Простуженный троллейбус, скрипя и охая, вёз законсервированный в себе мороз, разметавшийся за ночь по салону, прилипший причудливыми узорами к окнам. Тася, единственная пассажирка, прикрыв нос варежкой, сберегая собственное тепло, дышала в воротник шубы и изучала исподлобья хитросплетенье на стекле. Чудился ей в морозном рисунке сказочный расписной терем, едва проглядывающий сквозь кучерявые деревья.
Троллейбус, нехотя притормозив у остановки, нервно хлопнул створками двери – подобрал ещё одного раннего пассажира-жаворонка. Молодой человек, влетев внутрь, передёрнулся.
– Бр-р-р, ну и морозильник… здесь холоднее, чем на улице, – жизнерадостно сообщил кондукторше, показывая проездной.
Укутанная до кончика носа женщина, задремавшая на кондукторском месте с подогревом, ничего не ответила. Повела неопределённо плечами, поёрзала, удобнее устраиваясь на «печке».
Пассажир огляделся, подсел к Тасе.
– Можно?
«Нельзя», – огрызнулась мысленно Тася, ещё выше поднимая воротник и полностью утопая в нём нижней частью лица. Она чувствовала, как сосед, делая вид, что разглядывает замысловатые завитушки на окне, украдкой поглядывает на неё. Внезапно он засмеялся.
– Сейчас ты похожа на ту белку, выглядывающую из дупла. Вон она, – показал рукой на морозную роспись, – одни глазки поблёскивают.
Тася, не сдержавшись, кхыкнула в воротник. Неожиданное сравнение насмешило. В который раз принялась разглядывать разрисованное окно. «Нет там никакой белки в дупле».
– Вот дупло, – будто прочитав мысли соседки, потянулся парень к окну. – Там белочка… – дотянувшись, обвёл пальцем предполагаемое дупло.
– Это не дупло, – тихо запротестовала Тася, – а часть терема. – Сняв варежку, она обрисовала пальцем сказочное строение, прятавшееся в замороженном лесу.
– Значит, белка в теремке, – подытожил парень. – Ты куда в такую рань?
– На вокзал.
– Далеко едешь?
Сердце Таси сжалось от тоски.
– Угу, – отозвалась невпопад, еле сдержав слёзы. – Далеко. Отсюда не видать.
– Э! – вдруг вскрикнул сосед, резво вскакивая с места. – Здесь остановите!
– Заранее готовиться надо, – буркнула кондукторша, пробудившись от спячки и очумело вытаращившись на крикуна. – Останови! – гаркнула в сторону водителя.
Троллейбус встал как вкопанный, всколыхнув «содержимое». Тася еле удержалась, чуть не перевалившись через спинку переднего сиденья; кондукторша-неваляшка на «печке» мотнулась туда-сюда, а жизнерадостный пассажир, не успев ухватиться за поручень, проскакал по салону и, засмеявшись: «Троллейбус на дыбы встал», вернулся к выходу:
– До встречи, белка. Скорее возвращайся, – махнул рукой и выскочил.
Тася, не успев ничего ответить, прильнула к холодному узорчатому окну, пробуя разглядеть парня через изморозь на стекле. «Ничего не видно», – её охватило сожаление, но соскрёбывать ногтём иней не стала, пожалев тонкую чудную работу невидимого художника.
Ночью, лёжа на верхней полке плацкарта, перетасовывала, пересматривала блёклые картинки прожитых дней, кратковременных зимних каникул. «Баба Ася совсем-совсем старенькая… слабенькая, если её не станет… – спазмы сжали горло, – не станет её… останусь одна. Ташке я нужна, как собаке пятая нога… э-эх… бабулечка родная, живи долго-долго. Понятно, что Ташке до меня дела нет, я – дитя случая, ошибка молодости, но бабушке-то, вырастившей меня, она должна помогать. Это если по совести, а у Ташки совесть так и осталась в зачаточном состоянии. Нам с бабушкой всегда хорошо было вместе. Скорее бы диплом защитить – и домой… а парень-то в троллейбусе ничего, весёлый… симпотный. Жаль, не познакомились… – Тася представила, как бредёт с ним рука об руку по заиндевелому, замороженному городу. – Другие девушки сами с ребятами знакомятся… я не умею – кажется, что навязываюсь. А кто бы не растерялся, так это Таша, сразу бы охмурила. Всеядная хищница. А я – нелюдь, не умею налаживать отношения… ну и что, – разозлилась на себя, – толку-то… всё равно далеко друг от друга».
* * *
Наташа меняла наряд за нарядом. Переводила ненавидящий взгляд с торопливых часов на отражение в зеркале.
– Для работы нелепо. Слишком вульгарно. Выгляжу как проститутка… обтянула прелести… – изгибаясь всем телом, словно змея, принялась лихорадочно стаскивать блестящее облегающее платье. Швырнула в зеркало. Бессильно плюхнулась на пол, уселась, сложив ноги по-турецки. – Чёрт дёрнул поспорить. Дался мне этот молокосос. Чёрт, чёрт, чёрт! – несколько раз стукнула кулаком по полу. – Нет, Наталия Андреевна, теперь дело чести выиграть спор. Нашли старушку! Да я вас, голоколенных соплячек, и в тридцать семь уделаю… костюм! Да, да, да… – торопливо вскочив на ноги, полезла в шкаф. – Самое то. Стильненько… держись, Максик, я иду!
Макс не проработал на новом месте и недели – почувствовал брожение вокруг себя: повиливающие бёдра, призывные взгляды, манящие улыбки… «Не отдел, а эпицентр соблазна, очаг необузданных страстей, рассадник порока… голым хотите взять? Интриганки, – не сдержавшись, улыбнулся, прячась за монитор. – Почти все молоденькие, хорошенькие и прелесть как глупы. Однако… Наталья Андреевна вполне достойна внимания. Ах, Наталья Андреевна! Всё при ней, и, по всей видимости, не простая штучка. Вот бы с кем не отказался пообщаться тесно… но… на меня ноль внимания. Или в равнодушие играет? Если да, то плюс дополнительный бонус за выдержку и придуманный образ. Интересно, на сколько старше? Навскидку лет на пять, шесть… Макс, хватит тянуть, переходи к активной фазе… а, была не была!»
– Наталия Андреевна! – Макс, состроив обескураженное выражение лица, помахал проходящей мимо Наташе. – Извините, можно вас? Простите, что отвлекаю… подскажите… кажется, тут у меня проблемки, не могу понять…
«Ага, так тебе и поверила, проблемки», – внутренне усмехнулась Наташа. – Готов, приятель…» – демонстрируя всем видом только деловитость и ничего лишнего, присела на свободный стул. Бесстрастно глядя ему прямо в глаза, поинтересовалась ровным голосом:
– Рассказывайте, что за проблемки, – скосилась в монитор, где висел чистый «лист» Microsoft Word.
– Вот, смотрите, – торопливо забубнил Макс, одновременно отстукивая на клавиатуре «Вы замужем?»
«Поехало…» – удовлетворительно отметила про себя Наташа, а вслух, хитро сощурившись, проворковала:
– Это не проблема…
– Я рад!
* * *
Баба Ася дремала, утонув в глубоком провалившемся кресле. На коленях покоились пяльцы. Старушка не столько вышивала, сколько, механически водя иглой, размышляла о жизни, вспоминала… незаметно погружалась в дрёму, уходила в зыбкие сны, просыпалась, пыталась восстановить картинки, делала несколько заученных уколов, гладила вышивку и снова впадала в спячку, – и почти во всех снах – Тася.
Баба Ася, прабабушка Таси, считала появление правнучки подарком судьбы. Часто вспоминала тот день, когда прибежала взволнованная дочь и, расхаживая из угла в угол, принялась стенать по-старчески:
– Ох, горе-то, горе… Пашка, гадёныш, что натворил, переспал с девочкой из интерната… всё признает,… а ей-то пятнадцать! и срок уже «на нос лезет». Что делать, мама!
– Даденную богом жизнь, дочка, никто прервать не смеет. И сама покумекай, сирота родит сироту? Допустишь такое?
– Мама, вечно пространные речи ведёшь, что за привычка? Не до философий сейчас… меня директор интерната вызывал, хотят дело в суд передать, конечно, Пашка несовершеннолетний, но… ох-ох, думать не хочу об этом…
– Невестку-то видела? Что сама говорит, думает?
– Типун тебе на язык, мама! Какая она невестка? Пашке всего шестнадцать… гос-по-ди!
– Хватит! Поздно завывать. Сами виноваты. Внука-то во вседозволенности растили, вот и пожинаете плоды… а девочку приведи ко мне, пока здесь поживёт, потом решим, как быть. Но запомни, дочка, обижать сироту –грех великий…
Ангелы-хранители детдомовской Наташки, равнодушно лицезревшие нелёгкую жизнь своей подопечной в течение пятнадцати лет, вдруг встрепенулись, схватились за головы и принялись навёрстывать упущенное. Чем ещё объяснить чудесный переворот в её судьбе?
Наташку в интернате звали Цыганкой за яркую красоту, пластику и умение петь грудным красивым голосом. Подруг у неё не было. Не умела и не хотела дружить с девчонками. Ребят хватало. Крутила ими. Сверстницы её за это ненавидели – ревновали. Воспитателей тоже выводил из себя ее необузданный нрав. При случае старались наказать.
Плохо жилось Наташке в интернате. Тесно было. Постоянно сбегала в город. Тусовалась в разных компаниях. Её приглашали на вечеринки, где она пела и танцевала, сводя всех с ума. Павел, мальчик-мажор, ей не нравился. Встречалась с ним назло городским девчонкам. Не их, разодетых и «упакованных», он выбрал, а её – Цыганку интернатскую.
В тот вечер Пашка был пьяный в стельку, она – слегка навеселе. Между ними случилась интимная связь. Наташка переспала с ним из любопытства. Наутро, сама не зная почему, кривляясь, выдала: «Пашенька, а ты меня испортил». Пашка, больной с похмелья, долго на неё таращился, мотал лохматой башкой – ничего не помнил, а когда дошла суть сказанного – испугался до чёртиков. Тогда Наташка внутренне посмеялась над наивностью друга, а через месяц пришла в тихий ужас: «Беременна!». С той минуты вцепилась мёртвой хваткой в Павла…
Многим случайная связь ломала судьбу, а у Наташи привела к тому, что жизнь перестала быть развалившейся арбой, прыгающей по ухабам, – превратилась в карету и покатилась по ровной дороге среди живописных красот. Прежде чем разродилась дочкой, беременность принесла «приплод» в виде денежной компенсации, положенной на книжку, – выцыганила у родителей Павла. Они перечислили деньги в обмен на уговор не докучать сыну, оставить его в покое. Рисковали, конечно, однако Наташку предложение обрадовало: «Дался мне ваш сынок-телёнок. Какая от него выгода? Деньги! Не это ли счастье? Чудо! Со мной свершилось чудо! Как только стукнет восемнадцать, куплю квартиру, и всё, нет сироты интернатской…»
Три года Наташа жила у бабы Аси. Ладили только до родов. Появилась Тася – баба Ася почувствовала новый приток сил. Полюбила правнучку без ума: кормила, купала, гуляла с ней. А Наташа озлобилась. Привязанности к ребёнку не испытывала и себя со словом «мать» не отождествляла. Постепенно, постепенно повесила дочку на бабушку Павла.
Пашка ни разу не появился – хотя бы взглянуть на дитя. Рано женился. Быстро развёлся. Укатил в другой город и канул там. Его родители внучкой не интересовались, правда, поддерживали материально, сначала чувствуя вину, потом по инерции. Помогали, пока не погибли в автокатастрофе.
Наташа окончила школу. Поступила в вуз. Прилежно училась. Старалась изо всех сил, понимая, что поезд до станции «Счастливое будущее» ещё в пути. Купила квартиру. Съехала от бабы Аси, оставив на неё дочку. Навещала раз в неделю. Потом всё реже и реже…
* * *
Тася соскучилась по родному городу, и он её встретил радушно: обнял зелёными лапами скверов и парков, расстелился пёстрыми ковриками клумб, выплеснул красочные рекламы с баннеров, щитов и ярких экранов, а вечерами старательно выманивал из дома таинственным светом уличных фонарей.
Баба Ася, совсем одряхлевшая, сильно осунувшаяся, уже не сновала проворно по квартире, а еле передвигалась, и всё вытирала рукавом слезящиеся глаза.
– Теперича помереть не страшно, – шептала себе под нос. – Тасечку дождалась. Выучилась деточка. Мне теперича нужно помереть, чтобы ей не в тягость… не быть обузой…
– Бабулечка, что ты там бормочешь?
– Помирать, говорю, пора.
– Бабуль, радоваться надо, – обняла её Тася, склонившись над креслом. – Я вернулась навсегда, а ты помирать собралась.
– Я и радуюсь, внучка. Невестку вырастила. Выучила. Не страшно помирать – долг выполнила.
– Нет уж, баб, ничего ты не выполнила – ещё моих детей нянчить предстоит. Только тебе доверить могу…
– Ох-хо-хо, – баба Ася, откинувшись в глубину кресла, беззвучно затряслась, промокая слезливые глаза.
Тася грустно улыбалась, глядя на развеселившуюся прабабушку. «Если умрёт – не выдержу…»
– Как думаешь, ба, – произнесла она задумчиво. – Если к Ташке пойду, поможет работу найти? У меня ничего не получается, а у неё связи.
– Ташка, Ташка… – перестав смеяться, недовольно проворчала баба Ася. – Придумала. Мать она тебе, а ты её всё Ташка да Ташка, как в малолетстве назвала, так и…
– Мать… – нахмурилась Тася. – Не мать. Не она растила меня. И сейчас даже не позвонит, не спросит, как дела, диплом получила или нет. Никогда не интересовалась мной.
– Не суди… ухажёр у ей молодой, – устало махнула высохшей рукой баба Ася. – Любовь случилась у Наталии.
– Любовь, – хмыкнула Тася. – Знаю Ташку. У неё любовь в месяц по пять раз случается. Хищница. Пожирательница душ.
– А ты сходи, сходи… – уже не слушая правнучку, пробормотала бабка, впадая по своему обыкновению в очередную кратковременную спячку, – сходи разузнай… познакомься… умей прощать...
Тася, прикрыв ей пледом колени, вышла на улицу. Медленно побрела в сторону новых высоток, жизнерадостно и нагло скалившихся тонированными стёклами лоджий и окон на остальную городскую «мелочь».
* * *
Тася долго колебалась, прежде чем набрать нужный номер на домофоне. «Не хочу видеть Ташку, но надо… мне нужна работа», – уговаривала она себя. Наконец собралась с духом.
– Кто? – спросил мужской голос.
– Тася.
– Тася? – удивился домофон и противно запищал, торопя гостью пройти.
Дверь открыла Наталья и, не давая опомниться, заключила в объятия. Впервые за двадцать два года.
– Проходи! Когда приехала? Самолётом? Поездом? Я собиралась сама позвонить.
– Позавчера… самолётом… – растерянно бубнила Тася, не веря в происходящее. Странно – радушие матери было не показным, не наигранным. Она радовалась приходу дочери по-настоящему. Это было непривычно. В первый миг Тася испытала неловкость, но уже через секунду взбесилась: «Не верю! Лицемерка, – захотелось взять толстый маркер и всё-всё зачеркнуть: свой приход, объятие матери, её радость. Усилием воли переборов неприязнь, подумала: – Хотя… чем я лучше? Притвора та ещё. Сейчас начну елейным голосочком просить милостыню. Короче, яблоко от яблони…» – и, усмехнувшись, прошла в комнату вслед за Ташей.
На диване сидел «ухажёр», которого она сразу узнала. Лишь увидела – сердце вспыхнуло и, продолжая пылать, ухнуло в ледяную бездну… Это был он, случайный попутчик, парень из троллейбуса, когда-то нечаянно запавший в душу. Тася часто вспоминала о нём, мечтала, грезила о встрече и вот… встретила.
– Привет, – по-свойски поздоровался он, с большим интересом разглядывая взрослую дочь своей возлюбленной.– Я Максим, можно – Макс.
– А я Таисия, можно – Тася, – в тон ему отозвалась Тася, унимая сердечную дрожь. «По всему – не узнал. Так и лучше, а то размечталась, дура замороженная, нафантазировала себе любовь».
Пока сидели на кухне, обедали, беседовали, Тася наблюдала за матерью и Максом. Вдруг поняла: «Хищница Ташка влюбилась! Вот почему добренькая стала…»
* * *
Осенью, в пору бабьего лета, баба Ася уснула в кресле. Навсегда. С пяльцами на коленях. Тася долго не могла смириться со смертью единственно близкого человека: гладила просиженное кресло, рыдала над вышивками и, чтобы как-то забыться, работала до одури. Ходить к матери не могла, не хотела, не имела права – там жил ОН, тот, любовь к которому она себе придумала и не сумела выгрызть из сердца, вернее, не хотела.
Как-то позвонила Ташка. Что-то мямлила. Тася невпопад отвечала. Разговор не клеился.
– Почему не заходишь?
– Работаю.
– У тебя будет братик… – наконец призналась мать.
– Поздравляю, – безжизненно отозвалась Тася и с той минуты начала отходить.
Зима не спешила, всё не разрешалась снегом, – лениво пудрила асфальт и слегка прихватывала морозцем лужи. Город и горожане скучали по перистому снегопаду, троллейбусы – по узорам на окнах. Тася скучала по любви. Настоящей, не придуманной.
Ехала ранним утром на работу. В троллейбусе – одна. Зябко ежилась, старалась не смотреть на роспись на стекле. Впервые за весь декабрь мороз разрисовал окна. «Моя жизнь – сплошные фантазии, как эти узоры на окнах: красивые, вычурные, а чуть дохнёшь – тают...»
Он вбежал на одной из остановок. Подошёл к кондуктору. «Макс? Откуда здесь? Почему не на своей остановке?» – поразилась Тася, наблюдая за ним.
Макс беглым взглядом окинул пустой троллейбус. Сосредоточился на ней. Будто не веря собственным глазам, удивлённо смотрел, разглядывал, и вдруг:
– Привет, белка!
Подскочил. Присел рядом. Тася разозлилась. «Ах, белка?! Матери рядом нет – так вспомнил замороженную девочку-белочку…»
– Удивительное совпадение. Судьбоносная встреча. Помнишь, год назад, морозным утром, так же одни катили в пустом троллейбусе? Ты куда-то уезжала… вернулась? Признаться – вспоминал…
– Прекрати паясничать, – грубо оборвала Тася, еле сдерживая ярость. – Тебе не идёт кривляться, уже большой мальчик. Скоро отцом станешь, а всё…
– Не понял, – Макс, откинувшись, посмотрел на неё как на ненормальную. – Отцом?
– Не изображай идиота, Макс, – поморщилась Тася. – Смотреть тошно.
– А-а-а, вон как! – хлопнул себя по коленям Макс и, откинувшись, захохотал: – Конечно Макс!
– Дай выйти…
– Уже? Так-так, методом дедукции могу определить, где работаешь.
– Дай выйти! – голос Таси задрожал от обиды и злости. – Не делай из меня дурочку. Методом дедукции… Сам наводку давал. Пропусти!
Макс, загадочно улыбаясь, сполз с места. Пропустил Тасю. Проводил взглядом, продолжая улыбаться и почёсывая кончик носа. Как только вышла, прыгнул на сиденье, прильнул к окну, безжалостно соскреб изморозь, смотрел ей в спину, пока она не завернула за угол. «Попалась белочка. Теперь не отпущу. А жизненный сюжетец – ништяк, – хмыкнул он, – сериалы отдыхают».
* * *
Накануне Нового года пришла Ташка. Похорошевшая, умиротворённая. Беременность ей шла. Долго ходила по квартире, разглядывая развешанные по стенам вышивки. Тася все работы бабы Аси оформила в рамки.
– К работе привыкла?
– Да.
– Где думаешь Новый год встречать?
– Есть место, – нехотя откликнулась Тася.
– Приходи к нам.
– Нет.
– Не можешь меня простить?
– Дело не в тебе.
– А в чём?
Тася молчала. Думала: «Я столько ждала подходящего момента – мечтала сделать Ташке больно. Почему растерялась? Сейчас расскажу о Максе, какой он козёл...»
– Ждёшь раскаяния? – поняла по-своему её молчание Наталья. – Я бы могла покаяться, повиниться, но это будет не от души. Не раскаиваюсь ни в чём. Не чувствую в себе вины ни на грамм. Ну нет этого во мне! Не искусственно же нагнетать в себя это чувство.
– А не нужно мне твоё раскаяние, – Тася с вызовом посмотрела в глаза матери. – Мы, кажется, поняли друг друга. Не приду я.
– Тебя Макс просил позвать, – отвела взгляд Таша.
«Вот гад! Чего добивается? Хорошо. Я вам устрою Новый год, праздник семьи».
– Ладно, ждите.
* * *
К тридцать первому декабря Тася закончила недоделанную вышивку бабы Аси. Решила подарить её Ташке с Максом. Просто так. Без умысла. Захотелось, чтобы кусочек прабабушкиной души поселился в квартире матери.
Дверь открыл Макс.
– Привет. Входи, – окатил чистым безоблачным взглядом. Улыбнулся. – Не замёрзла?
Тася почувствовала неловкость. Пряча глаза и злясь на себя, что-то буркнула в ответ. Остановилась возле зеркала, чтобы поправить волосы, привести мысли в порядок. Из комнаты слышались весёлые голоса, смех. «Похоже, народу много. А Макс здорово играет. Сама учтивость. Будто и не клеился в троллейбусе. Да что я гружусь по их поводу? Он и Ташка – два сапога пара. Лицемерка нашла лицемера. Не буду дарить вышивку. Бабуля здесь задохнётся от лжи…»
Макс, толкнув дверь, свесился через проём, крикнул:
– Федька… пришла! – и выпрямился. В глазах прыгали хитринки.
«Сводник!» – Тася почувствовала гнев и тут же испуг: к Максу подскочил… его двойник.
– Она? – спросил Макс, отстраняясь и пропуская двойника в прихожую.
– Привет, белка. Вот ты и попалась.
«Это происходит со мной? – не поверила Тася. – Придуманный мир становится явью… брат-близнец… как просто… – смотрела на Федьку, закусив губу, стараясь не заплакать.
– Привет, – нерешительно шагнула из морозных узоров на стекле навстречу теплу.
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Гузалия Ариткулова
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого!