Я обратил внимание на этот роман, ничего не зная об авторе, лишь потому, что привлекло название – «Чёртова кукла». Захотелось узнать, как выглядит игрушка, в которую играет чёрт. Узнал. А теперь, отбросив в сторону проникновение вглубь таких терминов, как «декаданс», «символизм» и «модернизм», я представляю, как читал роман.
Даже когда перечитываю книгу, вижу каждый раз одну и ту же картину. У меня в кармане билет в театр. Названия театра не помню. Названия пьесы – тоже. Бегу по хмурому Литейному от Невского в сторону Невы, потому что опаздываю. Вот и театр. Литейный проспект, дом 24. Красивый дом. Жаль, что при реставрации он утратил свой терракотовый цвет с густой патиной в углах со стороны проспекта. Я опоздал. Только что закончился первый акт. Зрители томятся в двух очередях: за шампанским и в туалет. Захожу в зрительный зал. Ещё никого нет. Лишь кое-где в руках у людей горят экраны смартфонов. Моё место в центре. Это хорошо, - не люблю, когда какой-нибудь потный крепыш тяжело пробирается сквозь меня к своему креслу. Сажусь. Рядом – женщина, вся такая возвышенно-надменная. Густая тушь, впалые щёки, усталые глаза.
- Что было в первом акте? – Спрашиваю я.
- Достоевский писал роман «Бесы». – Отвечает она, не повернув головы.
Какой у неё гордый и трагический профиль!
Гляжу на сцену. Сквозь прозрачный занавес, вижу, как кого-то вынимают из петли и уносят за кулисы. За ним, прихрамывая, скачет женская фигура.
Тем временем зал заполняется зрителями. Звонки подгоняют любителей шампанского и кофе.
- А сейчас, что будет? – снова спрашиваю.
На этот раз она поворачивается ко мне. Глаза черные, зрачки расширены. Голос хриплый и низкий, но глубокий как бездна. Говорит, будто делает одолжение. Могла бы и не делать, я уже сам чувствую: «Мне нужно то, чего нет на свете». Ах, ах, - какие мы несчастные!
- Сейчас Зинаида Николаевна Гиппиус будет писать роман «Чёртова кукла».
- Спасибо.
Смотрим. Достоевский ещё сидит за столом. Какие-то люди суетятся вокруг него и тормошат:
- Фёдор Михайлович, вам пора умирать.
- Нет, нет, я ещё не дописал.
Наконец, он встаёт из-за стола, - маленький, сухой, желчный, - и, шатаясь, уходит за кулисы. На сцену выходит женщина, высокая, худая, большеглазая в мужском костюме. Я бы сказал – красавица, но тяжёлый нос портит портрет. Не красавица. Соседка поворачивается ко мне и смотрит с презрением. Читает мысли что ли?
Поэтесса садится за стол и начинает писать.
Начало романтичное. Париж, решётка Люксембургского сада. Встречаются двое русских: молодой человек и девушка. Девушка бедна, разговаривает неохотно, но загадочно. Её зовут Наташа. И так часто это имя звучит в первой главе, так туманно, так утонченно, словно художник делает быстрый набросок к будущему портрету маслом, что с нетерпением ждёшь, когда Наташа чёткими красками проступит на тёмном фоне изысканного портрета в массивной раме в музейном стиле. Ведь на дворе начало двадцатого века – время, покрытое для меня вековой пылью. Эта пыль вызывает чесотку в глазах. Хочется чихнуть, но я сдерживаюсь.
- Ах, ах, мадонна декаданса!
Это сбоку восторженно шепчет надменная соседка. Не знаю ничего о декадансе, смотрю дальше. Мадонна у Рафаэля получалась хорошо.
Молодого человека зовут Юрий, Юруля… Никогда не слышал подобной интерпретации этого имени. Этот Юруля высок, крепок и тонок, как молодая ёлка. Разговор меж ним и девушкой непонятный, полный недомолвок и намёков. Я сразу же воображаю, что оба ранее состояли в преступной группировке, занимающейся фальшивомонетчеством, но после упоминания о том, что Юрий учится на химика, возникает другое предположение – торгуют наркотиками. Впрочем, голос разума шепчет мне унылое: революционеры. Сейчас заведут шарманку: листовки, прокламации, митинги, подпольные типографии… Надоело. На мой взгляд, только Юрий Трифонов сумел приблизится к этой теме по-настоящему интересно, хотя и вскользь. Большой роман о большевистском подполье еще ждёт своего автора. А, может, я его ещё не читал? Тогда прошу прощения у всех влюблённых в беллетристику о профессиональных революционерах начала прошлого века.
Молодые люди упоминают некоего Михаила и какую-то Хесю, влюблённую в Юрия. Разговор не нравится обоим, они на это намекают и расстаются ничем не обязанные друг другу.
« - Будьте счастливы». – Говорит девушка.
« - Наташа скорее бы понравилась мне, чем Хеся». – Думает Юрий.
Соседка гордо вскидывает подбородок. Наверное, думает, что она похожа на Наташу. «Вся стройная, благородная, несмотря на скромную одежду, точно переодетая принцесса».
И вот уже Санкт-Петербург. Юрулю зовут Юрий Николаевич Двоекуров. Его бабушка – графиня. Его мама – умерла. Его отец – примак. Условия идеальные, чтобы стать вторым Лермонтовым, нужно только поступить в школу подпрапорщиков, начать писать стихи и картины маслом. Однако Юруля учится в университете, стихов и картин не пишет, блудит и убивает скуку развлечениями, отчасти напоминающими похождения Дориана Грея. С последним нашего героя роднит очаровательная внешность и желание, переодевшись простолюдином, отправиться в народ ради порочных удовольствий.
Роман разделён на тридцать три главы. Каждая имеет своё название. Четвёртая глава называется «На кошачьей лестнице». Именно в ней, в главе, именно на ней, на лестнице, красивый и очаровательный Юрик показывает читателю свою извращённую изнанку. Для того чтобы оказаться на этой лестнице, пахнущей тяжелыми, холодными кошками, наш герой переодевается приказчиком, берёт себе псевдоним Илья Корнеевич и надевает синий картуз. Там он прижимает к стене служанку Машку и целует её свежее, некрасивое лицо и большой рот. Каков молодчик! Машка не сопротивляется. Нет сил. Все в романе восхищаются красотой Юрия, поэтому служанке не устоять. Лишь в конце бури из летучих поцелуев, девушка вырывается и убегает наверх. Жалко её. Я подозреваю, что «мадонна декаданса» не пожалеет простушку.
Нацеловавшись вдоволь, Юрий перемещается в пятую главу с загадочным названием «Пленник». Запах кошачьего дерьма следует за ним попятам. Я надеюсь, что его арестуют. Впрочем, пока не за что. Кто же тогда будет пленником? И вот уже трактиришко в переулке с Гороховой, где Зинаида Николаевна встречает меня неожиданным описанием:
«В трактире было пустовато. Двое каких-то ели в углу селёдку, странно запивая из чайника».
Ни стаканов, ни кружек, - видимо прикладывались прямо к носику. Сильное выражение. Теперь порой ловлю себя на мысли, что пытаюсь разделить людей на каких-то и всех остальных.
В трактире наш герой встречается с Михаилом, братом Наташи. Этот субъект ещё сыграет свою роковую роль в судьбе Юрия. Странный тип, впрочем, как почти все герои романа. Чего хочет – не знает. К тому же устал от всех, и больше всего от самой писательницы. Зачем она вытащила его на свет божий из уютного революционного подполья? Неизвестно. Вот он и болтается по городу с непонятными целями, опасаясь слежки. Кому нужно за ним следить? Листовок не распространяет, динамит в чемодане не носит, даже рукоять нагана за пазухой тревожной рукой не сжимает. Зато образ его окутан дымкой таинственной порядочности. Какой-то загадочный подвиг в прошлом. И Юрий был тому свидетель, а потом ушёл, откровенно зевая. Напоследок возникают имена соратников Михаила – Кнорр и Яков.
Я в неведении. Ума не приложу, что может случиться дальше. Ведь все эти люди откровенно маются от безделья, и только чёрт знает, что они могут натворить в следующих главах. Поэтесса сосредоточенно пишет, изредка поглядывая в зал надменным взглядом. Моя соседка еле дышит. Не упала бы в обморок.
Закусив в трактиришке и поговорив непонятно о чём с Михаилом, красавец Юруля продолжает очаровывать читателя новыми картинками своей никчёмной, порочной жизни. Весело. Чёрт, который играет этой смазливой куклой, наверное, гогочет вволю.
Первая картинка ехидно сообщает возмущенному читателю о том, что троюродный брат Юрия офицер Саша Левкович женился на давней знакомой Двоекурова Мурочке. Из расплывчатого фона этого группового портрета выплывают намеки о том, что Муру и Юрулю связывают давние и весьма близкие, но не возвышенные отношения.
«Настоящая дрянь. И притом дура», - между делом думает Юруля, припомнив ещё и бывшую гувернантку Муры Леонтинку. Тоже, видимо, дамочка весьма легкомысленная. И всё это сообщается намеками, расплывчатой акварелью с обещанием чего-то более чёткого и понятного, как плакатная гуашь.
Левкович страстно влюблён в жену и так безоглядно восхищён красотой и благородством Юрия, что по секрету сообщает ему о темпераменте Мурочки.
«Любовь чудеса творит». А.Левкович.
Следующая картинка спокойно и доверчиво сообщает о том, что Юруля пристраивает свою любовницу Лизочку в содержанки к своему троюродному дяде по материнской линии Воронину («Воронке»), богатому южному помещику и депутату. Одна Лизочкина квартира на Преображенской полторы тысячи стоит. Сам же Юруля получает возможность проиграть в карты четыреста Лизочкиных рублей, усадить её на колени и ласкать, пока богатый спонсор спит.
Мне уже вроде бы наскучило читать эту порочную муть, но пишет Зинаида Николаевна затейливо и красочно. Поэтесса! Иногда я возвращаюсь к уже прочитанному тексту, и перечитываю снова. Роман опубликован в 1911 году, когда Зинаиде Гиппиус уже шёл сорок второй год. А мне кажется, что «Чёртову куклу» писала молодая девушка решившая удивить мир детективным романом. Только, листая на досуге, традиционный детектив, нетерпеливый читатель гадает: кто убил? И норовит, порой, заглянуть в конец книги, чтобы успокоить зуд интереса. Читая «Чёртову куклу», я не один раз боролся с искушением узнать на последних страницах: кто убьёт?
Тем временем, в Петербург приезжает из Парижа Наташа. Зачем приезжает? Непонятно, но любопытно. К чему такая конспирация? «Устроилась и внешне очень неудобно. Французская гражданка m-ele Therese Duclo? Певичка, приехавшая в Россию искать ангажемента». Может быть, Юрий и с ней чего-то устроит? Наташе нужен Михаил, она потеряла связь с ним. Снова пыль времени застит мне глаза, и я, чихнув, пропускаю описание того, как Юрий помог Наташе встретиться с Михаилом, и как она представилась француженкой Саше Левковичу. Мой взор туманится, и я засыпаю, уронив голову, соседке на плечо.
Сплю. Вижу Наташу. Хороша. Мы идём с ней рядом по грязному, свежему и болотистому лесу. Сзади плетутся Яков с Хесей. Он – тонконогий, она – мешается мне и Наташе. Я хочу сказать Наташе яркую речь, чтобы понравиться. Открываю рот – и понеслось:
« - Я жду, чтобы видеть яснее. Больше ничего. Если не они, так есть другие, должны быть другие! Свободно растущие, открытые к движению жизни. Но на ком поставить крест? Как осмелиться? Для этого надо лучше видеть, больше знать. Я и жду и смотрю. В себя и в них».
Выпил лишнего что ли? Какой красивый и понятный монолог. Наташе я не нравлюсь. Да ещё Хеся с Яковом мешаются. Чего он вьётся около неё? Ведь знает же, что она без ума от Двоекурова. Повисла тягостная пауза. Хорошо, что Зинаида Николаевна заполняет её пейзажем:
« На мокрой деревянной платформе было пустынно. Грязный мужик возился у забора, около тачки. Собака, жёлтая, худая, бродила между рельсами. Солнце хотело и не могло закатиться. Старалось изо всех сил – и все-таки светило. Пронзительно, точно кузнечики, пели вечерние жаворонки. Под насыпью из канавы уже белый вечерний пар подымался. Больная сырость. А солнце все так же золотило мокрые берёзы».
Кто-то локтём толкает меня в бок.
- Как вам не стыдно!
Просыпаюсь. Соседка возмущена. Мне кажется, что я даже в темноте вижу, как сильно она покраснела.
- Извините, я сегодня отработал восемь часов на слесарном участке, всего лишь с небольшим перерывом на обед.
Презрение.
«Лизочка была в нервах». Юрий устроил Хесю к ней портнихой.
Тем временем на сцене – куча народу. Зинаида Николаевна, как всегда верна себе: «В зале торопливо занимают места только старые, - худые и толстые, - дамы и скромные посетители из новеньких». Собралось общество «Последние вопросы». Будет собеседование по поводу «Приговора» Достоевского. Я напрягаюсь, - не захватил ли кто из присутствующих на сцене с собой туристического топорика или изящного «браунинга»? Слава богу! Никто не захватил. Мне, как человеку, лишь поверхностно знакомому с литературным миром всех времён и народов, всё же удаётся узнать в одном из знакомых Юрия поэта Александра Блока:
«Совсем около Питомского Юрий столкнулся с молодым, очень талантливым поэтом. Поэт обратил к нему красивое деревянное лицо.
- Здравствуйте.
- Как, и вы тут! – удивился Юрий. – Вы такой отшельник».
Как точно: деревянное лицо. Одним прилагательным сразу его выдала. Мне тут же захотелось спросить его прямо из зала (а то ведь уйдёт):
- Вы уже написали:
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
Но я испугался рассердить соседку.
В даме, возможно не случайно, оказавшейся рядом с Литтой, сестрой Юрия, мне увиделась сама Зинаида Николаевна, сидящая наклонившись, лица не видно, только начёсы тёмные. В описании и фамилии замечательного писателя Вячеславова узнаётся Вячеслав Иванов. Надо же, куда меня занесло! Я и не заметил, как пыль вокруг стала серебряной.
И вот слово берёт Юрий. Ничего оригинального он публике не сообщает.
«Многое мне позволено из того, что вам ещё кажется непозволительным. В подробности не буду входить, это лишнее. Я не застрахован от печальных случайностей, но что ж делать? Ведь я живу в очень малосознательное время. Но живу по своей правде, то есть без заботы о других, без исканий смысла жизни, без любви, без особенного страха; я ищу только своего счастья и, право, постоянно его нахожу».
Что-то вдруг бьёт меня по плечу. Это голова соседки упала на меня. Бедняга. Потеряла сознание? Нет. Секундное помутнение рассудка.
- Юрочка, - шепчет она. – И даже не извинившись, продолжает смотреть, чем закончится.
Народ на сцене волнуется, шумят, спорят. Вдруг остроглазый человек с простецким лицом ввинчивается в Юрия взглядом и говорит:
« - Чёртова ты кукла – вот ты кто, да»!
Эффектный выпад. Может быть, вот прямо сейчас этот остроглазый достанет из кармана «браунинг» и выстрелит в Юрулю. Нет. Не достаёт и не стреляет. Из второго ряда вдруг появляется худощавый синеглазый господин, очень хорошо одётый, в высоких воротничках (любит госпожа Гиппиус своего мужа) и говорит:
« - Господин Двоекуров хочет смотреть на жизнь, как на игру в рулетку, и хочет выиграть. Желаю ему долго выигрывать. Но не следует забывать: в конечном-то счёте всегда выигрывает банк».
Таким образом, Дмитрий Сергеевич Мережковский выносит приговор Юрию, себе, своей жене, запоздало оговариваясь, что всё это не касается человечества. А почему это? На мой взгляд, человечество только и делает, что играет в рулетку, прикрывая свою беспечность религией, гуманизмом, искусством, техническим прогрессом и ещё много-много чем, повышая ставки с каждым столетием. Может, кто-то скоро пойдёт ва-банк?
Глава двадцать первая. Жить Юрию осталось не долго. Убьют. Кто? Первым на это решается Саша Левкович. Он приезжает в квартиру к уже двоюродному ( в начале романа был троюродным, опечатка?) брату на Остров пока того нет дома. Пишет письмо. Когда входит Юрий, Саша достаёт длинный офицерский револьвер и стреляет в родственника. Промах. Второй раз Левкович стреляет в себя. Попал. Грохот, дым. Моя соседка чихает и испуганно хватает меня под руку. Я гордо напрягаю бицепс.
На сцене Юрий отправляет раненого Сашу в лечебницу, затем читает письмо и понимает, что надо делать. Глупый. Шарик еще мечется по рулеточному колесу, но судьбу героя уже не изменить. В первом часу ночи Юрий едет к жене Левковича. Мура лежит на диване и грызёт леденцы.
« - Идите ко мне…Что вы?
- Ты вот на что поднялась? Вот на что? Ах ты, дрянь, дура полоумная»!
Хватает её за косы и таскает по ковру из стороны в сторону. Потом бьёт сосредоточенно, упорно, с серьёзным лицом.
- Юруля… миленький… Юрочка…
Я уже не понимаю, кто это попискивает, Мурочка или моя соседка?
« - Юрочка… Я нечаянно… он меня не понимает… Я ему сказала, что не люблю его… И жить с ним не буду… А он…
- Что-о? Ты осмелилась сказать, что бросишь его? Кто тебе позволит? Да ты знаешь, что я с тобой за это сделаю»?
Отправив Муру в больницу к мужу, усталый Юрик отправляется спать к Лизочке в квартиру, предварительно решив запереться комнате, чтобы не прилезла.
Удивительно, почему никто не снял фильма по роману или не поставил пьесу, сохранив авторский стиль, диалоги и описания? Голос поэтессы за кадром был бы не лишним.
Соседка моя бьётся в истерике. Пока я её успокаиваю, начинается двадцать восьмая глава под названием «Каюк». Смелое название для утончённой женщины. Но шарик по кругу стола в казино ещё крутится. Ну что тут ходить вокруг да около – Юрулю арестовывают и увозят (чуть было не написал в «серый дом») в полицию, а потом – в равелин. Сам виноват. Старые дела. Хоть и расстался с революционерами-подпольщиками, а все же какие-то следы оставил.
Снова пуля пролетела мимо. Повезло Юрику. Вмешалась графиня бабушка, подняла всех знакомых на защиту, даже хромого отца Юрули заставила скакать козлом. Литта, сестра Юрия успела предупредить Михаила, чтобы не приходил к ним в дом, а то бы и его повязали.
«Темны дни осенние.
И ленивы: чуть приоткроет день ресницы, - медленно приоткроет, поздно, - поглядит серым, оловянным глазом – и опять уже завёл его. Опять темно. Слезится темнота или потеет – не поймёшь: но грязный свет фонарей дрожит на тротуарах лоснистыми пятнами. Свет, а грязный. Не вступи – запачкаешься.
И вот свершилось, наконец, в эту пору долгожданное событие. Рано, ещё день едва расклеил слипшиеся веки, вернулся домой Юрий».
Графиня полагает, что ему нужно уехать за границу. Средствами будет обеспечен. Внучок не спорит, целует старухины кольца и думает о Наташе. Верно, хочет её соблазнить, похабник. В тюрьме Юрочка зря времени не терял, узнал кое-что о предательстве. Предатель – Яков. Через сестрёнку посылает он письмо Михаилу с предложением встретиться в укромном месте в Красном Домике, старой бабушкиной дачке, что по Финляндской дороге. Странный Михаил письмо получает и читает в присутствии ещё одного подпольщика по имени Юсь. Через этого Юся о встрече Михаила с Юрием узнают Яков и Кнорр.
Всё, шарик остановился в секторе с цифрой «ноль», но ещё вздрагивает. Крупье прочищает горло перед объявлением результата. Юрий приезжает в Красный Дом, чтобы передать Михаилу бумажку, изобличающую Якова, затапливает камин, открывает вино. На столе – высокая свеча в бутылке. Вдруг вместо Михаила в комнату входит Наташа… Последнее предложение – клевета. Так и тянет меня соврать, сам не знаю почему. Входит Михаил. Снова загадочный диалог:
« - Уходи, Юрий. Сейчас же. Наше свидание известно.
- Известно? Фу, какая нелепость! Ну… ты-то уходи скорее.
- Нет, не то, что ты думаешь…» и так далее.
Яков с Кнорром идут в Красный Домик убивать Юрия. Михаил об этом знает, но как-то неубедительно просит друга уйти. За это время они успевают обсудить предателя Якова, самоубийство Хеси (облила себя керосином и сгорела), тяжёлые обвинения Юрия в предательстве (что-то там наговорил на следствии) подтверждённые очередным туманным диалогом:
« - О ней ты говорил, Юрий? Кнорр убеждён, что ты…
- Её не из-за меня арестовали, ты теперь знаешь. Пришлось говорить о ней, да; но это всё после…»
Вдруг дверь с треском разламывается надвое. Вбегают Яков с Кнорром. Последний опоён какой-то гадостью. Он бросается на Юрия и убивает его ножом. Прямо в сердце. Юруля умирает, без слова, без стона, без борьбы.
Тридцать третья глава. Гиппиус верна себе:
« - Тихий март.
Даже не март ещё, - конец февраля…»
Машка рожает мальчика Егорушку. Увы, мальчик долго не прожил. На его похоронах Машка повалилась лицом вниз на могилку и завыла:
- Илюшенька! Егорушка!
Обожравшийся чёрт, лениво, вразвалку попёрся в другую книгу.