Посвящается доблестному 44-му Нижегородскому драгунскому
полку, русским воинам, павшим за Отечество, и их родственникам.
… Однажды один из офицеров Нижегородского полка Грабовский проиг-рался в соседнем егерском полку и в результате задолжал верхового коня, вьючных лошадей и даже оружие. При расчете с чужими офицерами про-изошло какое-то «недоразумение», которое дошло до полка и поставило Грабовского в «натянутые» отношения с товарищами, относившимся, как писал в своих записках Броневский (тоже офицер-Нижегородец), «в выс-шей степени щепетильно ко всему, что так или иначе задевало имя полка».
Разные исследователи неоднократно отмечали ценность работ
С.М. Броневского в деле изучения Кавказа. Один из отзывов: “Од-
не только известия Броневского проливают мерцающий свет на
состояние этой страны во время подчинения ея Русскому влады-
честву”.
Все, кто посещал Семена Михайловича в его усадьбе, вспоминали
о нем как об “отличном человеке”, “преисполненном познаниями”,
“честнейшем и просвященнейшем”.
В августе 1820 г. произошло знакомство Семена Михайловича с А.
С. Пушкиным. Путешествуя по югу России вместе с генералом
Н.Н. Раевским (1771 — 1829) во время своей ссылки, Александр
Сергеевич останавливался в усадьбе Броневского и пробыл там
два дня. Приезд этих двух людей в дом опального, находившегося
под следствием Броневского, явилось для последнего огромной
моральной поддержкой. Об этом посещении сообщал сам поэт в
письме своему брату Льву Сергеевичу. В нем Пушкин отзывался о
Семене Михайловиче как о человеке почтенном “по непорочной
службе и по бедности”.
А спустя три года, в 1823 г., была опубликована первая, географи-
ческая часть сочинения Броневского. В это время автор находил-
ся еще под следствием, и сенат, за неимением достаточных до-
казательств, прекратил его дело только год спустя, поэтому
выход в свет книги — факт удивительный!
Один из молодых офицеров, Никитин, сделал Грабовскому резкое замеча-ние по этому поводу. Обидевшись, Грабовский вызвал того на дуэль. Пос-кольку Грабовского считали виноватым, никто не согласился стать его се-кундантом, и было решено, что будет один секундант на двоих. Драться решено было на саблях.
По сравнению с Грабовским Никитин казался «пигмеем», но умудрился сразу нанести противнику три раны: на белом кителе Грабовского появи-лась кровь. И тут же Никитин сам свалился на землю с перерубленной шеей. Но полковой фельдшер заверил, что рана не смертельная, и все успокоились. Никитин вскоре выздоровел, но с тех пор «держал голову несколько набок».
Характерна и показательна для Нижегородцев и реакция командира полка полковника Сталя на это происшествие. Когда он, возвратившись вечером с охоты, выслушал донесение о случившемся, то сказал, что ему приятно слышать, что офицеры окончили между собой счеты, не прибегая к жало-бам начальству, и не стал докладывать наверх, оставив это дело «внутри полка»: «не нужно только пускать эту историю вдаль, пусть она у нас и умрет».
Благодаря этому Грабовский остался в полку и впоследствии стал одним из выдающихся его боевых офицеров.
Такое «отеческое» отношение к офицерам было бы невозможно, если бы в полку существовали только обычные формальные отношения. Но и эта «относительная свобода», не ограничиваемая Сталем и Глазенапом , позво-лялась ими потому, что офицеры, в большинстве своем люди воспитанные и образованные, сами по себе представляли гарантию, что никогда «не пе-рейдут черты, разделяющей отношения служебные и личные».
*
В эти же годы полковым адьютантом был поручик Чеченский, действитель-но чеченец по происхождению, крестник Николая Николаевича Раевского, который, будучи командиром полка, взял на свое попечение маленького пленника и дал ему прекрасное образование. Чеченский закончил Москов-ский университет, был отличным офицером, первым охотником и наездни-ком в полку, хотя и с «нравом суровым и пылким, как типичной чертой сво-их соплеменников». Он умер в 20-х годах XIX века уже генералом, героем (как и сам Раевский) Отечественной войны 1812 года. На Бородинском по-ле он защищал центральный редут, получивший название «батарея Раев-ского». Имел золотую шашку за храбрость и ордена Св. Георгия, Св. Влади-мира и Св. Анны. О нем написано у Дениса Давыдова в его «Дневнике партизанских действий»: «...Росту малого, сухощавый, горбо-носый, цвету лица бронзового, волосу черного, как крыло ворона, взора орлиного. Ха-рактер ярый, запальчивый и неукротимый; явный друг или враг; предпри-имчивости беспредельной, сметливости и решимости мгновенных». 1-й Бугский Казачий полк, которым командовал Чеченский, осенью 1812 г. был присоединен к знаменитому партизанскому отряду Дениса Давыдова.
Это первый генерал из среды чеченского народа и первый чеченец, посту-пивший в Московский университет и успешно его окончивший.
Из кадетских корпусов, дававших незаурядное образование, были в полку несколько человек, среди которых – Никитин (тот самый, из дуэли с Грабов-ским), любимец полка за неистощимую веселость и добродушие, и Камп-феталь, который обладал большими способностями и знаниями и был чуть ли не выдающимся математиком. В сводных экспедиционных отрядах он обычно исполнял обязанности офицера генерального штаба.
Одна из странностей последнего – он никогда в жизни ни с кем не перепи-сывался; оставшись в детстве сиротой, он даже не знал, есть ли у него близ-кие – но ему довелось это узнать благодаря событию, очень похожему на главу из какого-нибудь романа.
Подходя как-то во времена военных действий в Лифляндии (Прибалтий-ская губерния Российской империи) со своим эскадроном к деревне, в ко-торой ему был назначен ночлег, он узнал, что это деревня отставного кава-лерийского полковника с Георгием в петлице. Кампфеталь, почитающий военные подвиги, решил вступить в деревню «с церемонией»: проходя ми-мо господской усадьбы, трубачи затрубили «поход», эскадрон вынул сабли и отдал честь старому полковнику, показавшемуся на балконе. Растроганный помещик, к слову, владевший огромным состоянием, пригла-сил офицеров к себе. Началось знакомство, и когда Кампфеталь назвал свою фамилию, помещик «в изумлении в течение нескольких минут не мог произнести ни слова»: перед ним стоял его родной племянник, которого он многие годы разыскивал через все газеты, чтобы сделать наследником своих имений.
Кампфеталь никогда газет не читал, но судьба через такую своеобразную случайность «изыскала» способ, как им встретиться.
Впервые в своей жизни встретив родственника и, наверное, испытав род-ственные чувства, он все же не удержался: «Хорошо, что я не знал, что вы мой дядя, а то я, наверное, не переступил бы вашего порога». «Зная Камп-феталя, – писал Броневский, принявший, должность полкового адьютанта от Чеченского и оставивший «объемные» записки о полку времен Глазена-па и Сталя, – можно ручаться, что он так бы и поступил непременно».
*
Однако за развлечениями, а иногда и шалостями, «само дело никогда не забывалось, и когда речь шла о долге и служебных обязанностях, те самые начальники, так старавшиеся облегчить жизнь подчиненным, представля-лись в совершенно ином свете». И время от времени, например, происхо-дило «подтягивание офицеров», которые наполняли гауптвахту даже из-за того, что выходили из дома без косы и пудры.
Показательной в этом плане является и строевая подготовка полка, полнос-тью лежавшая на полковнике Стале. Инспектора из Петербурга, увидев в проведенных ими учениях полк в блестящем состоянии, в своих донесени-ях отдавали ему преимущество даже перед гвардейскими: «В пешем строю драгуны ходят и маневрируют лучше пехоты, а в конном приводят в изу-мление быстротой построений, скачкой через рвы и барьеры целыми эс-кадронами, и в особенности одиночным развитием всадников; езда на сравнительно коротких стременах, рассыпные атаки и фланкеровка при-способлены здесь к образу кавказской войны и отличаются удалью».
В делах, связанными со служебными обязанностями, Карл Федорович Сталь был совершенно другим, нежели в быту. У него не раз возникали стычки с офицерами из-за его требовательности и вспыльчивости. Во вре-мя одного учения поручик Золотарев делал одну ошибку за другой. Сталь потерял терпение и крикнул, что только султан (элемент головного убора драгуна в виде вертикального пучка-«ёршика» из конского волоса) на шляпе отличает его от нижних чинов. Золотарев обиделся и после учения потребовал удовлетворения. «Какого удовлетворения хотите? Мне все рав-но, хоть на бочку с порохом!» – ответил Сталь. «Перспектива воздушного путешествия – по словам Броневского – не понравилась нашему поручику. И он ретировался».
На одном из учений капитан Калачев, «благороднейший чудак и оригинал», заменив заболевшего майора Пашкевича, командовал эскадроном. Он был всегда не в ладах с уставом, а в этот раз как-то особенно медлил с приказа-ниями драгунам, ошибался, и Сталь, отпустив полк, приказал его эскадрону остаться и продолжил ученье. У «пылкого и нетерпеливого» Сталя вырва-лось «крепкое слово, когда он стоял перед фронтом, и Калачев принял его на свой счет, и как только ученье закончилось – потребовал объяснения. Сталь собрал офицеров и сказал: «Господа, я, правда, горячего темпера-мента, но никогда не позволю оскорбить благородного человека грубой бранью, и не знаю, почему господин Калачев сказанное солдатам принял на свой счет». Затем он поклонился и вышел. Калачев, однако, этим не удовлетворился, и послал вызов. Сталь принял его. «Калачев требует стре-ляться через шинель» – «Это бравурство! – ответил Сталь. – Я назначаю двенадцать шагов, и первый выстрел предоставляю противнику».
В назначенный день оба они съехались со своими секундантами. Калачев, удовлетворенный тем, что вызов его принят, выстрелил в воздух.
Впоследствии этот самый Калачев был директором Семипалатинской тамо-жни. «Зная, что доходы таможенных начальников исчислялись тогда десят-ками тысяч, – говорит Броневский в своих Записках – я удивился, встретив своего старого полкового товарища не только в скромной, но даже совсем в бедной обстановке. К экипажу его только и прибавилось, что самовар, бухарский халат, да тулуп на мерлушках.
Дом, который он занимал, был так ветх, что дождь пробивал крышу и сте-ны. Когда я указал ему на это, он отвечал со свойственной ему флегмой: «В дождь я приказываю закрыть крышу войлоком, а если этого мало, то дру-гим закрываю постель, и мне не худо».
Когда он только приехал в Семипалатинск, местные купцы по заведенному порядку явились к нему с подношениями, но их подношения приняты не были, а купцы не только выслушали от него нравоучения, но и «отведали фухтелей его заржавевшей драгунской шашки». После этого весь город стал считать его сумасшедшим.
Калачев умер на этой же должности, нищим, и похоронен был за счет благотворителей...