Несколько последующих дней прошло в суете: сарканы устраивали лагерь, смолили и сушили корабельные днища. Аттары больше не тревожили их и, кажется, забыли о самом присутствии мореходов. Говорили, что царь Аттар Руса казнил владыку Шукара. Связанного и обритого налысо энси вывели на высокий утес и сбросили оттуда на острые камни. Сказители в тот же вечер сложили славную песнь о падении неприступной скалы, редумы быстро подхватили ее и принялись распевать, переделав слова на непристойный манер.
По вечерам Сыновья Зверя собирались у костров и выспрашивали у гадателя, не пришло ли время выбрать им нового лохага. Но гадатель отвечал, что нужно ждать, пока не наступит день, благоприятный для жертвы. На пятый день народилась молодая луна и гадатель объявил, что время пришло. Выбрали уединенное место — на каменистой отмели, вдали от лагеря, сложили костер, установили алтарик и бронзовую курильню, привезенную с островов. Едва солнце утонуло в море, Старшие Братья собрались у огня и встали в круг, все как один — обнаженные, перемазанные сажей, страшные. Каждый держал в правой руке короткое копье с кремниевым наконечником, а в левой — пучок сухой травы. Заклали овцу, окропили кровью каменный алтарик. Гадатель сотворил молитву, обращаясь, по обычаю, к Морскому Тельцу. Пока он говорил, все, кроме Сануки, стояли, склонив головы, — ураг же нарочно отвернул лицо от костра, уставившись на тонкий лунный серп. Он не знал Морского Тельца и не любил его ни раньше, когда жил на островах, ни тем паче теперь, в чужой земле, где боги Серого моря не имели силы.
Наконец пришла пора голосовать. По очереди Старшие Братья подошли к алтарю и обмакнули в кровь острия своих копий. Одни из них после этого немедленно вонзили копья в горячие угли, другие подошли к Сануке и коснулись окровавленными наконечниками его плеча. Сольпуга стоял прямо, вперив взгляд в огонь. Он чуть вздрогнул, почувствовав плечом холодное, липкое прикосновение, затем еще одно…
Потом сарканы долго толковали: Санука получил всего на пять голосов больше, чем Сольпуга. Кто-то предложил разрешить вопрос поединком, но оба спорщика отказались драться. Пришлось заколоть еще одного ягненка, гадатель долго рассматривал свежие внутренности, но так и не смог прочитать в их сопряжении волю богов. Все разрешилось только к утру — Санука стал лохагом и взял под свое начало Сыновей Зверя — всего полтораста редумов. Сольпугу объявили урагом и дали ему в подчинение тридцать человек. Санука взял в руки палицу Кутуша и отдал свое копье Сольпуге.
Вернувшись в лагерь, сарканы не нашли своих кораблей и пришли в страшное волнение. На берегу не было сходней, все прочие следы смыл прилив. Лохаги отдали приказ строиться в боевой порядок, кто-то бросился с кулаками на сонных аттарских воинов. Те, оправившись от сна, сами ощетинились копьями. Казалось, еще немного — и победители истребят друг друга. Однако вскоре из царской ставки прибыл сановник в белых одеждах. Он собрал всех сарканских начальников и объявил: «Наш владыки, лугаль Аттар Руса, в великой своей мудрости зная, что у берега еще рыщут отряды шукарцев, повелел отвести корабли за дальний скалистый мыс, опасаясь ночных вылазок». Белый человек говорил спокойно, ласково улыбаясь и глядя лохагам прямо в глаза. Он чуть отклонился вправо, когда возле его уха просвистел камень, но не прекратил говорить. «В этом укромном месте, — вещал он, — и будут теперь стоять корабли, ожидая вашего возвращения». Услышав это, редумы пришли в еще большее смятение — царь Руса распорядился их кораблями по своему усмотрению и отрезал им путь домой. Но к полудню в лагерь прибыли повозки с медью и солью. Каждый редум получил двойную плату, и вскоре все немного успокоились. Кроме прочих подарков рабы привезли плетеные короба. Каждый из них до краев был забит костяными плашками. На каждой такой плашке были вырезаны какие-то знаки. Сарканы растерялись — что это за подарок? Кости? Какая в них корысть?
«Что это?» — спрашивали они аттаров. «Это расписки на зерно, — отвечали они. — Такие плашки делают в Храме Светильников, и каждая обозначает пятьдесят мер зерна. В любом селении вы можете найти жреца или евнуха, которые обменяют их на пятьдесят шеумов».
Сольпуга не поверил этим словам.
— Никто не меняет кости на зерно, — сказал он. — Мне не нужны эти плашки. На них знаки Льва и Змеи.
С этими словами он бросил свой короб на землю, крышка отлетела, и плашки с шуршанием высыпались. Аттары все как один уставились на Сольпугу и на груду костей у его ног. Лица их вытянулись, глаза загорелись безумным светом.
— Постой, Брат! — Илин наклонился, проворно сгреб все кости обратно в коробку, встряхнул и протянул Сольпуге. — Завтра мы с тобой сходим на базар и что-нибудь хорошее выменяем на эти негодные плашки.
— Выменяем? Скажи, например! — Сольпуга неприязненно скривился.
— Например, хлеб и вино, а еще… — Илин задумчиво щелкнул языком. — Я слышал, будто на базаре есть хороший гадатель. Он расскажет нам будущее.
Сольпуга тряхнул плечом, и это значило «может быть». Он не очень-то верил предсказателям, однако его тревожил один давний сон, и не было в войске человека, могущего его растолковать. Ночь провозился Сольпуга на своей драной циновке, помышляя о сне, а утром разбудил Илина и повел его на базар.
Базар при аттарском войске был очень большой. Нигде и никогда в одно время не собиралось столько гнусного люда. Это были разбойники и могильщики, люди самой низкой породы, дети рабов и скотокрадов, грязные и злобные, похожие на драчливых крыс. Тут и там у повозок сновали купцы в серых плащах, берущие добро у мертвых и продающие его живым. Они говорили на своем испорченном наречии, грубом и трусливом, но понятном любому ушлому человеку. Тут и там суетился прочий базарный сброд: бесчестные менялы, лживые прорицатели, вислогрудые ворожеи и бледные полковые девки. На базарах воины обыкновенно отдыхали: бражничали, торговались до хрипоты, играли в кости и всегда проигрывали, дрались яростно, потом мирились и снова принимались пить. Сарканы держались в стороне от этих забав, не выменивали ничего, кроме самого важного: масла, хлеба и солонины. Из выпивки брали разве что пиво да кислое вино, а уж в кости не садились играть никогда.
Гадатель жил в шатре из серого войлока. Он был беглый раб, корноухий, с грязной бородой. Одеждой ему служил грубый плащ из верблюжьей шерсти, чресла свои он подвязывал кожаным поясом. У него были широкие плечи и сильные руки, как у гребца. Родом гадатель был из страны, что к Югу от Шукара. Люди в тех краях знали Отца Вечности и чтили его под именем А-Эль. Умывались южане чистым песком, пили одно лишь слабое пиво, брезгуя пресной водой.
Увидев Илина и Сольпугу, гадатель пришел в беспокойство и тут же потащил их в свой шатер.
— Я знаю что-то о вас, — сказал он, усаживая гостей на соломенные тюфяки.
Илин издал удивленный возглас, но Сольпуга только дернул плечом.
— Вам известно, что такое чистый огонь? — гадатель зажег лучину и поднес ее к лампе.
— Это — огонь, на дающий дыма, — ответил Сольпуга, помедлив. — Но я никогда не видел такого.
Губы корноухого тронула слабая улыбка:
— Я сам видел его только однажды, когда в первый и последний раз вошел в Адидон.
— Ты — один из змеиных жрецов? — Сольпуга невольно вздрогнул.
— Нет, о чем ты говоришь, добрый господин! — гадатель отвернулся от огня, лицо его вытянулось и потемнело. — Я — дурной человек от дурного семени — один под этим Злым Солнцем. Мой отец торговал горчицей, моя мать прокляла небо над моей головой. Но за свою жизнь я побывал во всех пределах земли: я видел Великие термы Хатора и пивоварни Камиша, и Адидон тоже, и много прочих чудес. Я плавал по Серому морю и добывал мышьяк в горах Кар-Брезайтэ. Я бился со степным народом и приносил жертвы Собачьему богу. Многое я могу рассказать, однако… вы не за этим сюда пришли. Не буду отнимать ваше молодое время.
За белым покрывалом скользнула легкая тень. Сольпуга напрягся всем телом, а Илин отчего-то втянул голову в плечи. Корноухий засмеялся, его смех был похож на сиплый лай.
— Я — пламень бездымный! — пропел он. — Я — Лев и Змея! Я — свет, не дающий тени! Я — смерть мира!
— Мы слышали, что ты не простой гадатель, — произнес Илин задумчиво. — Ты не гадаешь ни по звездам, ни по овечьему приплоду, ни по потрохам. Ты не раскидываешь костей и не пробуждаешь мертвецов, не пускаешь крови и не вяжешь узелков на пеньке.
— Все верно, — улыбнулся корноухий. — Я не делаю ничего из того, что ты исчислил.
— Как же ты узнаешь мою судьбу? — Сольпуга недобро усмехнулся, оглядываясь на Илина. Младший Брат сидел недвижно, сложив руки и все так же сутулясь. Глаза его блестели, как студеная вода.
— Слушай, и я расскажу, ведь я — гадатель особого рода. Я не выспрашиваю судьбу — в этом нет никакого проку. Ты ведь и сам мне все расскажешь, — с этими словами корноухий протянул Сольпуге плошку, в которой был черный, как деготь, отвар.
В нос ударил горклый запах, саркан отпрянул, его рука, потянулась к поясу, где был спрятан костяной нож, но тут чей-то голос пропел над его ухом:
— Мой отец толкует сны и видения. Говори с ним…
Что случилось дальше, Сольпуга помнил смутно. Лоза душистого хмеля опутала его шею, и какая-то безымянная сила запрокинула его голову назад. От неожиданности молодой воин открыл рот, и тотчас его горло обжег чародейский отвар. Он попытался воспротивиться зелью, его кадык поднялся, как боевой щит, но тут же опустился под собственной тяжестью. Он увидел Илина, медленно сползающего на землю с выпученными от страха глазами, а потом — на какое-то мгновение — лицо своей отравительницы, тонкое, черноокое, неуловимо прекрасное, как лицо древней Богини.
Все вокруг окутала серая пелена. Некоторое время Сольпуга ничего не видел и не слышал, затем из мутной дымки один за другим, как удары медного колокола, стали раздаваться слова корноухого. Сольпуга внимал им, но не привычным способом, не посредством слуха, а всем своим существом. Когда он отвечал, то отвечал, используя не только язык, но и все, что было в его природе.
— Что перед тобой? — прогремел корноухий.
Мгла рассеялась, уступая место иному бытию. Видение проносилось мимо, как горная река, но Сольпуга сознавал все совершенно ясно и точно.
— Передо мной озеро — глубокое и прозрачное, — говорил он. — Вода такая чистая, что видно дно. Вокруг него скалы из голубого гипса.
— Что перед тобой? — снова спросил голос.
— Солнце в зените, очень жарко, над землей поднимается испарина. Я сам и есть эта испарина.
— Что перед тобой?
— Из-за скал появляется дева… Не похожая не прочих дев. Она входит в воду, она… омывает руки. Если руки не чисты, то не чисто и тело… Ее взор падает на причудливый камень, он лежит на дне у самых ее ног. Это древняя раковина, время превратило ее в известняк и наполнило пиритом. Пирит полыхает на солнце золотом и бирюзой. Дева наклоняется, чтобы поднять камень… Но что-то не так… Со дна поднимается ил… Вода становится мутной… Свет рассеивается, смешивается с илом. Все озеро темнеет…
Видение мчится мимо с оглушительным ревом. «Что перед тобой?» — грохочет голос гадателя.
— Дева в страхе отступает назад и режет пятку о камень, ее кровь тоже смешивается с водой… вот дева воздевает голову к небу — ко мне — и говорит: «Есть ли на небе дух, гений или дракон, который отделил бы свет от грязи и оставил бы чистой эту воду?» Она точно говорит это мне. И я отзываюсь… Вот я спускаюсь к озеру, я ступаю в воду и делаюсь подобен воде…
Наступила тишина. Сольпуга почувствовал, как погружается в холодную муть. Он направил всю силу своего ума на решение одной задачи, он обратился к каждой крупице света и каждой частичке ила, взвешенной в воде, но скоро понял, насколько тщетны его потуги, — ил поднимался со дна, закручиваясь черным вихрем, света не стало совсем, и не было ни гения, ни дракона, способного оставить эту воду чистой. Всем существом Сольпуги овладел страх. Голос из пелены рокотал, сливаясь в мерный гул.
— Я ничего не могу сделать, — это он сказал уже вслух. Наваждение пало, стихли бубны и барабаны, Сольпуга понял, что лежит на грязной циновке голый и бессильный. Собравшись с силами, он позвал тихо:
— Илин…
Саркан услышал свой голос, похожий на сухой шелест, и содрогнулся от отвращения. Лоза душистого хмеля опустилась на его грудь.
— Твой Брат еще спит.
Сольпуга вздрогнул. Голос, озеро, дева — что за наваждение? Или все было наяву?
— Я видел тебя во сне, — произнес он, глядя в черные глаза своей отравительницы.
— Это был не сон. Я все время была рядом. Ты метался в бреду, кричал, как будто в тебя вселился дурной дух. Мой отец разговаривал с тобой, и то, что он услышал, его опечалило. Он потемнел лицом, даже в его голосе сквозило беспокойство.
— Где мой Брат?
— Другой мореход? Он здесь, — тонкая белая рука указала на темный угол, где Сольпуга с трудом разглядел Илина, вернее, его бледную спину с выступающими ребрами и острыми лопатками. Сольпуга увидел и корноухого — тот сидел на земле, поместив свою безобразную голову между колен. Не видя вокруг, он раскачивался взад-вперед и бормотал себе под нос: «Я — Пламень Бездымный! Я — Лев и Змея! Я — смерть мира! Одесную от меня — Солнце Быстроконное, ошую — Светлоокая Луна!».
— Он говорит с Неизвестным богом, — в огромных черных глазах сверкали синие молнии, так, во всяком случае, казалось Сольпуге. — Мы не должны беспокоить его до утра.
— Что твой отец сказал про меня?
— Он сказал, что ты причинишь людям много зла, — отравительница вздохнула. — Но совершишь и много великих дел. Планеты совещаются о твоей участи, звезды помышляют о твоей скорой смерти. Вот что сказал мой отец.
Наступило молчание. Было слышно, как тяжело дышит в своем забытье Илин. Сольпуга попытался отстранить от себя девушку, но тут же понял, что у него недостанет на это сил.
— Как тебя зовут? — спросил он, отчаявшись.
— Меня зовут Луна и Холодная тень. Но ты зови меня Шафан.
— Ты вещунья или полковая девка? — Сольпуга почувствовал, как злоба закипает в его груди. Он злился на себя за собственную слабость и на корноухого гадателя — за то, что он опоил его своим зельем, и на Илина, который привел его в это негодное место.
— Я не вещунья и не блудница, — ответила девушка. — Я — Шафан, я — Луна и Холодная тень.
— Ты знаешь, кто я? — спросил Сольпуга, с трудом сдерживая гнев.
— Ты — мой жених теперь! — Шафан засмеялась и потрепала игриво его волосы. Сольпуга стиснул зубы и попытался опереться на локоть, чтобы встать, но тут же со стоном опустился на спину. Шафан не обратила на его корчи никакого внимания.
— Ты и твой Брат — вы из морского люда, — вздохнула она. — От вас пахнет солью и смолой, вы скупитесь на слова и смотрите по сторонам, будто вас окружают враги.
— А ты — откуда родом?
К своему удивлению, Сольпуга почувствовал, как утихает ярость, — прикосновения Шафан, звук ее голоса были подобны теплой соленой воде. Опасная слабость нахлынула теплой волной и тут же отступила, оставив тревожный осадок.
— Я родилась в Черной земле, — в ее голосе слышалась дрожь. — В моей стране случилась большая засуха, реки и вади пересохли, а поля убила соль. На третий год совсем не стало зерна. На четвертый год мы ели сухую кору. На пятый год мы стали запирать двери на засов. На шестой год мы стали есть… — тут Шафан осеклась, но Сольпуга понял несказанное. Он однажды слышал плач о Черной земле и запомнил его хорошо. Теперь во всех пределах мира был неурожай, стояла страшная засуха и недород.
— Как тебя зовут? — спросила Шафан, зябко прижимаясь к Сольпуге.
— За то, что я сделал в Шукаре, люди зовут меня Разоритель гнезда, — ответил он.
— А как тебя звала твоя мать?
Саркан смолчал. Он уже собрался с силами и мог оттолкнуть гадательницу, разум подсказывал ему, что следует скорее выбраться из ее объятий, но дух по-прежнему пребывал в смятении. Сольпуге вспомнился родной город, выстроенный из гранита и белого известняка, громоздкий, страшный, похожий на гнездовище шершней. Круглые дома без окон лепились друг на друга, на узких и тесных улицах не было ни статуй, ни жертвенников, только шершавые стены, прораставшие одна в другую, поглощавшие солнечный свет и живой звук.
— Я не помню матери, — произнес он наконец.
— Почему? Она умерла, когда ты был мал?
Сольпуга не ответил. Мать, должно быть, еще жила где-то в своем дому на островах, но вспомнить ее… прикосновений, голоса, даже лица он не мог. Старшие Братья забрали его из дома, едва он подрос. Каждый день ему учиняли самую тяжелую работу, а потом били палками, как дурного раба. Все, что прикасалось к его плоти, причиняло боль — острые камни под ногами, розги старших, холодная, колючая вода, в которой он каждодневно умывался. Братья учили его воровать, а когда попадался — секли нещадно, чтобы не попадался впредь. Прочие мальчики, бывало, плакали во время побоев, но Сольпуга не издавал ни звука. Всякую живую мысль вытравили из него, не осталось ни злобы, ни жалости, ни сомнений. Кожа его огрубела, глаза совсем выцвели, последнее испытание — самое страшное, самое жестокое — стерлось из памяти, зато остались серые рубцы на груди и на спине. На минуту Сольпуге представился смутный образ: темный и пыльный храм на вершине горы, шершавый каменный стол, а вокруг — несколько фигур в керамических масках. От фигур этих исходила угроза, но по-настоящему страшны были не они — в темных углах и под душными сводами таилось что-то грозное и вместе с тем гадкое — не с десятью, но с сотней лап, когтей, крючков, зубов…
Подумав про это, Сольпуга вздрогнул и застонал сдавленно. Ему вдруг подумалось об Илине: на его груди и спине не было никаких отметин — юноша так и не прошел своего последнего испытания. «Я, что ли, Брат ему? — думал Сольпуга с досадой. — Отчего я взял его с собой? В чем было последнее испытание? Одним Богам ведомо. Помню одно — потом не все были живы. А Илин — что? Ну, умер бы Илин — и пусть. Бывает — умирают молодые во время истязания. Или выжил бы Илин — так что с того? Большое дело! Вот я живой получился — отчего же ему погибать?»
Где-то в пустом небе закричала птица, и корноухий перестал бормотать — он завалился вперед и уткнулся в землю лбом, истратившись и забывшись. Начался рассвет, первые его лучи заглянули под полог шатра, и Шафан наконец отстранилась.
— Я уйду теперь, — сказал ей Сольпуга. — А ты — разбуди Илина.
Когда Младший Брат пришел в себя, Сольпуга подвязал чресла и, не оглядываясь, вышел из шатра. В лицо ему дохнул сорный ветер. Базара не стало вовсе, всюду вокруг были только синие подпалины костров и очагов. Людей не было видно. «Как будто сдуло всех в море», — прошептал Илин, оказавшись вдруг по правую руку от Сольпуги. Он был бледен, но держался крепко, кажется, Шафан напоследок напоила его еще каким-то зельем.
Сарканы пошли по утоптанной дороге, угрюмые и голодные, пиная босыми ногами мелкие камушки. Скоро им встретился один бесполезный старик. Увидев сарканов, он, не сознавая себя, потянулся к ним и принялся бормотать на одному ему ведомом языке.
— Боги нас ненавидят, — произнес Илин задумчиво. — Мы не сможем жить на этой негодной земле.
В этих словах Сольпуга узнал слова из змеиных проповедей. Ему захотелось ударить Илина в грудь — для того только, чтобы услышать медный гул его ребер. Но он не стал этого делать, а только толкнул с досады старого попрошайку в пыль. Тот, словно опомнившись, отполз в сторону, но скоро потерял последние силы и, свернувшись серым комом, затих. Когда сарканы отошли на порядочное расстояние, Илин оглянулся и увидел, что он все так же лежит в пыли, сжимая в руках какой-то грязный обрывок.
В лагере сарканов случилось большое волнение. Возле одного из шатров собралась толпа, — все говорили, что царь Аттар Руса прислал обещанные дары. Сольпуга махнул рукой на эту суету и пошел было прочь, но Илин ухватил его за локоть и потащил в самую теснину.
В человеческой густоте стоял улыбчивый человек в белых одеждах. У его ног лежало три льняных свертка разного размера. Увидев Сольпугу, белый человек заулыбался так, что стали видны все его зубы. Почтительно отступив на шаг и чуть склонив голову, он произнес:
— В великой мудрости своей наш великий лугаль — Аттар Руса, предстоящий перед Вечным Отцом, царь среди царей, решил отблагодарить одного из своих редумов, прислав ему богатые дары.
После этих слов слуги разом развернули все три льняных полотнища. По толпе прокатился вздох. Даже Илин подался вперед, но вовремя поправил себя, поймав недовольный взгляд Сольпуги.
Первым подарком было копье из красного дерева, с острым бронзовым жалом. У самого наконечника, скрытый плюмажем из конского волоса, топорщится массивный крюк. Во втором свертке оказался аккуратно сложенный плащ из красной шерсти и пара медных кнемид. Третий слуга с видимым трудом держал на весу большой круглый щит. Когда сняли чехол, все, кто был рядом, охнули. Щит заиграл солнцем, и на нем, как живое, простерлось гнусное существо вроде паука, но с десятью ногами.
— Что это? — удивились аттары, разглядывая щит.
— Это сольпуга, — ответил Илин просто.
— И вправду — похоже! — засмеялись воины. Они принялись перешептываться, подтрунивать друг над другом, опасливо поглядывая на Сольпугу. Но молодой ураг, кажется, не обращал ни них никакого внимания. Он давно привык к своему гнусному имени и не печалился о своем внешнем виде. Мальчишкой он находил среди камней сольпуг и бросал их в глиняный горшок. Туда же он запускал скорпионов, пауков, крыс и мелких змей, чтобы посмотреть, как мелкие твари бросаются друг на друга в отчаянии и тесноте. Сольпуга всегда побеждала, умертвив своего нечаянного врага страшными челюстями-клешнями. Мальчик наблюдал за ней еще какое-то время, а потом отпускал или убивал, если настроение было скверное. Его высекли, когда Старшие Братья узнали об этих забавах. С него сняли несколько лоскутов кожи, а потом заперли на три дня в тесной и душной клети. Мальчик не плакал и не молил о пощаде, он понимал, что сам виноват в своем несчастье, — саркан не должен предаваться праздным утехам, это удел дурных и слабых. С тех пор его все звали Сольпугой, забыв его прежнее имя. Мало-помалу он за ненадобностью и сам забыл его.
— Я заберу это, — сказал Сольпуга Белому человеку. — У тебя очень умный царь, он знает, чем угодить вольному мужу.
— Я передам ему твои слова, — Белый человек опять чуть склонил голову. — Скоро мы выступим в поход, и сарканы будут идти впереди войска, внушая страх врагам — тем, кто еще не покорился Величию Аттара. Я чаю, что ты обретешь еще большую славу, Паук, Разоритель гнезда.
Сольпуга только повел головой. Отчего-то этот его неопределенный жест очень испугал собравшихся. Старший Брат усмехнулся, видя их смятение. Молча покрыл он себя красным плащом, молча закинул щит на плечо. Люди не могли смотреть на него — отводили глаза, подавались назад, расходились кто куда. Скоро возле Сольпуги остался один Илин, — он шел за Старшим Братом по пятам, с тревогой заглядывая в его лицо. В руках он вертел медный браслет, снятый с запястья убитого жреца. Дым все еще поднимался над разоренным Шукаром, но теперь он стал сизым, почти прозрачным. Море раз за разом накатывало на каменистый берег, оставляя среди рыхлой пены темные обломки.
Продолжение здесь: https://dzen.ru/profile/editor/id/644883c6c0cf9c3cd1576b95/64b238c1e2812931d47d74a3/edit
#темное фэнтези #псевдоистория #древний восток