Любительский перевод детективного романа кубинского писателя Леонардо Падура. Книга 1. Pasado perfecto / Безупречное прошлое (1991)
(Стр. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19 )
------------------------------------------------------------
«Отсюда родом Рафаэль Морин», – сказал он себе, направляясь в заднюю комнату. Величие и краски давно покинули этом дом на проспекте Десятого октября, превратившийся в обветшалый и выгоревший, каждая комната старого особняка была отдельной квартирой с подсобным помещением и общей ванной на заднем дворе, стены были облуплены и исписаны графити множеством поколений. В то воскресное утро невыносимо пахло газом и висела длинная, очень переполненная веревка с бельем.
– С небес на землю, – заметил Маноло и он был прав. Этот многоквартирный и темный дом казался настолько далеким от особняка на улице Санта-Каталина, что можно было подумать, что их разделяют океаны и горы, пустыни и многовековая история. Но на этом берегу родился Рафаэль Морин, в комнате номер семь, там в конце, рядом с общим туалетом и прачечной, в которой сейчас стирают женщины, не боящиеся холода или других жизненных обстоятельств.
Они поздоровались с женщинами и постучали в дверь номер семь. Те смотрели на них, поняли по их виду, что они из полиции, наверняка женщины уже знали об исчезновении Рафаэля, и затем вернулись к стирке одежды, когда дверь открылась.
– Доброе утро, Мария Антония, – сказал лейтенант.
– Доброе утро, – ответила старуха, и в ее глазах появилось испуганное выражение загнанного животного. Конде знал, что ей едва перевалило за шестьдесят, но жизнь так сильно побила её, что она выглядела на восемьдесят, многострадальной и почти безжизненной.
– Я лейтенант Марио Конде, – сказал он, показывая свое удостоверение, – а это сержант Мануэль Паласиос. Мы занимаемся делом вашего сына.
– Проходите, пожалуйста, и не смотрите на беспорядок…
Комната была меньше, чем библиотека отца Тамары, и все же в ней были двуспальная кровать, витрина, комод, кресло, туалетный столик и цветной телевизор на железной тумбочке. Рядом с телевизором висела занавеска, и Конде подумал, что это выход на кухню и, возможно, в ванную комнату. Он попыталась найти объявленный беспорядок, но с трудом обнаружил блузку, лежащую на кровати, лоскут ткани и продовольственную книжку на комоде. В углу комнаты на деревянном постаменте стояла медная статуя Девы Каридад дель Кобре, освещенная голубым пламенем догорающей свечи.
Конде сел в кресло, Маноло занял стул, а Мария Антония с трудом присела на край кровати и оттуда спросила их:
– Плохие новости?
Конде наблюдал за ней и чувствовал досаду и сожаление: жизнь этой несчастной женщины должна была вращаться вокруг триумфов её сына, а исчезновение Рафаэля лишало ее, возможно, единственного смысла ее существования. Мария Антония казалась очень хрупкой и печальной, настолько, что Конде поймал себя на том, что заразился ее печалью, и ему захотелось быть далеко отсюда, прямо сейчас.
– Нет, Мария Антония, никаких новостей, – сказал он наконец и подавил желание закурить. Пепельниц в комнате не было, поэтому он решил поиграть с авторучкой.
– Что, черт возьми, происходит? – спросила она, хотя на самом деле говорила сама с собой. – Как это возможно? Что могло случиться с моим сыном?
– Сеньора, – сказал Маноло, наклоняясь к ней, – мы делаем все возможное и именно поэтому пришли к Вам. Нам нужна ваша помощь. Когда Вы в последний раз видели своего сына?
Женщина перестала кивать и посмотрела на сержанта. Может быть, ей показалась, что он выглядит совсем молодо, и она осторожно потерла свои длинные костлявые руки, в комнате было сыро и липко от холода.
– 31-го числа в полдень он пришел и принес мне подарок на Новый год, вот эти духи, – она указала на безошибочно узнаваемый флакон «Шанель № 5», стоявший на комоде, – он знал, что моей единственной слабостью были эти духи, и всегда дарил их мне. На День матери, на мой день рождения, на Новый год. Он говорил, что хочет, чтобы я пахла лучше, чем кто-либо в округе, только представьте. А вечером он позвонил мне на телефон соседа, чтобы поздравить меня. Он был на вечеринке и было около двенадцати часов. Он всегда звонил мне, где бы ни был, в прошлом году он звонил мне из Панамы, да, я думаю, это было из Панамы.
– И он обедал у Вас? – продолжил Маноло, который ерзал на стуле, пока не уселся на самый край. Ему нравилось допрашивать, и когда он это делал, то сутулился, как кошка с ощетинившейся спиной.
– Да, я сделала ему фасолевый суп. Он любил его и говорил, что ни его жена, ни его свекровь не умеют готовить его так, как я.
– И как он Вам показался? Был ли он таким же, как всегда?
– Что вы имеете в виду?
– Мария Антония, нервничал ли он, был ли озабочен, еще что-то?..
– Он очень спешил.
– Торопился? Разве он не пришел провести вечер с Вами?
Пожилая женщина подняла глаза на образ Богородицы, а затем потерла ноги, как будто пытаясь облегчить боль. У нее были белые руки и очень чистые ногти.
– Он всегда спешил, у него вечно были проблемы на работе. Он сказал мне: «Ты не поверишь, мамочка, но мне придется провести день в компании», – и ушел примерно в два часа.
– Он нервничал, волновался?
– Послушайте, я очень хорошо знаю своего сына, ведь я его родила и вырастила. Он съел свою порцию фасоли примерно в час дня, а потом мы вместе помыли посуду, затем потом он прилег на кровать и мы поболтали, как всегда. Он любил лежать на этой кровати, бедняжка, он всегда был уставшим и сонным, и его глаза закрывались, когда мы разговаривали.
– И во сколько он уехал?
– Около двух часов. Он умылся и сказал мне, что в тот вечер собирался на вечеринку, что у нее много работы, и дал мне двести песо, чтобы я себе что-нибудь купила на Новый год. Потом умылся и причесался, затем поцеловал меня и ушел. Он был ласков со мной, как всегда.
– Он всегда давал Вам деньги?
– Всегда? Нет, только иногда.
– Он упоминал о каких-либо проблемах, которые у него были с женой?
– Мы с ним никогда не говорили о ней. Это было похоже на соглашение.
– Соглашение? – спросил Маноло и еще больше откинулся на стуле. А Конде подумал: «К чему это приведет?»
– Просто мне никогда не нравилась эта девушка. Это не потому, что она что-то сделала, нет, я не имею ничего против неё, но я думаю, что она никогда не заботилась о нем так, как следует заботиться о муже. У неё даже горничная была… Вы уж извините, это семейные дела, но я думаю, что она всегда заботилась только о себе.
– И что он сказал Вам, когда уходил?
– Он говорил со мной о работе и об обычных вещах, чтобы я берегла себя, потом побрызгал меня теми новыми духами, которые он мне подарил. Он был таким добрым, и это не потому, что он был моим сыном, клянусь вам, нет, вы можете спросить любого из здешних соседей, и все они скажут вам одно и то же: он оказался намного лучше, чем кто-либо мог себе представить. Этот район нехороший. Могу сказать, что я приехала сюда еще незамужней и все еще живу здесь, здесь я вышла замуж, родила Рафаэля, вырастила его, работая на нескольких работах, всё в одиночку. Извините меня, я не знаю, что вы, молодые люди, думаете, но Бог и эта Пресвятая Дева помогли мне сделать из него хорошего человека. Мне никогда не звонили из школы, а в этом ящике лежат более пятидесяти дипломов, которые он заработал как студент, его сертификат инженера и диплом о высшем образовании. Этого всего достиг он сам. Разве я не имею права гордиться таким сыном? Знать, что ему повезло больше, чем мне и его отцу, который был водопроводчиком. Я не знаю в кого этот мальчик стал таким умным, но он поднялся наверх и больше не жил в коммуналке, у него была даже машина, и он путешествовал по странам, о существовании которых я даже не подозреваю, и что он был самым умным из всех, кого я когда-либо встречала в этой стране… Боже мой, что происходит? Кто может желать зла Рафаэлю, если он никогда никому не делал ничего плохого? Он всегда был революционером, с детства. Я помню, что в старших классах ему давали должности, и он много раз был президентом, в том числе и в университете. Никто не помогал ему в карьере, у него не было покровителей, он был один. Он много работал, шаг за шагом, так далеко пошел. И надо же такому случиться…. Но нет, Бог не может так наказать меня, ни мой сын, ни я этого не заслуживаем. Что происходит? Скажите мне, объясните… Что может угрожать моему сыну? Кто мог причинить ему вред? Ради Бога…
(Воспоминания)
До окончания занятий оставалось примерно две-три недели, потом шли экзамены, после чего начинался второго год обучения в старшей школе, который почти как третий и почти уже, как учеба в университете. Теперь никто не приставал к нам по поводу длины усов, бакенбард, не разъяснял достоинства короткой стрижки и тому подобное, из-за чего хочется покинуть старшую школу, несмотря на то, что нравится там учиться, нравится встречаться с одноклассниками, искать себе девушку на школьном дворе и тому подобное. Хуже всего другое – мы желали, чтобы время быстрее пролетело. С чего бы?.. И вот мы собрались на школьном дворе, был июнь, солнце жгло нам спины, и директор произносил речь: «Мы завоевали все награды на всех конкурсах. Мы стали самой выдающейся школой в Гаване, в стране, почти в мире. Затем мы стали лучшими даже на работе в поле, выиграли чемпионат и два приза на Национальном фестивале болельщиков, и 90 процентов из наших учеников поступило в университет. Уже никому нас не сместить с первого места…», – и мы аплодировали, потому что верили, что мы замечательные и нас никто не победит.
Потом директор сказал: «Еще одна хорошая новость: два ученика из старшей школы выиграли медали на Национальном математическом конкурсе», – и еще больше аплодисментов, – «Фаусто Флейтс… золотая медаль за одиннадцатый класс, и Рафаэль Морин… серебряная медаль за тринадцатый класс», – и Фаусто с Рафаэлем вышли на трибуну победителями, приветствуя с поднятыми руками, улыбаясь и размахивая флагами. И Тамара все еще хлопала в ладоши, когда уже почти никто не хлопал, и сияла от счастья, а Тощий спросил меня: «Скажите, это театр или для неё это на самом деле сюрприз?». А ведь верно, она должна была знать, но она была слишком счастлива, как будто только что узнала, прыгала от радости.
Потом Рафаэль подошел к микрофону и я сказал Тощему: «Сейчас сгорим на солнце, потому что он любит долго болтать», – но нет, я ошибся, я почти всегда ошибаюсь: он сказал, что он и Фаусто посвящают эти награды учителям математики и руководству школы. А потом он призвал студентов приложить максимум усилий на выпускных экзаменах, чтобы оставаться в авангарде и тому подобное. И пока он говорил, я смотрел на него и думал, что, в конце концов, этот парень был очень умным и гениальным, красноречивый и голубоглазый, с такой девушкой, как Тамара, которая всегда была такой привлекательной, и я пробормотал: «Черт возьми, я, кажется, завидую этому засранцу».
-----------------------------------------------------------
– Что ты об этом думаешь, напарник? – спросил Маноло, заводя мотор, пока Конде раскуривал сигарету, которую так и не решился зажечь в доме Марии Антонии.
– Поехали в Центральный участок, нужно поговорить со Стариком, чтобы узнать, сможем ли мы сегодня допросить заместителя министра, который устраивал вечеринку, – сказал Конде и в последний раз посмотрел на почти темный коридор, ведущий в дом, где родился Рафаэль Морин. – Почему он не нашел способ подарить матери дом?
Машина ехала по проспекту Десятого октября, и Маноло ускорился на склоне.
– Я и сам об этом подумал. Образ жизни Рафаэля Морина и эта убогая квартира не соответствуют друг другу.
– Что-то не сходится, не так ли? Теперь нам нужно узнать, где он был днем 31-го числа, и выяснить, правда ли, что он был на предприятии, и почему он сказал Тамаре, что собирается к матери.
– Об этом тебе расскажет только сам Морин или тебе понадобится бабка-гадалка, которая раскинет свои ракушки и укажет тебе путь, – сказал сержант и остановил машину на светофоре на углу квартала Тойо. На тротуаре стояла очередь за обязательным воскресным хлебом, которая доходила почти до середины квартала. – Смотри, Конде, вон там за поворотом живет Вильма.
– Как провел прошлую ночь?
– Хорошо, эта малышка - зажигалка. Может быть, я даже не ней женюсь и все такое.
– Эй, Маноло, я уже слышал эту историю, но не о том я тебя спрашивал, не про Вильму и твою личную жизнь, а про работу. Так что беги переодевайся. Если ты заразишься чем-то от своих девиц, то я буду навещать тебя в клинике раз в месяц и приносить тебе хорошие книги.
– Что на тебя нашло, напарник? Ты встал на рассвете, поставив обе ноги на педаль газа?
– Будь спокоен, я раскрою это дело. Рафаэлю Морину уже икается, потому что, когда я услышал рассказ его матери, мне стало не по себе, как будто я в чем-то виноват…
– Ладно, только не вымещай на мне, – запротестовал сержант, изображая оскорбленного. Послушай, Эль Греко и Креспо ищут Зойлиту со вчерашнего вечера, и мы договорились, что они доложат результаты сегодня в десять утра, так что они, должно быть, уже ждут. И я попросил сводку о пропавших за последние два года, сводку мне выдадут сегодня примерно в одиннадцать. Вдруг этот случай похож на какой-то другой, в противном случае, Конде, это какое-то безумие.
– Когда мы прибудем в Центральный участок, постарайся разыскать по телефону начальника службы безопасности предприятия, чтобы узнать, был ли Рафаэль там вечером 31-го числа. Если он там был, то договорись о встрече с тем, кто был на дежурстве.
– Хорошо. Могу я включить музыку?
– А эта антенна, где ты ее взял?.
– У меня же есть друзья... – он пожал плечами и улыбнулся, затем включил автомагнитолу и поискал радиостанцию с музыкой. Он попробовал две или три и, наконец, остановился на песне Бенни Море. «О, жизнь», – пел Бенни своим чистым голосом в программе, несомненно посвященной его музыке.
– Мне кажется, ты преувеличиваешь, Конде, – заметил Маноло, когда они, как и вчера, остановились на площади Революции. – Хотя тебе это может не понравиться, но это такой же рядовой случай, как и любой другой, и ты не можешь провести день, портя себе и другим настроение.
– Маноло, мой дедушка говорил: «Тот, кто рождается ослом, не умирает лошадью, иначе это был бы значительный прогресс».
– Лейтенант, майор просил, чтобы Вы зашли к нему, как только приедете. Он там, наверху, – сказал ему дежурный офицер, и Конде ответил ему на приветствие.
Воскресное утреннее спокойствие улицы окутывало и Центральный участок. Все рутинные дела, те, которые были слишком затянуты и могли обождать, и те, которые расследовали обыденно и без каких-либо предысторий, в тот день прекращались, а следователи исчезали, оставляя участок в состоянии искусственного спокойствия. Секретарши, офисные работники, специалисты по информации, идентификации и эксперты из лаборатории также брали выходной, из-за чего Центральный участок на двадцать четыре часа терял безудержный и бурный ритм других дней недели. Только постоянные охранники и те, кто продолжал неотложное расследование, работали в здании, которое казалось больше, темнее, менее людным в то воскресное утро. Можно было услышать даже шорох домино, которым боролись со скукой караулившие арестованных. И только Старик работал каждое воскресенье, вот уже пятнадцать лет: майору Рангелю нужно было, чтобы все нити расследований, которые распутывали его подчиненные, проходили через его руки; и он следил за каждым расследованием с одержимостью с понедельника по воскресенье. Конде знал, что приглашение дежурного офицера было скорее приказом, чем вежливостью его начальника, и попросил Маноло забрать отчеты и ждать его в кабинете через полчаса.
Покой, которым дышало здание, убедил его, что ему следует подождать лифт, подсветка на кнопке указывала на то, что он спускается – четвертый, третий, второй, и дверь лифта открылась, как занавес, который всегда представлял себе Конде. Он чуть не столкнулся с выходящим человеком.
– Маэстро, вы не отдыхаете? Сегодня же воскресенье
Капитан Хоррин улыбнулся и похлопал его по плечу.
– А, это ты Конде. Хочешь выиграть приз? – спросил он, беря его за руку и заставляя пройти в направлении Информационного отдела. Конде попытался объяснить ему, что Старик его ждет, но было сказано, что Старик может подождать.
– Как продвигается ваше дело, капитан?
– Полагаю все в порядке, Конде, – и мудрый Хоррин даже улыбнулся. – Появился свидетель, который, возможно, сможет опознать одного из тех, кто убил мальчика. Мы уже знаем, по крайней мере, что их было трое, и, по словам свидетеля, они довольно молоды. Теперь составим портрет.
– Видите, маэстро, всегда есть свет, не так ли?
– Да, всегда, но это не решает всей проблемы… Ты представляешь, мы наконец-то схватили убийц, и оказалось, что им меньше восемнадцати, а они уже убийцы. Вот в чем настоящая проблема, это уже не просто забитый насмерть ребенок, но и еще трое других подростков, которые сядут в тюрьму на несколько лет и больше никогда не будут теми людьми, которыми должны были вырасти. Они уже стали убийцами.
Граф изучал морщины, покрывавшие лицо капитана Хоррина, и чувствовал на своей руке отчаянное давление руки человека, который половину своей жизни охотился за преступниками.
– Сначала я думал, что мы как врачи, – сказал он потом, глядя ему в глаза, – и через некоторое время мы привыкнем к крови. Но нет, этого с нами никогда не случится. Должно быть больно, Конде. И если однажды тебе не будет больно, тогда уходи с этой работы.
– Желаю удачи, маэстро, – сказал Конде перед дверью Информационного отдела и бросился на поиски лестницы.
Стол Маручи радовал глаз в воскресенье: он был совершенно чистым, выглядел заброшенным и печальным, даже без цветка, который каждый день приносила девушка. У двери кабинета он услышал голос майора, слегка постучал и уловил, как тот сказал:
– Давай, заходи.
Старик стоял за столом, одетый в штатское, в пуловере в бело-серую полоску, который подчеркивал объем его грудной клетки и мускулистую шею. Майор указал ему глазами на стул и продолжил говорить по телефону. Он разговаривал с дочерью:
– Что случилось? Не переживай, Мирна, в конце концов... Ладно, позвони своей матери и скажи ей, что я заеду за ней к обеду. Поцелуй ребенка, – добавил он и повесил трубку.
Все это время он говорил мягким, теплым голосом, несомненно, самым приятным из всех, которые Конде слышал из его обширного голосового диапазона.
– Что за чертовщина, парень, – сказал майор, доставая свою сигару, одну из Давидофф 5000, и зажигая. – Еще один пропавший без вести - мой зять. Но его местонахождение известно. Он встречается с девятнадцатилетней девчонкой, а моя дочка все еще влюблена в него. Ты что-нибудь понимаешь? Нет, мне кажется, что никогда не уйду на пенсию. Здесь у каждого тысяча проблем: проблемы с людьми, звонки сверху, нераскрытые дела, но я предпочитаю этот дурдом, чем идти домой и быть посредником во всех любовных делах, которые там происходят. А другая моя дочь, Мирта, ты знаешь, чего она удумала? Нет, ни черта ты не представляешь… В университете она познакомилась с австрийцем, у которого козья бородка, он бродит по миру и утверждает, что в озоновом слое образовалась дыра, и море гниет. А она говорит, что собирается выйти за него замуж, что он самый утонченный парень в мире, и что она поедет с ним на край света. Ты понимаешь, что это значит? О боже, я не хочу даже думать об этом, но клянусь тебе, Конде, что она не выйдет замуж. А теперь мне предстоит еще разговор с этим моим будущим зятем.
– Я думал, что австрийцев больше не существует. Ты когда-нибудь видел австрийца?
Майор посмотрел на свою сигару.
– Нет, по правде говоря, до того, как я увидел этого парня, никого.
Конде улыбнулся, и хотя он не совсем знал, как сейчас поступить, он осмелился пошутить:
– Послушай, передай своим дочерям, что у тебя есть знакомый холостой лейтенант, ни к чему не обязывающий, хороший парень, умный и ответственный, который ищет себе пару, и лучше всего, если это дочь шефа.
– Что? – спросил майор, он не улыбался, – только этого мне не хватало...
– Вы замерзли?
– Просто я оставил куртку в машине, не думал, что задержусь. А как твои дела?
– Так себе.
– В чем дело? Что происходит?
– Я сам плохо понимаю пока. Есть несколько зацепок, по сути, только одна, которая кажется мне убедительной: мы не может понять, где Рафаэль Морин провел весь день 31-го числа. Он сказал жене, что едет к матери, а матери, что едет в компанию, но секретарша сказала, что он работал только 30-го числа. Мы также ищем некую Зойлу, с которой Морин был знаком и которая исчезла бесследно первого января. И еще, похоже, у Рафаэля был роман с его секретаршей.
– А что, если он солгал ей, чтобы скрыть то, чем занимался днем 31-го числа? Получается он замышлял что-то, но это не имеет никакого отношения к его исчезновению.
– Понятно…
– И я хочу поговорить с Альберто Фернандес-Лореа, заместителем министра. Если возможно, то сегодня же. Вечеринка тоже не выходит у меня из головы, и мне нужно, чтобы Вы позвонили ему.
– Сделай это сам.
– Я бы предпочел, чтобы это были Вы. Помните, что я лишь скромный полицейский, а он заместитель министра.
Майор откинулся на спинку стула и начал раскачиваться. Он закурил свою сигару и выдохнул сизый вьющийся дым. Он наслаждался сигарой. Марио Конде тем временем подвинул к своей стороне стола один из телефонов майора и начал набирать номер.
– Возьмите, я набрал домашний номер Фернандеса, – сказал он и протянул ему телефонную трубку. Майор фыркнул и смирился с неизбежным.
– По-моему, там никого нет, – сказал он и начал уже возвращать телефонную трубку на рычаг, когда остановил движение и произнес: – Да, слушаю. Это дом товарища Фернандеса-Лореа? – получив утвердительный ответ, объяснил, что ему нужно с ним побеседовать, – да, прямо сегодня, если вас это не затруднит… Конечно… Через час?… Хорошо, да, до встречи и большое спасибо. Лейтенант Марио Конде. Да, – и он повесил трубку.
– Доволен?
– Передай мое предложение своим дочерям, – сказал Конде и встал, поправляя пистолет.
– Позвони мне сегодня вечером домой и расскажи, что нового, – попросил майор, и голос его звучал решительно властно. – Желаю тебе удачи, – добавил он и снова посмотрела на восхитительно чистый пепел своего Давидофф 5000.
Конде спустился на второй этаж и вошел в свой кабинет. Сержант Мануэль Паласиос ожидал его, сидя в своем кресле за столом.
– Ничего о пропавших, Конде. Все они либо сумасшедшие, либо старики, либо сбежавшие мужья и жены, скрывающиеся от своих семей, либо дети, украденные разведенными родителями, и только один случай в октябре, когда женщина была насильственно похищена безответно влюбленным. Есть одно нераскрытое исчезновение: парень двадцати трех лет, пропавший без вести в апреле прошлого года, хотя есть версия, что он пытался покинуть страну довольно примитивным способом, – объяснил Маноло, в его голосе и взгляде сквозила скука. – Я также поговорил с начальником службы безопасности предприятия, и, к счастью, именно его жена, которая там работает, дежурила в ту смену с 12 дня до 20 вечера. Она рассказала, что Рафаэль Морин не приходил, но был другой посетитель – Рене Масикес.
– Масикес?.. А что с Зойлитой?
– Это еще одна загадка. Из того, что выяснили Эль Греко и Креспо, похоже на то, что эта девушка еще та штучка, их тех кого тянет на сладкое. Мы до сих пор не знаем, куда она, черт возьми, запропастилась. Она потрясающая красотка и числится по нашей базе как проститутка, но судимости у нее пока нет. Она тусуется как с мексиканцами, как и с болгарами, живущими в многоквартирном доме для социалистических служащих, проводит по паре недель в Варадеро, и у всех ее бойфрендов есть машины, деньги и хорошие должности. И только представь, когда ей скучно, она делает керамические тарелки и другие украшения, и, по-видимому, делает это хорошо. В тот день, когда она уехала, ее никто не видел, и неизвестно, что она делала 31-го. Она не зарегистрирована ни в одном отеле, даже её брат ничего не знает о ней.
Конде слушал о приключениях и увлечениях Зойлиты и подумал, что ему действительно хотелось бы поговорить с ней. Он встал и подошел к окну.
– Её нужно найти. У меня такое чувство, что эта нимфа имеет много общего с Рафаэлем Морином.
– Объявить её в розыск?
– Да, пусть вытащат её из-под земли, или из-под какого-нибудь парня, где бы она ни была, черт возьми, – попросил Конде и снова вернулся к мыслям о Тамаре. «К черту Тамару», – сказал он себе и вспомнил, что сегодня он должен поговорить с Мики. Из окна он посмотрел на чистое голубое небо и, наконец, сказал Маноло: «Подавай её в розыск. Увидимся внизу. Заместитель министра ждет нас».
(Продолжение следует...)
Фото - Гавана (набережная)