«Последние известия» по радио сообщали о начале уборки на Кубани. Петр слышал знакомые с детства названия районов, где уже началась уборка, а где идет подготовка к ней. Его Новомихайловка находилась в самом северном районе Кубани, поэтому уборочная началась там позже, чем в южных районах края. Когда объявили о начале страды в его краях, Петр каждый день включал новости и жадно слушал, сколько скошено, сколько обмолочено, какая урожайность… А по ночам ему снилось, как он ловко и привычно управляется с рычагами трактора, ведя его по бескрайней ниве.
А потом начались разговоры о начале разработки целинных земель. Всю осень Петр вслушивался в сообщения по радио о предстоящем поднятии целины. Это слово он ловил в каждых новостях, а говорили теперь об этом часто: пленум КПСС постановил о начале работы на прежде не распахивавшихся площадях. Выступал Никита Сергеевич, как всегда, эмоционально и убежденно утверждая, что это самый короткий путь к решению продовольственной проблемы, что молодежи необходимо откликнуться на призыв партии и правительства, поддержать этот призыв активными действиями.
Конечно, Петр уже втянулся и в работу под землей. Он уже ощущал себя не учеником, которому страшно опускаться под землю, у которого в конце смены не поднимались руки и ноги, а все тело болело так, что трудно было повернуться ночью в постели. Он, конечно, старался не подавать вида, но усталость иногда доводила его до отчаяния. Работы он не боялся, считал, что настоящий мужик должен работать, поэтому вскоре он стал себя чувствовать почти так, как остальные.
Особенно ему нравилась зарплата, которая увеличивалась по мере того как его бригада выполняет и перевыполняет план, в чем была и его немалая заслуга. Он уже работал сам, без напарника, умел увидеть место, где пробивать шпуры, куда необходимо вставить заряд, чтоб пласт отвалился куда надо и какой надо.
В день зарплаты он обязательно, как и все шахтеры, заходил в буфет и выпивал пару кружек пива, а в выходной обязательно находили повод выпить чего покрепче. Если не было повода, то пили, чтобы отдохнуть. Главное – было бы желание, а повод находился сам. Он уже привык к тому, что обязательно скидывались для кого-нибудь, кто получил травму или стал инвалидом, или для семьи, оставшейся без кормильца...
Разговоры о целине шли и среди шахтеров. Некоторые молодые с задором говорили о том, что хотели бы попробовать себя там. Пожилые усмехались:
- Хорошо там, где нас нет! А ты представь, что там нету домов, жить придется в палатках или в бараках, когда это там построят что-нибудь!
- Ну и что? Это ж так здорово – проснешься, а вокруг степь, солнце встает!
- Ага, степь да степь кругом, ни тебе деревца, ни кустика, по нужде некуда сходить – не спрячешься!
Петр слушал все это, изредка усмехаясь, но не вступал в разговор, потому что не хотел показывать свой интерес к этому. Дома он тоже не заводил разговор на эту тему, потому что знал отношение Зои к этому, а спорить не хотел. Одно он знал точно: в своем желании он уже не отойдет назад. Это было только делом времени.
...А Толик вышел из сельсовета последним – пропустил всех, кто даже пришел после него. Секретарь долго читала его справку об освобождении, будто написано в ней было очень много. Потом она вернула ее Толику, стоявшему в ожидании, провела рукой по лбу. Ее можно было понять: в первый раз к ней пришел человек после тюрьмы, и что делать дальше, она не знала. Наконец она открыла большую «амбарную» книгу, полистала ее, нашла его фамилию, записанную еще при его рождении, спросила:
- Жить будете где?
Толик недоуменно посмотрел на нее: где же он может жить, как не дома?
- Дома, с матерью...
- А работать?
- Куда возьмут. Раньше я работал в столярке...
Он понимал, что секретарь была приезжей, назначенной в районе, поэтому не знала его и его истории.
- Хорошо, идите в контору, к управляющему. Он назначит вам место работы.
Толик вышел, зажмурился от яркого солнца. Все было будто по-новому: свобода, простор. Он подумал о Маринке, и ему вдруг очень захотелось увидеть ее, но его останавливало то, что в последнем письме она написала, что с таким, как он, ей будет стыдно. «Значит, не любила» - подумал Толик, но ноги сами несли его на ту улицу, где жила Марина.
Марина работала телятницей, поэтому уходила на работу рано, но к обеду возвращалась, и потом снова шла, когда нужно было кормить, поить телят. Толик подошел к калитке, заглянул во двор. Мать Марины чистила песком кастрюлю, сидя на пеньке. Увидев подошедшего ко двору, она отставила кастрюлю, поднялась и пошла к забору, вглядываясь в того, кто стоял за ним.
- Толик, ты, что ли?- удивленно спросила она, вытирая руки фартуком. – Вернулся?
Он услышал в ее голосе и любопытство, и осуждение и уже пожалел, что пришел сюда.
- Вернулся. – ответил он коротко и чтобы предотвратить следующие вопросы, спросил:
- Маринка дома?
Мать помолчала, потом ответила:
- Так в это время она всегда на работе. Забыл?
Действительно, вопрос был глупым – он знал, когда Марина приходит домой. Толик повернулся, чтобы отойти от калитки, но мать Марины остановила его:
- Куда ж ты? Она скоро придет. Заходи во двор, посиди, подожди.
Толик был удивлен: он вовсе не ждал такого приема, но он не знал, сколько слез было пролито девушкой, как защищала она его от матери, когда та запрещала и думать о нем! Он нерешительно повернулся к матери Марины, которая уже открыла калитку, приглашая его войти.
Толик вошел во двор, в котором бывал не раз, но теперь ему сразу бросилось в глаза то, что калитка на огород перекошена, кое-как прикручена проволокой, дверь в курятник тоже подперта колышком.
Мать заметила его взгляд, вздохнула:
- Нету мужской руки, а мы с Маринкой что можем?
Толик сразу подошел к калитке, посмотрел, что можно сделать. Руки соскучились по обыкновенной работе. Он попросил топор или молоток, быстро поправил калитку, подошел к двери, скоро определил, что нужно сделать.
- Я сейчас поправлю пока, а завтра приду, новую дверь сделаю.
В это время во двор вошла Марина. Она остановилась, будто вкопанная, увидев Толика, хозяйничавшего во дворе под наблюдением матери. Та, увидев дочку, поспешила уйти в дом, оставив их наедине.