Каждый из нас по гроб жизни должен родному государству. Так мы воспитаны: гражданский долг платежом красен. В высшем, так сказать, смысле. А Игорь Моисеевич Бурштейн был должен государству еще и в самом приземленном смысле — в денежном. Практически всегда. И временами помногу.
Как все уже поняли, Бурштейн очень любил судебных приставов, а судебные приставы очень любили Бурштейна!
Вот и в тот памятный выходной день, когда Бурштейну надо было ехать за котом Борисом (ударение на о), оставленным у Полянского ветеринара, они нечаянно нагрянули, когда он их совсем не ждал. Любовь же!
Промурыжив Бурштейна весь день, приставы с чувством исполненного долга отбыли домой, а Игорь Моисеевич остался один с кипой «арестантских» бумаг, точнее, с постановлением о наложении ареста, а в нем были перечислены все объекты, принадлежащие ему и его фирме, даже те, о которых он забыл.
Раздражало то, что вся эта карусель с арестом имущества была затеяна ради истребования жалких пяти тысяч административного штрафа. Если прикинуть, приставы навели суеты на куда большую сумму: около пяти тысяч наверняка потянет только их суммарная зарплата за день, а еще они потратили расходники, плюс бензин для своей великолепной тачки с зеленой полосой… Прекрасный результат.
А тут позвонил Айболит из Полян и окончательно добил новостью, что кот Борис (ударение на о) сбежал.
Сидя в опустевшей квартире, Бурштейн со свойственным ему спокойствием выпил стакан Австралийского Шираза и не спеша стал размышлять о том, как снять арест имущества и что делать с пропавшим рыжим хвостатым другом. Через некоторое время Игорь Моисеевич поймал себя на том, что его мысли о приставах постоянно сменяются думами над проблемой Бориса.
Проще всего было бы поехать в Поляны и заняться поисками кота, но вино, плюс арестованный и неисправный автомобиль… Такси? «Подождите здесь, пока я по кустам лазить в темноте буду?» Нет, не вариант. В общем, поездка явно откладывалась.
Движения по разблокировке имущества были также невозможны до утра понедельника.
Дурацкое состояние: есть силы действовать, но объективной возможности нет.
Бурштейн собрал документы в аккуратную пачку и пошел на диван.
По телевизору, как всегда, показывали нечто издевательское. «Три магнитофона, три кинокамеры заграничных, три портсигара отечественных, куртка замшевая... три!», — причитал киногерой. «Угу», — подумал Бурштейн.
По другим каналам шло что-то мутное с перерывами на рекламу, в которой фигурировал рыжий кот, короче, Игорь Моисеевич помаялся-помаялся и стал постепенно проваливаться в сон.
Раз уж Бурштейн засыпал в не лучшем состоянии духа, то и снилось ему что-то сумбурное, иногда жалостливое, иногда тревожное.
Сначала ему приснилось, будто он, Игорь Моисеевич Бурштейн, вовсе и не Бурштейн, а кот Борис (с ударением на о)! Как такое превращение случилось, он решительно не понимал, но и не сильно волновался, ведь во сне сложно сохранять твердость суждений.
И вот он, Борис (ударение на о), убежал из Полян и теперь живет в стране Котляндия и, как человек, ходит на двух, а не на четырех, ездит на машине марки «Мазда», занимается бизнесом, общается с партнерами и приставами. Казалось бы, у него лапки, а гляди-ка, как все по-человечески!
Бац, и у него арестовывают тонны кошачьего корма на складах. И все — из-за долга в 500 (Пятьсот) рублей!
Борис-Бурштейн прорвался в кабинет главной судебной кошки, то есть, пристава.
— Позвольте! — воскликнул кот, размахивая постановлением о наложении ареста и квитанцией об оплате штрафа. — Это какой-то фарс! Верните корм! Я же все оплатил!
— Это по другому листу! — проворчала ему в ответ кошка-пристав, строго глядя на него через круглые очки.
— Да посмотрите же, — не унимался Бурштейн, то есть Борис. — Ваше постановление накладывается по одному и тому же долгу! У Вас постоянно меняются кошки, простите, сотрудники! Каждый раз одно и тоже! У меня от постоянного стресса даже полоски стали белеть!
— Это ваше личное дело, что у вас там белеет, — пригвоздила старшая приставша. — А постановление есть постановление. Раз оно есть, мы обязаны исполнить.
— Может, я привезу пару мешков лучшего корма, и мы сходим в кино? — попробовал кот коррумпировать лицо при исполнении. Не тут-то было…
— Вы нечестный кот, — категорично заявила пристав, гневно сверкая очками. — Вам постоянно что-то начисляют. Разве порядочному коту может столько прилетать? Вот у ваших соседей мы почему-то ни разу не были…
«А надо бы», — подумал про себя Бурштейн (то есть кот).
— Но я предприниматель, нам постоянно что-то прилетает… — пустился в объяснения Борис (ударение на о). — Я просто не успеваю, вон, даже пришлось юриста нанять что бы следить за всем… То есть, за вами.
— Ай-ай-ай, как вам пришлось раскошелиться… Выйдите вон! Приходите завтра, я сейчас очень занята! А то вы все сегодня норовите…
Кот Борис (ударение на о) вышел от главной в отчаянье и со стойким желанием высадить рюмку валерьянки.
Но в ближайшем баре ему не налили, потому что у него карточка Котобанка оказалась заблокированной.
Тут сон про кота скоропостижно оборвался, и Игорь Моисеевич провалился на новый уровень абсурда.
Здесь он снова был собой — Бурштейном, только ситуация вокруг складывалась еще сложней, чем со складами кошачьего корма.
Бурштейн очутился в своем офисе и как раз убедился, что все долги погашены и нигде не висят дополнительные «сюрпризы».
Обычно он регулярно гасил все долги и подводил черту, но с поразительной методичностью возникали новые. Бурштейн иногда не успевал даже отслеживать долги, ведь по закону должны оповещать о штрафе письменно, но почему-то иногда не оповещали. Просто внезапно приходила смс: «На все ваше имущество наложен арест по постановлению номер такой-то от такого-то числа почему-то прошлого года. Чмоки-чмоки, приставы». Такова она, упорная и благородная работа судебных приставов.
Эти санитары леса с завидной бескомпромиссностью налагали аресты, даже если ты успел оплатить долг сам. Причем именно аресты, ну, или ограничение в использовании, как они любят пояснять. Но по факту аресты — по нескольку раз и по одному тому же исполнительному листу. А параллельно летели дополнительные пошлины за их хлопоты. Сноровистые приставы любили насчитать по семь процентов с взыскиваемой суммы (но не менее одной тысячи рублей).
Нет, Игорь Моисеевич не держал зла на терминаторов из этой службы: работа есть работа, если ты железный дровосек, то будь любезен, руби направо и налево.
И вот он в благостном расположении предпринимательского духа («Долгов нет! Арестов нет!») садится за свой рабочий стол, откупоривает бутылочку Шираза, наливает на пару пальцев в бокал и, закинув по-американски ноги на стол, цедит прекрасный напиток. Конечно, в реальности он так не делает, особенно в части закидывания ног на стол, но это же сон, чего во сне не бывает.
За дверью кабинета раздается какой-то шум, но Бурштейна он не тревожит, у Бурштейна все хорошо — наконец-то ни арестов, ни долгов… Он не устает мысленно повторять эту информацию, настолько ему хорошо, и при каждом повторе ему становится еще лучше.
Так вот, в момент наивысшего блаженства дверь кабинета проламывает влетающий без предварительного стука охранник.
— Мы его пытались остановить, но… — хрипло сообщает охранник и теряет сознание.
На пороге появляется он — судебный пристав. Почему-то в облике Терминатора в исполнении Арнольда Шварценеггера.
В груди Терминатора дыры от пуль, в спине торчит пожарный топор.
— На вас открыто исполнительное производство, — механическим голосом произносит грозный визитер, демонстрируя бумагу с печатью.
— Ну, нет же, — тихо стонет зажмурившийся Бурштейн. — Ну почему опять?!..
«Бежать, срочно бежать!» — проносится в его голове, он показывает куда-то за спину Терминатора и успешно имитируя изумление, спрашивает:
— А это кто?!
Пока железный пристав неуклюже поворачивается, задевая топором косяк, Игорь Моисеевич ловким ниндзею выскакивает в окно (благо, во сне это первый этаж) и бежит к машине.
Какой тревожный сон без погони! Терминатор лихо садится ему на хвост и преследует Бурштейна на мотоцикле, периодически стреляя из дробовика.
— Это что-то новое, — бормочет Игорь Моисеевич, отчаянно крутя баранку. — Раньше хотя бы не стреляли…
Далее сон распадается на эпизоды, в которых преследуемый Бурштейн умудряется и пострелять в неостановимого Терминатора, и воткнуть лом в металлическую башку, и уронить на него многотонный пресс, а он все ползет за Игорем Моисеевичем, зыркая алыми глазами-объективами, и твердит чуть дребезжащим, но непреклонным тоном: «Вы не заплатили штраф за нарушение, предусмотренное частью четвертой статьи такой-то Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях, а именно…»
В конце концов, Бурштейн оказывается в тупике, и встреча с Терминатором становится неотвратимой.
— Вот что ты пристал, пристав? — устало выдыхает беглец. — Сколько хоть я должен?
— Пятьсот рублей, — торжественно и обвинительно отвечает пристав-Терминатор.
— И вот ради этого… — шепчет Бурштейн, роясь в карманах.
Ну, вот она, чуть помятая пятисотка.
Бурштейн дрожащей рукой просовывает Терминатору купюру в щель, которая у него вместо… рта, и оплачивает-таки штраф.
Алый цвет горящих глаз сменяется зеленым, терминатор мгновенно успокаивается и добровольно тонет в расплавленном металле, поднимая большой палец вверх, мол, красавчик, так держать, больше не нарушай!
Эх, в жизни все не так эпично. К тому же, как было сказано выше, оплатой не заканчивалось. Появлялся новый терминатор. Иногда пожиже, иногда такой же. Или такая же.
Так или иначе, Бурштейн опустошенно сидит в тупике и размышляет:
— Где их таких берут? Вот бы на кастинге поприсутствовать. Наверняка сначала они пишут тест на определение IQ, и у кого коэффициент интеллекта не отрицательный, тех ругают. Потом оставшимся соискателям предлагают открыть дверь, нарисованную на бетонной стене. И те единицы, которые умудряются проломить собой стену, мгновенно зачисляются в штат. И начинают свой героический трудовой путь. Не за деньги. За идею. А идея формулируется просто: «Денег нет, но вы держитесь!..»
Вот такие особые кадры следили за тем, чтобы Игорь Моисеевич ходил под долгами. А как ранее говорилось, «Кадры» они на то и кадры!
Само по себе противостояние со службой судебных приставов в каком-то смысле даже бодрило, однако статус постоянного должника имел для Игоря Моисеевича раздражающие последствия — его не выпускали из страны, например...
Глядя на кипящий расплавленный металл, в котором утонул Терминатор, Бурштейн вдруг задается вопросом: «А теперь-то мне можно из страны?» и тут же проваливается в третий сон с новым сортом абсурда.
Игорь Моисеевич Бурштейн очутился в кабинете судебных приставов.
Три девицы, ой, то есть, три бойкие дамы, которых звали Вера, Надежда и Любовь, работали не покладая рук. Они пачками обрабатывали данные на неплательщиков и карающим перстом налагали «ограничения на отчуждение имущества». Удар по клавише компьютера — и чьи-то угодья временно становятся полным неликвидом.
Деловую тишину нарушали лишь цокот клавиш и мычание принтеров, из которых исторгались соответствующие случаю документы. У пристава Веры принтер работал просто без остановки и слегка раздражал Игоря Моисеевича своим нытьем.
Что удивительно, Вера, Надежда и Любовь тщательно игнорировали Бурштейна.
Он покашлял. Они даже ухом не повели.
Он поздоровался. Ноль внимания.
«Я что, призрак?!» — подумал Бурштейн и помахал руками перед ликом одной из приставш.
Никакого эффекта.
В другое время Игорь Моисеевич испугался бы. Или хотя бы озадачился. Однако у сна свои законы.
«Хорошо тут… Тихо. Никто за мной не гонится. А раз меня тут как бы и нет, то я хотя бы смогу посмотреть на работу врага, ну, то есть, моих любимых приставов изнутри!» — решил Бурштейн и вольготно устроился на свободном стуле.
Некоторое время царило деловое молчание. Игорь Моисеевич начал скучать. И вдруг на столах Веры, Надежды и Любови разом зазвонили телефоны. Бурштейн чуть со стула не упал, а фундаментальные дамы даже бровью не повели.
Телефоны надрывались, но все делали вид, что это не их дело.
Наконец подала голос Вера:
— Надя, возьми уже трубку, твоя очередь!
— Не прокатило… — разочарованно протянула Надя и приняла вызов.
Игорь Моисеевич отлично слышал голос, поздоровавшийся с Надеждой. И узнал его! Это был голос юриста из его, Бурштейна, фирмы!
Галантный юрист быстро представился, назвал номер постановления и поинтересовался, сняли ли ограничения с имущества, а главное, со счетов Бурштейна Игоря Моисеевича.
«Молодец, лоер! — подумал вышеупомянутый. — Работает!»
— Ах, Бурштейн! — воскликнула Надежда таким тоном, будто она знала Игоря Моисеевича сто лет, причем не с лучшей стороны. — Любка, это твой!
Бурштейн никогда раньше не видел этой Любки, а уже был «ее»! Вот это поворот, подумал он.
Пристав по имени Любовь сняла свою трубку и деловито ответила юристу, что ему следует подождать минуточку, встала из-за стола, налила себе кофе, покопалась в шкафу и извлекла из его недр вафельку, со всем этим вернулась на свое рабочее место, отпила кофе, положила вафельку на специально припасенную салфеточку, потом взяла из кипы бумаг самую верхнюю и скучающим тоном сообщила в трубку:
— Все ограничения были сняты еще вчера. Прошу по пустякам не звонить.
Трубка обрела покой на телефонном аппарате, женщины застучали идеально наманикюренными пальчиками по клавиатурам, принтеры продолжили ныть и стучать, особенно Верин, а Любовь еще и захрустела вафелькой.
Идиллия!
Но недолго было суждено ей продолжаться. Внезапно пришла в волнение до сего момента монументально спокойная Вера:
— Ой, девочки, а про кого звонили сейчас? Про Бурштейна?
— Да, — настороженно ответила Любовь, застыв с чашкой кофе у рта.
— И что вы сказали?
— Что ограничения полностью сняты еще вчера. Я лично все проводила. Вот бумаги. — Любовь показала огрызком вафельки на стопку.
— Игорь Моисеевич? — уточнила Вера.
— Он самый, — хором ответили Любовь и Бурштейн, только его никто опять не услышал.
— Так я ему сейчас выписываю полную блокировку. — Вера кивнула на принтер.
Тут уже ожила Надежда, причем весьма бурно ожила.
— Я тебе сколько раз говорила: не нажимай полный арест! Принтер сейчас опять всю бумагу сожрет, чуня ты кадомская! У этого Бурштейна имущества на две пачки, а нам всего три в месяц выдают.
— Ой… — только и ответила Вера.
— Ой не ой, а попала ты, — злорадно заявила Любовь. — Черт с ним, с Бурштейном и его фирмой. Сидели заблокированными две недели, посидят еще. А вот за бумагу ты сейчас ответишь по всей строгости!
— Короче, с тебя пачка бумаги, — хмуро добавила Надежда. — Купишь и принесешь. Ты ж нас без работы оставила.
— Девочки, ну, я же не нарочно… — пробубнила Вера. — С моей зарплатой только еще на бумагу деньги спускать… Она ж стоит полтысячи!
— Это будет лучшей терапией, Вера, — подытожила Любовь.
Вера выглядела, как только что в ноль разорившийся Рокфеллер.
— Угу! — воскликнул Бурштейн, смеясь и колотя ладонью по столу. — Ну, прямо-таки счет один-один! Страдают все!
И вот сейчас дамы почему-то его увидели и услышали! Они завизжали:
— Мужик!.. Откуда ты?!.. А-а-а!..
А Любовь даже осенила Бурштейна крестным знамением.
Это еще больше развеселило Игоря Моисеевича, и он так сильно расхохотался, что аж проснулся.
Что ж, начался новый день, и Бурштейн был готов к новым приключениям, а настроение его почему-то было прекрасным, невзирая на арест и пропажу Бориса (ударение на о).
Нет-нет, Бурштейн знает: штрафы и пени надо платить вовремя. А то постигнет его кара — придется к приставам на прием идти, а ничего страшнее пока Бурштейн в своей жизни не видел!
Теперь этот рассказ можно послушать в профессиональном исполнении!