Тишину субботнего утра прервал телефонный звонок. Звонила мамина приятельница, тетя Зина.
- Алло, Антонина, здравствуй.
- Доброе утро, Зина.
- Да какое оно доброе. Клавдия померла.
Клавдия, мамин подруга, жила одиноко. Мужа схоронила лет пятнадцать назад, остались у нее племянники от двоюродной сестры. Последние десять лет моя мама с ней мало общалась. Точнее общались много, но общение свелось к телефонным разговорам. Мама стала чаще болеть, на другой конец города ей ездить уже было тяжело. Тетя Клава последние пять лет почти не выходила из дома. В годы моего детства они с мамой вместе работали. Тетя Клава была мастером участка, начальницей моей мамы.
В воскресенье я повезла маму на похороны. Я хорошо знала дорогу, можно сказать, что тетя Клава была нашей соседкой. Мы с родителями и братом жили в типовом заводском доме. В начале семидесятых выстроили большой новый микрорайон для работников завода, на месте старых давно покосившихся бараков.
Под сенью девятиэтажек приютились штук семь старых двухэтажных домов, построенных еще пленными немцами. Дома эти тоже подлежали сносу, рассчитаны они были лет на двадцать, тридцать. Но немцы строили на совесть, и дома продолжали стоять по сей день. С одним из этих домов у нас был общий двор и именно в этом доме и жила Клавдия Ивановна.
Мы с мамой зашли в подъезд тети Клавы. Я прекрасно знала этот подъезд на четыре квартиры, на первом этаже когда-то жила моя подруга Машка. Этаж был низкий, мы с Машкой залезали в комнату через окно. Увидев это, тетя Зина отходила Машку полотенцем.
Я обожала этот дом, наша девятиэтажка на его фоне казалась мне какой-то казенной. В квартире Машкиных родителей была колонка, вызывавшая у меня жгучий интерес и даже зависть. Что бы пошла горячая вода надо было чиркнуть спичкой и повернуть рычажок. Машка, проделывая этот фокус, принимала очень серьезный и взрослый вид, явно важничая.
А еще в доме были деревянные лестницы, и ступени тихо и гостеприимно поскрипывали при каждом шаге. Сегодня, спустя много лет, я снова поднялась по ним. Они не были довольны моим визитом, это не удивительно, тысячи ног прошли по ним за это время. Давно некрашеные доски скрипели устало и раздраженно.
В квартирке тети Клавы все было так же, как и в годы моего детства и юности. Те же фаянсовые чашки в серванте, герань на подоконнике, потертая мебель. Кажется, что вещи доживали свой век вместе с их хозяйкой. Квартирка, в которой когда-то царили аромат ванили и песни Кобзона, пропиталась запахом лекарств.
Я вышла на улицу. Наш старый двор изменился. Он и раньше был зеленым, не зря почти полвека назад, на субботнике жильцы сажали деревья. Сейчас двор просто утопал в зелени, но это было единственное приятное изменение.
Знакомой мне с детства клумбы давно не стало, как и не стало двух бабушек-соседок, ухаживающих за ней. Ох, эти старушки, сидевшие у подъезда в аккуратных беленьких платочках. Когда-то выросшие дети забрали их из деревень, присматривать в городе за внуками. Кроме своих родных внуков они присматривали за всеми детьми, которые попадались им на глаза. Постоянно слышалось.
- Ира, не ешь снег.
- Коля, это ты вчера за домом курил? Ты у меня смотри. Все матери скажу.
- Лена, надень шапку. Холодно еще, простынешь.
Лена это я. Мне было уже двенадцать лет, и я считала себя взрослой. Бабушки, не имеющие ко мне никакого генетического отношения, факт моей взрослости упорно игнорировали и продолжали меня воспитывать вплоть до моего замужества.
Кольке уже пятнадцать и матери он не боится. А вот с бабушками у подъезда не спорит. В детстве и я, и мои подружки этих старушек недолюбливали, считали вредными. Почему-то некоторые вещи мы понимаем поздно, слишком поздно.
Я вспоминала свое детство. Детство, в котором не было гаджетов, но была свобода. Сейчас во дворе моего детства дети не бегают, сидят по домам. На асфальте нет следов их пребывания. А когда-то весь асфальт бил разрисован цветными мелками. Летний дождь смывал наши художества, но мы снова расцвечивали асфальт фантастическими цветами, крестиками и ноликами, аккуратными клеточками классиков. Интересно, сейчас дети знают, что можно рисовать на асфальте?
Лет десять пятнадцать назад я показала Катюшке, моей племяннице, как мы делали секретики в газонах. Это когда палочкой делаешь углубление в земле, кладешь красивый фантик, или кусочек фольги и цветочек, сверху закрываешь прозрачным стеклом и засыпаешь землей. Если потом пальцем убрать землю и потереть стеклышко, под ним будет видна красивая картинка или цветок. До этого шестилетняя Катюшка никогда не делала секретики.
А еще мы рвали в газоне цветки мальв и играли в спичечные куколки. Для этого надо было найти спичку, на нее надевали нераскрывшуюся мальву, это была головка куклы. А на другой конец спички надевали распустившийся цветок. Это было одновременно туловище и платье. Об этих куклах я тоже рассказала Катюшке, а до этого своей дочери. Но они не стали в них играть. У них есть Барби, а у нас Барби не было. Мы вообще не знали, что где-то на свете есть Барби.
Зато летом у нас были брызгалки из больших пластиковых бутылок. Мы постоянно бегали домой, наполнять их водой. Потом кому-нибудь из взрослых наши набеги надоедали, на нас кричали, и игра заканчивалась.
А еще мы делали прыгалки из бельевой резинки. Концы резинки сшивались вместе. Две девочки, стоя на земле, растягивая резинку, а остальные по очереди прыгали.
Наш дом был очень удачно для нас детей расположен, недалеко от него было крошечное озеро. Мы бегали туда смотреть на головастиков, а мальчишки ловили там тритонов. Иногда летом на асфальте можно было увидеть живую лягушку. Зимой окрестная ребятня каталась на озере на санках.
А летом около этого озерца мы пекли картошку. Нам было лет по семь – десять. Печь картошку мы тогда не умели, делали маленький костерок, и, не дождавшись пока он прогорит, и будут угли, клали картошку. С одного бока клубни сгорали, с другого были сырыми. Но мы, перепачканные сажей ели этот кулинарный шедевр, и он казался нам вкусным. Теперь это крошечное озерцо высохло, погибло, вместе с беззащитными головастиками, лягушками и тритонами.
Еще во дворе нашего дома была трансформаторная будка с земляной насыпью. Зимой эта насыпь становилась горкой, возвращаясь из школы, я когда-то каталась на ней, немилосердно используя мой видавший виды портфель.
Какая-то добрая душа всегда заливала на горке ледяную дорожку. Верхом крутизны было доехать до самого низа стоя на ногах. У меня не получалась, я падала на середине. Сколько восторга и радости дарила нам горка, какой высокой и крутой казалась. Я смотрю на нее сейчас, так, маленький пригорок. Или она со временем стала меньше, или я слишком давно и безвозвратно выросла.
Наши детские радости, какими простыми они были. Мы были рады всему, что стало обыденным для наших детей и внуков. В молочном магазине мороженое продавали не каждый день. Если во дворе мы видели, как какой-то счастливчик ест заветный вафельный стаканчик со сладким лакомством, то быстро бежали домой, за двадцатью копейками. А потом сломя голову неслись в молочный, а там уже была очередь из детей, сжимавших в кулачках блестящие монетки.
Если мороженое было расфасованным, очередь шла относительно быстро. Но иногда оно было развесным, и тогда время тянулось бесконечно. Продавщица ставила на весы стаканчик и накладывала в него начинающее подтаивать счастье. И каждый брал деревянную ложечку-лопатку. Когда мороженное уже было съедено, ложечку еще можно было облизывать.
В наше время не было не только интернета, не было даже видеомагнитофонов, они скрашивали уже нашу юность. Было всего две телевизионные программы, и, максимум, раз или два в неделю показывали мультики. Этого счастья мы ждали с замиранием сердца. Летом с балкона чья-то мама кричала:
- Сережа, мультики.
- Мультики, мультики, - волной проносилось по двору, и он пустел на двадцать или тридцать минут. Как стайки стрижей мы срывались и бежали к кому-нибудь домой, плюхались на палас перед телевизором и замирали в блаженстве. После мультиков вся орава опять высыпала во двор.
Выбивалы, прятки, кондалы, догонялки, казаки-разбойники - мы носились по всему кварталу дикой ордой, пока нас не загоняли домой. Когда сумерки сгущались, с балконов и из окон неслись крики родителей:
- Лена, Дима, домой, - это наша мама зовет меня и моего брата Димку.
- Маша, домой, - зовет мою подругу ее мама, тетя Зина. И мы с Машкой нехотя расходимся по разным квартирам до следующего дня. Тридцать лет назад мы с ней разошлись по разным странам. В девяностые Машка уехала Калифорнию, за красивой и счастливой жизнью, о которой мы так отчаянно тогда мечтали. Уехала, разбив сердце моему брату Димке, и вызвав зависть у всех девчонок нашего класса своей головокружительной судьбой.
Наш двор, наше маленькое государство, со своими правилами, законами, приметами и суевериями. В детстве мы считали, что если наступить на канализационный люк, будет горе. А если проехала машина скорой помощи, надо сжать кулаки и загадать желание. Верная суевериям моего детства, я до сих пор старательно обхожу канализационные люки. А увидев скорую, сжимаю кулаки и загадываю желание. Некоторые даже сбываются.
Да, двор изменился безвозвратно. От нашей карусели осталось лишь бетонное основание. На привычном месте не стало песочницы, и только металлическая лестница и турник высились над этой разрухой. И совсем не изменились воробьи, дерзко чирикавшие и нагло тащившие из-под клюва у зазевавшегося голубя семечки, брошенные чей-то щедрой рукой.
В следующий раз я вернулась в свой двор через четыре года. Ну как вернулась, просто проехала мимо в машине, специально сделала небольшой крюк. Дома тети Клавы не было, двухэтажки снесли, на их месте стояли два новых дома по двадцать три этажа. Человейники, так их, кажется, называют. Теперь наш девятиэтажный дом скоромно притулился около них, как бы прося покровительства и защиты. Была зима, но небо было пасмурным и низким. Мне казалась, что вот-вот пойдет дождь.
Возвращаясь, я опять попросила мужа проехать мимо дома моего детства. Уже было семь часов, снег искрился под искусственным светом уличных фонарей. Мой старый дом и недавно выстроенный гигант кокетливо перемигивались золотым светом своих окон. От их игры на душе стало как-то легче. Жизнь меняется, город меняется, старое уходит, давая дорогу молодому, свежему, жаждущему жизни. Так всегда было и будет.
Я постараюсь не думать о старом доме тети Клавы. У меня все хорошо, просто отлично. Комфортабельная квартира, дача, с большим домом и баней, местом сбора друзей. Сын закончил вуз, работает, и, о чудо, мне даже нравится его девушка.
Дочь три года назад подарила нам замечательную внучку, и я почти довольна зятем. Я давно успешно защитила диссертацию, преподаю в институте. У мужа свой бизнес, он не миллионер конечно, но хватает на бутерброды с икрой. Мы обросли полезными связями, и, что главнее, настоящими друзьями. Два или три раза в год ездим за границу. Мы не в чем себе не отказываем, в рамках разумного, конечно.
Почему же я так тоскую по той, другой жизни. Когда одно яблоко со мной ели две подружки, поочередно откусывая. Когда стакан газировки за три копейки выпивался пополам с братом. Я тоскую по этой газировке, по ледяной горке, по крошечному озеру с юркими головастиками.
Я ценю все, что сейчас имею. Наше с мужем благополучие – результат упорного труда. Деньги имеют для меня цену, они не упали нам на голову. И я хорошо помню то время, когда одну курицу мы ели целую неделю.
Почему же тогда я так скучаю по совковой квартире с пузатым телевизором и ковром на стене? Может быть потому, что в этой квартире я была беспечно счастлива. Правда, сейчас я тоже счастлива, у меня же все хорошо. Но тогда, давно, моё счастье было абсолютным и безусловным. Быть счастливой для меня было так же естественно, как дышать.
Я не оглядываюсь назад, у меня еще все впереди. В комнату вбежала моя внучка. Следующим летом я обязательно научу ее делать секретики и куколок из спичек и цветков мальвы.