Юные Ломоносовы доказали свою состоятельность (слава ЕГЭ и репетиторам!) и зачислены в студенты. Готовы окунуться в новую бурную, интересную жизнь, вгрызться молодыми крепкими зубами в гранит науки, покорить блистающие вершины знаний.
Родители повально пишут заявления, берут отпуска за свой счёт, ломают свои и коллективные планы, плюют на угрозу увольнения. Хотя начальство к родительскому рвению относится с пониманием: у самих дети и внуки. Самим такое предстоит пройти (или уже прошли).
Если в эти дни с высоты птичьего полёта взглянуть на автострады страны – они напоминают дорожки растревоженного гигантского муравейника. А если снизу вверх: осенние клинья перелётных птиц.
Подобная миграция, сопровождаемая заботливо-журавлиным родительским курлыканьем, наблюдается второй раз в сезон. В начале лета стаи абитуриентов и любящих родителей атаковали и оккупировали города и альма-матер нашей Родины.
***
У знакомой растёт дочка. Всё ради дочки, всё к её ногам, её слово – непререкаемое. Она – принцесса, свет в окошке, Звезда по имени Солнце. Вокруг неё вращаются малозначительные жиденькие планетки: мама, папа, тётя, два сводных брата.
В скобках: очень, очень милая девочка, но не завидую её будущему мужу. Это только в сказках легко и приятно быть мужем принцессы.
Знакомая призналась: когда дочурка впервые надела розовый пушистый рюкзачок с помпошками, пышные банты и белый передничек – она (знакомая) сказала сама себе: «С Богом!» – и тоже пошла в школу.
Не в прямом смысле, конечно. «Села» за парту, прилежно прошла все забытые предметы от первого класса до одиннадцатого. От таблицы умножения до формулы Ньютона-Лейбница. От «мама мыла раму» и "тся", "ться" - до непротивления злу насилием и тварь ли я дрожащая.
Дочка, отсидев в школе шесть уроков, усваивала их повторно дома с мамой: как бы проходила ещё один фильтр. Для страховки. Такая вторая домашняя смена. Это не считая репетиторов по всем предметам, кроме физкультуры.
Физкультуру подтягивал папа. «Сейчас все так делают, если хотят хоть какого-то будущего ребёнку».
Когда дочка выберет вуз – начнётся такое же великое – пускай всего на неделю – переселение народов.
***
Ах, как больно перегрызать пуповину! Как не хочется выпускать из-под крыла любовно выпаренного, пригретого – снаружи рослого, а внутри слабенького и не приспособленного к жизни – птенца.
Мама с папой с озабоченными лицами будут бегать по гулким коридорам учебных корпусов и общежитий. Будут волноваться, заискивающе заглядывать в глаза кураторам и деканам, сходить с ума, скандалить, совать шоколадки вахтёршам и кастеляншам, разбивать палатки под дверями приёмной комиссии.
Устроить, убедиться, что с документами порядок, что в дУше горячая вода без перебоев, что столовая в шаговой доступности и еда там не смертельно опасна. Проследить, чтобы не обидели, чтобы не дуло, чтобы соседки не шумные, чтобы подружки не испорченные.
Традиция провожанок появилась не так давно. Как и роскошные выпускные вечера, с яселек и до одиннадцатого класса.
Детям эти дорогостоящие забавы не нужны. Это надо папам и мамам. Это их последняя игрушка, отними её у них – они заплачут.
***
Какой родительницей была я? Ужжжасной, безобразной, отвратительной! Не в смысле суперопеки – наоборот. Сын у меня рос как придорожная травка, как сорнячок на обочине.
Я была вся в себе и в своей газетной работе. Эгоистично не заглядывала в тетрадки сына, чтобы не расстраиваться и не отвлекаться. Не видеть ягодно- красных россыпей замечаний, размашистых и сердитых «СМ», тонких учительских шпилек в адрес родителей – равнодушных лодырей. Вот, мол, в кого такой сыночек.
Я не сидела над его душой, не ставила в угол, не орала, не отвешивала подзатыльников, не уговаривала, не пила сердечные, не плакала вместе с ним, не выводила его дрожащей ручонкой палочки, кружочки и крючки.
На собраниях классная руководительница округляла глаза: «Вы не помогаете ребёнку делать домашние задания?!». Законопослушные родители смотрели на меня с состраданием и ужасом, как на конченую, на зачумлённую. Отодвигались подальше, чтобы не заразиться опасным родительским пофигизмом.
Но он у меня знал буквы к двум годам, бегло читал – к четырём. Едва пошёл ножками, на прогулках мы уныло бубнили, как герои «Джентльменов удачи».
– Девочка?
– Гёрл.
– Небо?
– Скай.
– Прекрасный?
– Бьютифул.
– Нос?
– Сноу!
– Голову включи! Сноу – снег, – демонстрировала я скудные полузабытые школьные познания.
***
Когда стал постарше, открывала толстый словарь иностранных слов и произвольно расставляла галочки. И, приезжая из командировки, нещадно гоняла по отмеченным словам и страницам.
Значения слов от «А» до «Я» назубок. «Абордаж», «абориген», «абразивный», «абракадабра», «аббревиатура», «абрис». Это ничего, что пытливый вьюноша заодно познавал значение слова «аборт». И с похвальной любознательностью немедленно скакал искать в недрах словаря слова-спутники «менструация» и «овуляция» (сейчас он в медицинском).
Да, ещё каюсь в родительской несостоятельности: я приучила его читать за едой – и это на всю жизнь. Как он сам говорил, при этом книжка кажется вкусной, а суп – захватывающим.
Уже с годовалого возраста усаживала его на колени, пристраивала за тарелкой книжку-раскладушку, и – понеслись, родимые! Только успевала забрасывать кашу в широко открытый, как у галчонка, рот и ловить ручку, в восторге лупящую по книжным волкам, поросятам, Красным Шапочкам и Бармалеям.
***
Отчего я не бдела с сыном над домашними заданиями? А потому что со мной родители тоже не бдели.
Правда, раз в месяц (обычно, когда у папы было дурное настроение) он устраивал на кухне маленький Страшный Суд. Садился за стол, вызывал детей по одному (нас было четверо) и просматривал дневник.
Листал, упирался хмурым взглядом в «нехорошую» оценку. Значительно постукивая по ней пальцем, вскидывал грозный взор, как Пётр Первый на понурого царевича Алексея. Молчаливо пронзал им несчастного… Мало кто мог выдержать тот взгляд.
Даже мама предпочитала не вмешиваться в процесс, уходила куда-нибудь в магазин от греха подальше. Эх, не было художника Ге, чтобы живописать картину «Воскресное утро. Проверка строгим родителем уроков у нерадивых чад. Холст, масло».
Наказанием троечникам было решение головоломных задач из старого, времён отцовой сталинской молодости, арифметического сборника. Пока не решим – из-за стола не встанем.
Из кухни мы вываливались как из бани: красными, распаренными. Но – чувствовали себя победителями. Заслужившими скупой благосклонный папин взгляд, морально очищенными, почти перенёсшими катарсис.
***
В десятом классе отец принёс толстый справочник «Высшие учебные заведения СССР». И сказал: «На этот год это ваша настольная книга». Брат-близнец решил поступать в авиационный. Я хотела стать журналистом. Писала в стол толстые романы и мечтала о славе. Баловалась стишками:
Всем хочется быть знаменитыми,
Испробовать каждому б это.
Я тоже хотела прославиться
Недавно, ещё прошлым летом.
Чтоб имя моё прогремело звеня,
Прославив мои рекорды.
Чтоб звали в Америку бы меня –
А я б отказалась гордо.
Чтоб знали меня вся страна, весь мир.
Везде – интервью, репортёры.
Фотографы, крики, букеты цветов,
Открыток и писем – горы.
Своя секретарша, гостиничный «люкс»,
К подъезду – блестящая «волга»…
На этом мои представления о славе исчерпывались и захлёбывались в восторженных слюнях.
***
Бог знает через кого – наверно, через ученицу, работавшую в универмаге, – мама купила нам перед абитурой мягкие чемоданы из красного дерматина. Через год они позорно вытянулись, деформировались, потрескались и обвисли кошёлками.
Но это через год – а сейчас они были прекрасны!
Итак, за спиной десятый класс. Нас с братом, от роду не выезжавших дальше соседнего района, провожают в Большой Город. На остановке неловко обнял и похлопал по спине папа, чмокнула в щёки мама. Не в привычке было им принародно показывать, тыкать в чужой нос родительской любовью.
Посадили в рейсовый автобус и отправили в городок в сорока километрах, на железнодорожный вокзал.
***
Больше всего мы боялись, что нам не достанутся билеты, что прозеваем поезд, что перепутаем или не успеем добежать до вагона. Стоянка нашего поезда была по расписанию полторы минуты.
Голос диктора под сводами вокзала отдавал раскатистым эхом. В микрофон пробулькали:
– Ква-ква-блю-блю- уа- уа- уа!
Это объявили наш поезд.
И вот мы сидим в вагоне, унимая дыхание. Нумерация вагонов начиналась с хвоста поезда, и нам пришлось выдать вдоль состава двойной кросс с тяжёлыми чемоданами.
За окном уплывает перрон. Наши места в отсеке на верхних полках. Берём со столика стопки тяжёлого сырого белья, застилаем и укладываемся.
Пропажу обнаружили вернувшиеся из тамбура пассажиры.
– Кто лёг на наши постели?! – возмущаются муж и жена голосами Михал Потапыча и Марьи Тимофеевны, и таких же габаритов.
– А мы думали… А наше бельё где?
– Купите у проводницы. Комплект – рубль.
Представьте себе, мы, деревенские ребята с натруженными, как у взрослых, руками, не знали цену деньгам. Все денежные операции вела мама. Отправляя в магазин, давала чёткие распоряжения: три литра молока – столько-то, кило сахару – столько-то, кило перловки – столько-то. Сдачи дадут рубль двадцать, пересчитайте внимательно.
Рубль на постель – это много или мало? Хватит ли нам прожить на ту сумму, которую мама зашила обоим в трусики на полтора месяца? Решаем: одну ночь проедем и без простыни-пододеяльника-наволочки. И без чая. Не полезешь же при всех под юбку за деньгами.
– Матрасом и подушкой без постельного белья пользоваться нельзя, – проходя, равнодушно кинула проводница.
Ну, нельзя так нельзя. Ночью, правда, потихоньку развернули нечистые, пахучие серые валики и кое-как поспали.
Засыпая, думаю: «Ах, как необычно, красиво и мелодично все вокруг разговаривают! Не то что мы, по-деревенски… Ну ничего, мы тоже так научимся».
На привокзальной площади прощаемся с братом, нам в разные стороны.
***
– Как добраться до университета?
Мне ласково объясняет бабушка-татарка в платке, повязанном четырёхугольничком вокруг сморщенного личика:
– Три остановки на троллейбусе, потом пересядешь на трамвай, доченька. Потом пешком налево и вверх.
Я боюсь гладких запутанных рельсов, боюсь звенящих и дребезжащих трамваев. Вообще, боюсь городского транспорта. Прокараулю остановку, увезут куда-нибудь. Ну его, ещё заблужусь. Лучше пойду пешком.
Пот льёт с меня в три ручья, мне мучительно жарко в шерстяном колючем платье. Руку оттягивает тяжёлый чемодан: половину в нём занимают учебники. А вторую половину мама забила огурцами и варёными яйцами. И дорога всё вверх, вверх.
Уточняю у какого-то парня, верной ли дорогой иду, товарищ? На свою беду, он опрометчиво проговаривается, что идёт в ту же сторону. Я стараюсь не отставать, не терять его из виду: он для меня путеводный маячок.
Я вижу только его спину, а лицо, должно быть, досадливо морщится. Тогда ещё нормой считалось, что парни должны защищать девушек, пропускать их вперёд и помогать нести тяжёлые вещи.
Это если бы ему попалась миниатюрная, хорошенькая, нарядная девушка, как моя сестра. Тогда можно было и чемодан подхватить, и пококетничать, и адресок выпросить.
А тут сзади пыхтит и волочит чемодан малосимпатичная, курносая, плохо одетая, распаренная, явно деревенского вида деваха. И, главное, прёт танком, не отстаёт. Он шагу прибавляет – а она ещё шибче наддаёт. Привязалась, деревня.
У развилки парень с облегчением и лёгким отвращением сообщил, что ему, слава Богу, налево. А мне, стало быть, прямо.
***
Прохладный громадный вестибюль. Всюду на стенах стрелочки для таких, как я, тупых абитуриенток. Даже в буфет и в туалет стрелочки.
В комнатке, где расположилась приёмной комиссия, знакомлюсь с Ленкой из Ульяновска. Она тоже поступает на журналистику. Вот уж кому бросился бы поднести чемодан не только тот парень – все мужчины-пешеходы на улочке. Ослепительная Снегурочка, чью белизну не в силах растопить июньское солнце!
Ленка-Снегурочка тут же снисходительно берёт надо мной шефство, и я, как телок, счастливо и влюблённо ей подчиняюсь.
– Возьмём частника, – командует Ленка. Притормаживает первая же машина. Захотела бы Ленка – она мановением пальчика остановила бы все мчащиеся легковые авто и весь вместе взятый городской трамвайно-троллейбусный парк. Да только пожелай – парализовала бы движение всей улицы, всего города и Земного Шара! Вот такая она прехорошенькая.
Итак, мы загружаемся в «москвич» к совершенно незнакомому дядьке, в совершенно незнакомом городе. На заметочку, именно в те годы и по близости от тех мест начал шуровать и входить во вкус Чикатило.
Правда, он в основном промышлял по электричкам. Но хватало других маньяков, о которых государство благоразумно помалкивало. К чему возбуждать панические настроения и отвлекать советских граждан и гражданок от строительства светлого будущего?
Кроме того, мы молоды, мы веселы, мы беспечны – и такие же молодые игривые ангелы держат над нами зонтик от жизненных невзгод, и не прочь за нами сами поволочиться. Поэтому дядька нас не завёз в лес, не изнасиловал, не прикончил с особой жестокостью, не расчленил… А благополучно доставил в конечную точку назначения: общежитие № 4.
И содрал с носа по 3 рубля. «Это ещё по-божески», – важно и авторитетно сказала Ленка. Я не знаю цену деньгам и верю ей. На трамвае мы добрались бы за 4 копейки.
***
В комнате нас четыре девочки. И только одну сопровождала мама. Они вошли, мама строго огляделась.
– Так, – сказала она, мгновенно вычислив самую восторженную и простую. – Ты, пожалуйста, освободи Фирочке койку у окна, – и она уже деловито вынимала мои вещи из тумбочки и переносила на кровать у двери и раковины. – Фирочка близорукая, ей нужен свет. И, пожалуйста, подними из вестибюля Фирочкин чемодан – она слабенькая, ей нельзя поднимать тяжести.
Если бы моя мама знала, что за всё время подготовительных курсов я даже не открою учебника… Она бы отказалась от идеи послать меня в университет за месяц до экзамена. Это была очень плохая идея.
***
Деревенская девчонка впервые в большом городе! Мы катались в трамваях и троллейбусах, шатались по городу, по музеям и магазинам, крутились до одури на каруселях в парке.
Я сразу купила себе дешёвое медное колечко с большой зелёной стекляшкой и важно носила пальцы веером, чтобы всем было видно. Я пребывала в уверенности, что все принимают медь за золото, камень за изумруд, а меня – за великосветскую даму.
Я впервые ела политые клубничным сиропом твёрдые шарики мороженого из ледяной жестяной креманки. Блинные, пельменные, баня с автоматами, с апельсиновой газировкой… Ночная болтовня до утра. Какие экзамены!
Потом была первая влюблённость в тридцатишестилетнего Диму. «Вечный студент» собирался получать третье высшее образование и, говорят, бывал за границей! Тогда это звучало как «бывал в космосе».
У Димы была ухоженная, хрустально-прозрачная золотая борода и невиданные тонкие, тоже, наверно, золотые очки. Я счастливо прорыдала всю ночь от Диминой записки. В ней он признавался в пылкой любви и приглашал меня на свидание.
И горько прорыдала всю следующую ночь, потому что оказалось, что это девчонки жестоко подшутили надо мной, нацарапав записку от имени Димы.
Какие там, говорю, экзамены… Ветер в голове и заливистая пионерская зорька в попе. И всё-таки они наступили. Экзамены. Творческий конкурс я сдала лучше всех, не хвастаюсь, это правда.
***
Мама сделала на дорогу много напутствий. Кроме одного, самого главного: как вести себя на экзамене, если тебя топят. В прямом смысле топят.
Не преподаватель, а абитуриент, сидящий сзади и не знающий ни бум-бум. Не только из билета – вообще из предмета «история» ничегошеньки не знающий.
Вот только что в коридоре он высокомерно прохаживался и поглядывал на всех сверху вниз. И вдруг его стало не узнать: отчаянный взгляд, суетливые дёрганья, паника.
Он привставал, трогал и дёргал меня за косички и платье, тянулся к моему уху, отчаянно шептал, заглядывал и хватался за мой листок, стучал и даже барабанил по моей спине. У него были круглые, выпученные от ужаса глаза.
Сначала я ему по доброте душевной даже что-то подсказала (ведь «сам погибай – а товарища выручай»). И сразу заслужила неодобрительный взгляд преподавателя: «Прекратите переговариваться!».
Повторяю, парень тонул в прямом смысле слова и вёл себя, как тонущий человек, от смертного ужаса потерявший человеческий облик. Барахтался, лихорадочно цеплялся за всё, что попадалось ему под руки – а, на своё несчастье, попалась я. Карабкался и громоздился на мои плечи, тащил вместе с собой камнем на дно, лихорадочно и безумно бился в губительной, дышащей смертным холодом воронке.
Я подняла руку и сказала:
– Можно я пересяду? Он мне мешает.
– Это она мне мешает! – взвизгнул парень.
– Если вы оба сейчас же не прекратите, я вас обоих выведу вон, – холодно процедил преподаватель.
Когда меня вызвали, я бойко отвечала по билету, и мне казалось, что историк спит и не слушает меня.
– Так, – сказал вдруг историк, просыпаясь и открывая глаза. – Первого вопроса вы совершенно не знаете. Приступим ко второму.
Я смешалась, замямлила что-то дрожащим голосом. Историк, морщась и не спрашивая по третьему вопросу, аккуратно поставил в ведомости "удовлетворительно", уже забывая обо мне и заглядывая в список, чтобы вызвать следующего.
Каково же было моё удивление, когда в списках поступивших я не увидела своей фамилии, зато увидела фамилию «утопленника». Были зачислены так же два паренька – моих земляка. У них были справки, что республика нуждается в национальных журналистских кадрах.
Партия, комсомол и родители учили искать причины промахов и неудач исключительно в себе. И я никого не винила. Нечего было кататься на каруселях и есть шарики мороженого! И влюбляться в золотобородых Дим!
***
Вот какой пласт воспоминаний всколыхнула во мне картинка, которую я наблюдаю сейчас из окна.
Ослепительно солнечный день. Знакомые, муж с женой, загружают багажник сзади, багажник сверху, забивают кладью заднее сиденье. Бабушка с дедушкой вышли, плачут.
Вот и сама виновница торжества: красавица, умница, аттестат светится круглыми, как солнышки, пятёрками. ЕГЭ 97 баллов.
Я машу ей рукой. Всё у тебя будет хорошо, журавлёнок! У всех вас всё будет хорошо!
В это время по-осеннему тёмное облако подползает под солнышко. Всё вокруг тускнеет и мрачнеет.
«Прекрасное далёко не будет к вам жестоко, – думаю я. – Как я хочу, чтобы вы жили в стране, где никогда не столкнётесь с враньём, унижением и несправедливостью. Всё у вас будет хорошо и гладко, как написано в книжках и учебниках. Где вы будете жить долго и счастливо.
…Облачко унеслось, и снова сияет и греет солнце. Гоню от себя чёрные, депрессивные мысли.
«Ничего плохого с вами не будет. Всё у вас будет хорошо, журавлята… Всё. У вас. Будет. Хорошо», – то ли внушаю, то ли заклинаю я. То ли судьбу, то ли их, то ли себя, оглушённую сводками новостей обыденной жизни.
Мы, взрослые, суетились и дёргались из-за «тройки» в дневнике, из-за не выученного стихотворения, не съеденной каши, натёртой сандаликом пяточки, из-за немытых рук и прочей ерундовской ерунды.
Но не обеспечили вам другую: безмятежную, совершенную жизнь – и теперь отпускаем вас в неё. И по привычке, беспомощно, растерянно и глупо кричим, а потом шепчем вслед: «Одевайся теплее…», «Кушай как следует…».