бревно на плече. И всё это под несмолкающую музыку из радиоприёмника. Особенно любимым мелодиям подпевал или насвистывал.
Все соседи прибегали к нему со своими проблемами, и он никогда не отказывал. А у самого вместо крыльца черные шпалы на чурбачках — руки не доходили сделать. Вот на этих шпалах и сидела уже немного подросшая девочка, когда наступал вечер, прилетали комары и работа заканчивалась. Иногда, если никто не мешал, можно было не только поболтать, но и потеряться щекой о его колючую щетину и снова почувствовать себя котёнком.
Девочке двенадцать, она ещё не очень понимает, она уже выросла или ещё нет. Но если Михайлович зовёт посидеть на коленях, то никогда не отказывается. Он не меняется. Та же кепка, тот же запах сигарет, та же щитина, те же нежные руки с огрубевшей от работы кожей.
Закончилось всё внезапно.
— Вот исполнится тебе 18, выйдешь за меня замуж? — спросил он.
— Конечно, — ответила она, — ты, правда, старенький уже, умрёшь, наверное, скоро. Но я буду жить в твоём доме, поливать твой виноград.
Вот так по детски, бездумно и жестоко. И вроде не со зла и почти в шутку... А он обиделся всерьёз и таких вечеров больше не было. А может осознал неумолимый бег времени. Теперь не узнать.
Расстроился, когда она всё-таки вышла замуж, а его на свадьбу не позвала.
Почему не позвала? Вот он самый страшный вопрос, на которого нет ответа. Не подумала, просто не пришло в тупую юную бошку, заполненную под завязку серотонином влюбленности.
Потом приезжала, видела, но никогда уже не говорила с ним так, как в детстве. И обнять стеснялась.
А потом он умер. Не увидев её первенца. А ей даже ничего не сказали, чтобы не волновать беременную. Ни про внезапно обнаруженный рак, ни про больницу.
Она приехала летом в его пустой дом, спасибо наследникам, что дали туда войти. Там ещё оставались фотографии и та самая лестница.
Но с малышом на руках и в окружении чужих людей она даже плакать не могла.
Если бы только можно было всё вернуть назад, посмотреть ещё раз в его добрые глаза, прикоснуться к щеке, взять его руки в свои, и хотя бы просто сказать "спасибо".
Время бежит не щадя никого из нас, а я никак не умнею, продолжаю оставлять раны в своей душе. А может, и не только в своей... Дорого бы я отдала за обретение мудрости, не жалеть о том, что прошло, радоваться тому, что было.