Обычно Сэлинджера читают в юности. Хотя, наверное, бывает по-разному. Но, юность, когда, по словам К.Льюиса "душа ноет как больной зуб", все чувства обострены, постоянно ощущение то счастья, то горя, то обретений, то потери -- самое подходящее время для знакомства с этим автором.
С творчеством Сэлинджера я знакомилась в такой последовательности -- сначала прочитала роман "Над пропастью во ржи" (в толстенном зеленом сборнике "Зарубежная повесть"). Долго не могла прийти в себя. Обдумывала. Некоторые моменты были не очень ясны в том раннем подростковом возрасте. Но, общее впечатление -- ошеломляющее. Я ходила и чувствовала абсолютно точно, я, ведь это я, я и есть Холден Колфилд! (надо сказать, так у меня было с самыми разными героями мировой литературы, я "вживалась" в их кожу, и преображалась на время). Все метания и проблемы Холдена были понятны и близки. Я думаю, они близки любому рефлексирующему подростку с обостренным чувством "нереальности реальности", которое у Сэлинджера сохранилось и в поздних произведениях.
Потом подруга из художественной школы с восторженными глазами рассказала мне о рассказе "Хорошо ловится рыбка-бананка". Соответственно, я взяла у неё книгу и прочитала все девять рассказов. После прочтения этих рассказов, я утвердилась в мысли, что мироощущение Сэлинджера можно назвать "катастрофическим". Несмотря на лёгкость и импрессионистичность стиля, несмотря на тонкий искромётный юмор в диалогах. Это не напугало меня, скорее дало повод для размышлений. Почему? Что именно так пугало в этом мире автора (смутно я ощущала, что ответ на поверхности -- просто сам мир)?
И захотела узнать историю некоторых персонажей из рассказов, потому что узнала, что их история была подробно разработана Сэлинджером в романе "Выше стропила плотники". Я прочла и этот роман, где история детей-вундеркиндов семьи Глассов представлена как просто как попытка выживания инаковых. Каждый выживает и адаптируется к миру как может. У меня всё "сложилось" в голове, и возникла новая внутренняя "вселенная Сэлинджера", которая до сих пор благополучно мерцает всеми своими галактиками. Хотя, это не тот автор, которого я перчитываю регулярно.
Короткие рассказы Сэлинджера прекрасны. Прекрасны своей смысловой незавершённостью, вернее гениальным балансированием на грани разных смыслов, смутных ощущений и догадок. Создающим, в итоге, определённый вектор размышлений. Новеллы похожи на импрессионистичные кусочки живой текущей действительности, в которой человек бредет то по течению, то против.
Дух буддийского мирощущения (Сэлинджер довольно рано стал изучать буддизм) и опыт после пережитых на фронте испытаний (которые вызвали даже тяжелый невротический ПТСР) определяют очень глубокую тему внутреннего разлада с действительностью, попыток осознать смысл человеческих страданий. Я думаю, именно этот внутренний разлад и духовная жажда, заставили потом Сэлинджера стать отшельником.
В рассказе "Дорогой Эсме -- с любовью и мерзопакостью" в письме случайно встреченной во время побывки в Лондоне девочке, штаб-сержант английской армии (явно герой автобиографический) рассказывает, как нашел в доме арестованной (им же) дочери нациста книгу, с надписью мелкими буквами:
"Боже милостивый, жизнь -- это ад"
"На пустой странице, в болезненной тишине комнаты слова эти обретали весомость неоспоримого обвинения, некой классической его формулы."
Сержант размышляет, потом внизу пишет карандашом фразу Достоевского:
"Ад -- это невозможность любить"
Тотальное одиночество, даже рядом с близкими -- основная тема Сэлинджера. А подобное мироощущение сопутствует наиболее "уязвимым" состояниям человека. В этом уязвимом состоянии пребывают практически все главные герои Сэлинджера, во всех его произведениях.
В цикле "Девять рассказов" бродит по берегу моского курорта "счастливый новобрачный" , получивший на фронте тяжелое нервное заболевание интеллектуал Симор Гласс. Единственные с кем он способен нормально общаться -- это дети. Вообще, тема детей, совершенно психологически-точные и забавные детские реплики, очень близка автору. Но, маленькая Сибилла, с которой Симор отдыхает душой и ловит "рыбку-бананку" не спасает его от самоубийства.
Мучается в постылом браке героиня рассказа "Лапа-растяпа", единственная любовь которой погибла на фронте, а странная дочка постоянно видит воображаемых друзей, которые удивительным образом напоминают погибшего.
Страдает от трагической любви мальчишеский "вождь каманчей", застенчивый студент-юрист, который, как и Симор Гласс, счастлив только с детьми. Опять же, мир прост и понятен, когда рядом мальчишки с восторженными глазами слушающие удивительные истории "человека, который смеялся". И все выходит из под контроля при столкновении с практически идеальной по всем меркам красавицей.
Сестра Симора Гласса, Бу-бу, вроде бы, абсолютно благополучная в счастливом браке, пытается защитить своего маленького сына, который невероятно обостренно воспринимает даже небольшие мерзости реального мира (рассказ "В лодке"). Маленький мальчик, уже следующее поколение семьи Глассов, тоже не может приспособиться к уколам и ранам, которые наносят люди. Как и его дядя.
В рассказе "Тедди" десятилетний вундеркинд Тедди Макардль, дающий интервью в Эдинбургском университете и помнящий свое прошлое воплощение, совершенно спокойно предсказывает собственную смерть от рук маленькой сестры. Он безнадежно отделен от внешнего мира толстенной стеной всеобщего непонимания. Или собственной отрешённости. И принимает это как должное.
Эпиграфом к "Девяти рассказам" стал коан дзен-буддизма (короткое изречение,диалог, загадка ).
Мы знаем звук хлопка двух ладоней,
А как звучит хлопок одной ладони
В дзен-буддизме коаны используются, чтобы направить ум ученика в правильное русло , в сторону понимания учения, пути просветления. Это немного похоже на христианскую притчу, но понять притчу легче. Она постороена на читаемых метафорах. Коан же может быть совершенно бессмысленным, на первый взгляд. Потому что, важна не его разгадка (ее может и не быть), важен сам процесс медитации при попытке сомысления. Процесс "выводящий" из привычного мышления.
Так и в рассказах Сэлинджера, смысл повествования иногда будто "зависает", исчезает, остается какая-то пауза... После совершенно, вроде бы, случайных слов. И читатель тоже резко выпадает из привычной парадигмы "смыслового" сюжета. И в момент "выпадения" чувствует, что сюжет уже не важен. Важно что-то другое. Важно то ощущение призрачности мира, поступков и событий, которое возникает в момент паузы.
Из всего цикла рассказов немного выделяется один, исполненный такой тайны, такой атмосферы ранимой впечатлительной, рефлексирующей юности, совершающей удивительные открытия! И главное, именно в этом рассказе, есть свет, есть намек на иное измерение, иную духовную жизнь. Это один из моих любимых рассказов цикла "Голубой период де Домье Смита".
Юный живописец, недавно вернувшийся с отчимом из Парижа, нервозный и впечатлительный молодой человек девятнадцати лет, ищет в шумном Нью-Йорке одиночества, но на самом деле, он, конечно, сам этого не осознавая, ищет "способного понять", близкое по духу существо.
Уставший от ненавистных художественных курсов, он устраивается на работу в подозрительные заочные курсы живописи, под названием "Любители великих мастеров". Вдохновенно сочинив целую фальшивую автобиографию, в которой он внучатый племянник Оноре Домье, близкий приятель Пикассо и гордый, но скромный обладатель звучного имени -- Жан де Домье Смит.
Окрыленный тем, что его взяли на работу, юноша приезжает к пожилой японской чете Йошото, исполненный рвения и воодушевления. И... Сталкивается с реальностью, получив для исправления чудовищные работы очень довольных собой дилетантов.
И вдруг, на фоне этих кошмарных картинок, он натыкается на письмо и рисунки католической монахини, сестры Ирмы. Сестра Ирма изобразительному искусству нигде не обучалась и по просьбе настоятеля замещает другую сестру, уча "крошек" рисованию и кулинарии. Её работы не подписаны, их всего шесть.
И происходит открытие, обретение, практически, равное чуду. Работы сестры Ирмы прекрасны. Это работы мастера, талантливого художника, хоть и выполнены они на коричневой оберточной бумаге.
Юный энтузиаст оберегает, скрывает свою драгоценную находку, он тщательно обдумывет каждое слово своего письма сестре Ирме, подбирает наиболее почтительные и проникновенные выражения. Осыпает её похвалами. И просит о встрече. Не находит себе места, ожидая ответа, бродит по городу, и в какой-то момент:
"Возвращаясь домой после как-то проведенного вечера, — ясно помню, что стемнело, — я остановился на тротуаре перед курсами и взглянул на освещенную витрину ортопедической мастерской. И тут я испугался до слез. Меня пронзила мысль, что как бы спокойно, умно и благородно я ни научился жить, все равно до самой смерти я навек обречен бродить чужестранцем по саду, где растут одни эмалированные горшки и подкладные судна и где царит безглазый слепой деревянный идол — манекен, облаченный в дешевый грыжевой бандаж."
Потом приходит письмо, где в корректной и безликой форме ему сообщается, что сестру Ирму больше не благословляют учиться на курсах. И просят вернуть монастырю взнос.
И чудо испаряется. Мир,как волшебная раковина, на миг приоткрылся, показал спрятанную. в недрах жемчужину и захлопнул створки. Темно и страшно, и пусто. И около той же ортопедической мастерской " вспыхнуло гигантское солнце и полетело прямо мне в переносицу со скоростью девяноста трех миллионов миль в секунду."
Та самая пустота, выпадение, пауза для осмысления и попыток найти ответ. Голубой период с сиянием чистого холодного цвета небесного откровения меркнет.
Искатель родственной души после мистической "паузы" решает не отправлять сестре Ирме второго отчаянного письма. И пишет:
«Отпускаю сестру Ирму на свободу — пусть идет своим путем. Все мы монахини».
Он продолжает своё жизненное странствие. Помня о произошедшем чуде и его потере. О столкновении с вечным и настоящим. Которое может существовать рядом, тайно и незаметно, открываясь лишь временами.
Друзья, буду рада комментариям!