Все мы – родом из детства. Расскажите про своё детство.
Эзеноқтар, аргыштар! Здравствуйте, друзья!
Я из шорского рода Таёш.
Детство моё прошло в деревне Анзасс. Там у нас были родовые угодья, родовая гора (досталась нам от дедушки, папа там и охотился, и шишку бил). Был и дом с голубыми наличниками, который папа построил в 60-х годах.
Семья была очень большая – вместе с родителями 9 человек в двух комнатах. Когда мы садились за круглый большой стол, нам с сестрой всегда наливали в одну чашку – так вместе и ели. По 3-4 человека порой ели из одной тарелки. Было тесно, родители не входили за стол и садились отдельно.
Подруг у меня в деревне не было. Помню, что только в двух семьях были дети – в одной мальчики, а в другой хоть и девочка, но ещё совсем маленькая.
Зато у меня была любимая лошадь по прозвищу Красотка, с которой я выросла. Папа купил эту лошадь у русских – уже с именем. В детстве я не совсем понимала, что такое «красотка», а когда выросла, осознала, что лошадь действительно была красивой, необычной, с белой крупной звёздочкой на лбу, с добрыми большими глазами. Она мне как вторая мама была, я всегда была уверена, что она меня доставит до места. Я часто куда-нибудь отправлялась на ней – либо в посёлок Чилиссу-Анзасс, либо осенью провожала папу шишкарить (вместе доезжали до родовой горы, а возвращалась домой одна на коне). Однажды, помню, заблудилась в высокой траве, отпустила повод, перестала Красотку направлять, понадеялась, что она сама привезет меня домой. И она спокойно шла по дремучему лесу. Шла-шла и вдруг фыркнула, остановилась как вкопанная: впереди оказалась большая яма. Лошадь постояла, подумала, куда идти – и привезла меня в деревню с другой стороны, где и тропинок-то не было.
Я была классе в 4-5, когда мой брат Борис поступил в Политехнический институт. Осенью он поехал учиться, а я провожала его на коне до посёлка Кичи – туда километров 25, наверное, ехать. Брат в посёлке остался дожидаться попутной машины, а я обратно поехала. Домой добиралась – вечерело уже, я на ходу засыпала, но лошадь через широкую реку аккуратно переходила, наверное, понимала, что на спине маленький ребёнок. А домой приедем, мне и звать никого не надо. Красотка как только заходила в нашу деревню, начинала громко ржать; родители выходили из дома, встречали, принимали меня. И пока я не уехала из деревни, эта лошадка всегда оставалась рядом.
Любовь Никитовна, что в Вашем характере от папы, а что от мамы?
Мама была по характеру добрая, весёлая, нам, детям, часто смешные истории рассказывала. А папа был более закрытым человеком, не очень общительным. Я думаю, что все-таки я характером больше в маму пошла, или хотелось бы быть похожей на маму.
Сейчас это звучит странно, но когда маме было 16 лет, папа её выкрал – раньше это нормально было. И свекровку мою муж тоже украл. Раньше обычай был такой, что можно было красть девушек.
Говорят, что художникам и поэтам открыто больше, чем простым смертным; согласны ли вы с этим утверждением? Как вы работаете, как строится ваш день, есть ли какие-нибудь ритуалы настройки на работу?
Ритуалов нет. Для меня – лишь бы холст был, краски и настроение хорошее. Я тогда не могу отойти от мольберта, могу писать днём и ночью, мне очень нравится это занятие.
Иногда, бывает, ночью просыпаюсь от какой-то внезапной интересной мысли (я наблюдательна, как, наверное, все люди творчества и искусства) – мне мысль надо записать, потому что иначе я её забуду. Иногда записываю свои ночные сны – а потом днём начинаю прорабатывать, вспоминать, что увидела, услышала необычное, рисовать этот сон.
Со стихами сложнее, это какой-то другой мир, я не каждый день могу писать. И даже если кто-то просит написать что-либо, я не умею писать по заказу. Какое-то особое настроение должно быть, я иногда даже плакать могу. Видимо, у стихов свой хозяин. У нас же, по традиционному мировоззрению шорцев, всё, что окружает нас (горы, реки), имеет душу. Поэтому у нас есть тағ эйзи – дух, хозяин горы; су эйзи – дух, хозяин воды; эм ээзи – хозяин дома. И у вас в музее, я чувствую, тоже есть свой хозяин или хозяйка, который ревностно относится к чужим. Сказители (например, Таннагашев В.Е.) рассказывали истории, когда их духи могут наказать, если они, например, ошибутся в имени богатыря-алыпа.
Когда же картины пишу, у меня больше радости. Если я рисую картину, то не могу сразу сесть и писать статью или заниматься научной работой. Это сложно. Вот буквально на днях писала картину, потом попросили написать статью, я села и за целый день не смогла настроиться, ничего не написала. По молодости я этого не ощущала, а сейчас чувствую, что сложновато мне покидать духа живописи и наукой заниматься – там другая голова должна быть, более ясная.
Искусствоведы отмечают музыкальность вашего творчества. Что Вас вдохновляет?
У меня, к сожалению, слуха нет, я не очень хорошо пою, хотя собираю фольклор, песни и сказки, слышала много песен. В детстве, помню, вечером выйдешь на улицу, когда все уже спят – и слышишь, как соседка поёт народную песню-плач (сыгыт жанр называется). Вспоминает что-то своё, и плачет, и поёт на всю деревню. Это меня очень волновало, завораживало, я стояла и слушала до тех пор, пока она не заканчивала и не становилось тихо. Это какой-то волшебный миг был. А если днём или вечером пели – там другое состояние было. Мне очень нравились песни, которые мама иногда пела.
Вдохновить меня может и пение птиц, и любимая музыка, например, я с детства люблю песню «Полёт кондора». Иногда, когда пишу картины, включаю классическую музыку и мне это не мешает, не отвлекает – я даже музыку и не слышу, когда работаю.
После техникума я могла по направлению уехать во Владивосток или ещё куда-нибудь. Но я всегда скучала по своей маленькой глухой деревушке, в которой и электричества-то нет. Видимо, эта любовь к своей семье, к дому, к родным и помогает мне в жизни и творчестве.
Насколько важна для вас обратная связь: реакция людей, рассматривающих ваши работы? Вас трогают их эмоции: восхищение, удивление, критика, равнодушие?
Любому творческому человеку очень важно, чтобы зрителям нравилась картина. Я считаю, что если мне самой нравится картина, то и людям понравится. Хотя, когда я рисую, я не думаю, что хочу написать картину, которая всем будет нравиться или что я хочу её продать, или что написать надо, потому что это заказ. Мне нужно не думать ни о чём, садиться и писать. Я часто сама не знаю, какой сюжет будет, а иногда – знаю, что хочу написать медведя, например. Сажусь, начинаю замешивать краски и потом, в процессе, когда начинаю краски класть на холст, в голове появляются какие-то идеи, мысли, образы.
Иногда я сравниваю себя с шаманами, со сказителями, которые мысленно путешествуют вслед за богатырём. Кайчи (сказитель) играет на двуструнном музыкальном инструменте комусе и поёт кай (горловое пение), входит в транс и путешествует за своим героем. И всё, что он видит, он рассказывает слушателям. Вот и я тоже, когда меня не отвлекают, вхожу в какой-то транс и начинаю путешествовать с помощью кистей и красок по разным мирам.
Как вы могли бы обозначить свой авторский почерк?
Учёные-искусствоведы считают, что это неоархаика, этностиль. А некоторые шутят: «это арбачаковский стиль». У меня нет специального образования, поэтому я свободна, изображаю, как хочу и что хочу. Я не думаю, каким стилем хочу что-то написать – просто пишу.
У меня возникает ощущение, что Вы смотрите на жизнь, как в детстве, через цветные стёклышки. Преломляя реальность, Вы создаёте свой особый мир. Какой он, Ваш мир?
Всем известно, что я не имею художественного образования. Но когда я училась в техникуме, поняла, что люблю рисовать, писать картины. Пыталась поступить в художественное училище – не получилось. Потом, когда я работала на фабрике «Весна», главный художник Валентина Николаевна отметила: «У тебя шорские работы получаются, они отличаются колоритом». Наверное, всё, что я видела в детстве: черневая тайга и на фоне тёмных ёлок, хвойных деревьев – яркие подснежники, кандыки. Я часто любовалась красивыми закатами. Всё это, видимо, осталось в памяти, поэтому я невольно такие краски выбираю, которые напоминают мой Анзасс, мою тайгу.
Мой мир, наверное, это воспоминание детства…Считаю, что все (плохое и хорошее) из детства.
Но ведь поступить пытались? Расскажите об этом, пожалуйста.
Я пробовала поступить в Новосибирский институт. Со мной поступала подруга моей младшей сестры. Первое образование у неё было беловское училище, факультет черчения и рисования. Она получила пятерки по композиции, живописи и графике. А я получила четвёрки, не имея специального образования. Но на экзамене по черчению не уложилась по времени, всем подсказывала – а сама не успела. Так и не поступила.
После лесного техникума я пыталась поступить ещё и в Горно-Алтайское художественное училище на отделение «Живопись». Вначале меня обнадёжили, сказали, что с красным дипломом возьмут без экзаменов. А ближе к делу выяснилось, что образование не по профилю.
И даже после факультета русского языка и литературы Новокузнецкого государственного педагогического института я пыталась поступить в Красноярский художественный институт. Они по работам допускали к экзаменам. И хоть у меня работ было мало, меня допустили. Я посмотрела, как хорошо другие абитуриенты после училища рисуют, не как я примитивно, свои работы тихонечко свернула и сбежала. Поняла, что это будет выглядеть странно, если выставят на общее обозрение.
И потом уже не пыталась. Решила просто писать так, как мне нравится.
Скажите два слова о работе на фабрике «Весна». Чем Вы там занимались?
На кемеровской фабрике «Весна» я расписывала подносы. Рисовала, в основном, сибирские ягоды и цветы – огоньки и кандыки. Я работала года три и даже стала разработчиком – несколько моих работ утвердили и пустили на поток.
Принимала участие в региональной выставке – помню, написала красивую цветущую черёмуху на большом подносе. Отправили её на выставку, но назад она почему-то не вернулась. Может быть, продали, я не интересовалась. До сих пор помню ту работу – она необычная была для меня, всем очень нравилась.
Первые уроки мастерства память сохранила?
Помню, конечно. Я рано потеряла маму, когда мне было 15 лет, а младшему брату – 3. Позже, когда я работала на кемеровской фабрике «Весна», мне позвонили, сказали, что брату плохо, к отцу он ехать не хочет (у папы своя семья была, он жил своей жизнью). Я приехала в Междуреченск, устроила его в пятый интернат и стала сильно скучать по краскам. Мне снилось, что я беру в руки кисть и пишу картины. И именно там, в Междуреченске, я написала свою первую работу, это был натюрморт с туеском и цветочками. Эту картину увидел местный художник Шмидт Иван Иванович, работавший в интернате. Он-то и мне дал первый урок, как надо изобразить туесок, чтобы он не падал.
Что Вам дал литфак?
Когда на литфаке Новокузнецкого государственного пединститута открыли кафедру шорского языка, это быстро стало известно всем шорцам, ещё бы – такое неординарное событие! Какая кафедра… в школах шорцы не изучали свой родной язык. Мне было очень интересно поступить, ведь возглавил кафедру известный ученый, замечательный человек Андрей Ильич Чудояков, и некоторые студенты поступили по его личному приглашению.
Я думала: а чему меня могут научить? Я считала себя знатоком шорского языка – до школы же совсем русский не знала. Да и наши старики в деревнях не знали русского языка. А вот люди моего возраста, кто в школу ходил, привыкли общаться на русском и свой родной язык они, к сожалению, стали забывать.
Во время учёбы в пединституте для меня стало открытием, что мы такой же народ, как любой другой, очень древний, со своей культурой и языком, что у нас есть те же жанры устного народного творчества, как у других народов (сказки, песни) – и это было так приятно. Такая гордость была за свой народ, за себя, я начала гордиться, что я шорка, что принадлежу к малочисленному коренному народу.
Поступая в институт, я знала, что в Новокузнецке есть Союз художников, параллельно учёбе планировала писать картины, принимать участие в выставках. Но оказалось, что учиться на факультете русского языка очень интересно, но сложно. Когда Тамара Фёдоровна и Светлана Фёдоровна Рябцевы или Анатолий Семёнович Сазыкин читали лекции, мне нравилось слушать их рассказы про писателей, про творчество – я, заворожённая, мысленно уходила вслед за ними. Надо было и учиться, и читать много – на живопись оставалось мало времени.
Однажды Андрей Ильич Чудояков дал нам задание подготовить материал о творчестве какого-нибудь шорского поэта и проанализировать стихотворение. Все взяли поэзию Николая Бельчегешева, да и не было другого материала-то: шорских писателей и поэтов мало. А Николай Егорович, вернувшись в родные края, стал писать стихи про Горную Шорию. Первые стихи его напоминали японское хокку. Его поэзию оценил Андрей Ильич Чудояков, вышел небольшой сборник стихов. Вот все студенты и стали анализировать его творчество. А мне книга не досталась, я решила отличиться: сочинить своё стихотворение. И когда на занятии его прочитала и проанализировала, Андрей Ильич похвалил стихи и спросил, кто автор. Я призналась в авторстве, а Андрей Ильич дал совет продолжать писать. Позже, когда я стала собирать фольклор, начала писать рассказы на шорском.
Андрей Ильич Чудояков, ценя моё знание языка, на 1-2 курсе, возможно, хотел, чтобы я увлеклась фольклористикой, но, увидев однажды мои живописные работы, сказал, что живопись моя очень интересная: «Люба, ты талант, продолжай дальше работать, заниматься живописью». Это было благословение.
Я очень благодарна и Андрею Ильичу Чудоякову, и декану Сергею Ильичу Иванищеву. Они молодцы – узнали, что я иногородняя, своего жилья нет, пошли мне на встречу, поддержали в трудный момент, выделили мне как преподавателю (я уже работала на кафедре) отдельную комнату на факультете – я это буду помнить всегда. Летом, когда все уезжали, я могла там оставаться, ведь мне ехать было некуда. В этой комнате я и жила, и рисовала. Могла хоть ночью проснуться и писать картину. Постепенно стала выставляться в сборных выставках и безумно была счастлива, когда впервые мою работу «Черёмуха цветущая» купили турецкие строители. На эти деньги я приобрела альбом Сальвадора Дали и подписала в память о первой продаже моей работы. Книга до сих пор у меня дома хранится.
Отсутствие специального образования не помешало Вам стать в 1997 году членом Союза писателей, а в 2005-м – Союза художников России. В чём причина успеха?
Причина успеха в любви, наверное. Если ты чем-то занимаешься, ты должен любить свою работу, своё дело. А я прямо болела – очень хотела писать картины, рисовать. Это творческая болезнь. Надо любить свое дело, чтобы добиться каких-либо успехов. Не надо мечтать быть богатой, успешной – надо просто работать.
Как же Вас всё-таки приняли в Союз художников?
Когда я начала выставляться, поняла, что хочу вступить в Союз художников. Пришла в союз и, не заходя в кабинет, из коридора робко спросила: «А чтобы вступить в Союз художников, какие документы нужны?». Нина Владимировна Брагина тогда работала. Она выглянула в коридор и уточнила, есть ли у меня специальное образование. Конечно, его не было – «Тогда о чем говорить?».
Потом, когда я стала чаще выставляться, когда персональная выставка прошла, я зашла к ним по-другому, с гордо поднятой головой смело открыла дверь и попросила написать, какие документы нужны для вступления в СХР. Было очень приятно, когда из 10 человек из Новокузнецка в Москве утвердили только пятерых, и я была в их числе. Я была очень рада: молодец я, оказывается.
Если бы Вас попросили нарисовать Вдохновение, как бы Вы его изобразили?
Может быть, абстрактная работа какая-нибудь получилась бы, не конкретная.
Наверное, буйство красок, цвет какой-нибудь яркий. В первую очередь в голову приходит красный цвет, хотя сегодня он мне немножко поднадоел. У нас же чалама (ленточка для подношения духам) красного цвета означает энергию, огонь, силу. Может быть, было бы много белого цвета, потому что это цвет святости, светлые мысли – это всё хорошее, чистое. Наверняка был бы и зелёный цвет природы, и голубой цвет неба.
Хотя, когда рисую, я не вкладываю этот символизм в краски – у меня все работы спонтанные.
Что вы никогда не нарисуете?
Наверное, сюжеты, связанные со смертью, с гибелью людей. Я иногда вижу, когда это рисуют другие художники – мне становится не очень приятно. Я считаю, что в жизни и так много всего нехорошего, поэтому на своих картинах стараюсь рисовать что-то доброе и светлое.
Новокузнецкий художественный музей с Вами связывает крепкая многолетняя дружба.
Я всегда с удовольствием выставляю свои работы в вашем музее. Ваш директор Лариса Николаевна Ларина одна из первых написала несколько статей, посвящённых моему творчеству. Я просто рисую, а у неё интересные выводы, наблюдения, примеры. Её искусствоведческие статьи – не сухой научный материал. Мне кажется, что она, когда пишет статьи, как шаманка, входит в особое настроение. Чувствуется, что она вкладывает душу, много энергии, сил и своего доброго отношения к моей работе и ко мне лично.
Вот и Анатолий Семёнович Сазыкин так же. Когда у нас на факультете русского языка и литературы была встреча со студентами, он выложился – весь мокрый был. Как шаман, который провёл обряд, сидит такой опустошённый, уставший, утомлённый. И он тоже так же: рассказал о моём творчестве и выдохся весь – потому что душа работала.
Вы – билингва, прекрасно владеющий и шорским, и русским словом. На каком языке вы думаете, на каком языке вам снятся сны?
Иногда пишу стихи на родном языке, потом перевожу на русский; иногда пишу русские стихи и перевожу на шорский. Иногда, бывает, в голове крутятся-крутятся шорские стихи, а сажусь за стол – и пишу на русском.
Мы в деревне жили обособленно, русских рядом не было. И когда мы, деревенские дети, приехали учиться в большую деревню Усть-Анзас, у нас был одноклассник Борис, русский. Представьте классический славянский тип внешности: большие голубые глаза, волосы светлые кучерявые, ресницы длинные – красивый, как кукла. И когда мы понемногу освоились, мы осторожно пытались прикоснуться к его светлым волосам.
Всё детство я прожила среди шорцев. И вдруг на один год оказалась в городской школе – папа решил переехать в Таштагол. Дети сразу мне дали кличку «шорка», словно я какая-то не такая, словно шорцы – что-то плохое. Это было не очень приятно. С возрастом я поняла, что придирки бывают разные – если не национальность, то что-нибудь другое заметят.
Потом, когда выросла, много общалась с русскими. Ведь русские – самый близкий и родной нам народ. У меня братья женаты на русских, и их дети с возрастом стали говорить: «Мы шорцы», интересоваться шорской культурой.
Когда я стала собирать фольклор, я записала более 30 героических сказаний. Сейчас, к сожалению, сказителей не осталось. Был сказитель Таннагашев Владимир Львович, он патриот, умел исполнять кай. Он всегда говорил, что кай – это душа народа, поэтому, когда мы к нему приходили, никогда не отказывал, всегда исполнял. Когда я слушаю его кай, это меня очень воодушевляет. Мне жалко, что сейчас у нас нет сказителей, а ведь это народное, на генном уровне.
Прочитайте, пожалуйста, любое Ваше стихотворение.
Наизусть помню только это стихотворение:
Эртен сооқ кӱскӱ темнеринде
Прасқа ақ тубан тӱшкенде,
Ырақтаң ақ чаллығ ат
Қалықта-қалықта,
Керек черинге четпенча.
Осенним холодным утром всегда
Сквозь туман на реке Мрас-Су
Конь белогривый
Всё мчится куда-то,
Но доскакать не может.
Вы – посредник между двумя культурами. Есть ли у Вас какое-то любимое изречение или цитата на русском или шорском языках, которая вас вдохновляет, помогает, ведёт по жизни?
В шорском языке много пословиц и поговорок. Есть и такое благопожелание:
«Руки пусть будут крепкими, ноги осторожными, жизнь долгой. Пусть имеющий язык не оскорбит тебя, имеющий руки не побьёт тебя, имеющий ноги не потопчет тебя, имеющий плохие глаза не сглазит тебя».
Этого я желаю всем сотрудникам и посетителям Новокузнецкого художественного музея! Всего вам доброго!
#Новокузнецкийхудожественныймузей #НХМ_выставки #ЛюбовьАрбачакова #Какхудожникхудожнику #интервьюсхудожником