Зинаида не любила перемены. Она родилась и прожила всю жизнь неподалёку от ВДНХ, работала швеёй, каждый день выгуливала в парке собаку. Виктор же, наоборот, был авантюристом. И перемены, захлестнувшие страну, стали для него толчком к изменениям. Смогут ли находиться рядом два таких разных человека? А если и нет, то что их ждёт впереди?
Читайте рассказ Георгия Панкратова «Ресурсосбережение» о двух разных судьбах и о том, как по-разному можно воспринимать жизнь.
1
Едва они оказались за забором, как принялись размахивать руками, громко кричать. Их было пятеро, но сторож, дед в футболке цвета хаки, с толстыми очками на мясистом красном лице и подпоясанный ремнём с гигантской бляхой, выглядел грозно. Он двигался в их сторону не то что без оружия в руке — без мало-мальской палки, а они отступали.
— Пошли вон отсюда, — ворчал сторож. — Давайте, давайте.
— Мы просто хотели послушать музыку! Погулять, посмотреть, чего вы тут строите.
— Не для таких, как вы, строим. Всё, проваливайте.
— А для каких? Разве не для молодёжи будущее? Разве не за нами?
Они были совсем молоды — неряшливые, длинноволосые парни в синих джинсах и чёрных куртках, с дырявыми перчатками на руках и большим магнитофоном, из которого не играла — хрипела — музыка. С ними была девушка — стройная, в красном платьице и лёгкой красной шляпке. У неё были тонкий носик, алые губы и очень внимательные глаза, которыми она глядела на сторожа — казалось, не с вызовом, а с недоумением.
Недоумевала и Зинаида — молодая женщина в клетчатой юбке и бежевой блузке с цветами. Она стояла неподалёку и дёргала за поводок собаку, пристроившуюся у столба.
— Мы хотели её пощёлкать, — не унимались парни, показывая на свою красавицу. — Мужик, ты просто завидуешь нам! Скажи, ты сам бы её пощёлкал!
— Ха! А то и не пощёлкал бы, — хохотнул кто-то из компании.
И вправду, один из них крутил в руке маленький незаметный фотоаппарат. «Горел асфальт от солнца и от звёзд. Горел асфальт под стук колёс», — надрывался магнитофон.
— Нашли место, — сплюнул сторож. — Здесь вам стройка, а не фотоателье.
Поняв, что ловить нечего, компания ушла. Девушка в красном так и не проронила ни слова.
«Красивая», — отметила Зинаида. Ей отчего-то казалось, что у красавицы, в отличие от взъерошенных друзей, было какое-то будущее. Она словно выглядела иначе и непонятно как оказалась в такой странной компании. «Но когда-нибудь она от них уйдёт, а они останутся», — думала случайная прохожая. Были у Зинаиды и другие мысли: «Вот мне, например, не стать такой. Но и уходить никуда не надо».
Собака потянула поводок, и Зинаида вздрогнула. Кажется, к ней обращался сторож.
— Раньше они были другие, а теперь ничего не поделаешь! Поганая молодёжь, — старик махнул рукой и скрылся за воротами.
Зинаида шла и думала. О том, что и она сама — вроде такого же возраста, ну, может быть, чуть старше, чем каждый из этой компании, а как всё по-разному — у них и у неё! Она всегда осознавала, что некрасива — круглолицая, низкая, ноги кривые, очки толстые. Что она неинтересна. Обыкновенна.
— Время наступает другое, фиговое, — донёсся до неё голос сторожа: то ли дед продолжал говорить за забором, то ли эти слова просто всплыли в памяти.
Она гуляла здесь с собакой каждый день. Выходила из дома и шла на ВДНХ — потому что жила рядом. Заходила через Хованский вход, прогуливалась по парку, выходила через Южный — а потом домой. Возле Южного-то и начали строить новый павильон выставки.
— Ресурсосбережение, — сказал ей Виктор, мужчина чуть старше неё, с короткой стрижкой и в неизменной футболке с надписью ‘PUMA’, которую она однажды прочитала как «РИТА». Он долго смеялся. Этот мужчина — её мужчина.
— Чего?
Они сидели на кухне. На клеёнке были расставлены чашки, тарелки. Выгуляв собаку, она приготовила ужин для гостя. Но ужин подошёл к концу, и тарелки были пусты. А чашки, напротив, наполнились чаем, от них шёл пар.
— «Ресурсосбережение» называется павильон. Будут демонстрировать достижения нашего Союза в сбережении ресурсов.
— Да какие достижения, — отмахнулась Зинаида. — Ты посмотри, что за жизнь вокруг. Кажется, скоро достижением будет одно то, что прожил день и жив остался. А эти — гремят только! Вот и всё достижение.
— Ничего, — продолжал мужчина. — На ВДНХ не строили с самого пятьдесят четвёртого года, представляешь! Ну кроме одного здания, или парочки. А этот павильон — он будет оригинальный, светлый. Напоминает арку ВСХВ, которая до войны была главной. Только с огромными окнами. Архитектор Боков строит.
— Вот! Сейчас всё Боковы строят — то-то и глядишь: выходит боком.
— Думаю, в следующем году закончат. Бодрая стройка, бодрая, как «перестройка», — он рассмеялся, но Зинаида смолчала. — Боков, Андрей Владимирович — светлая голова. В Моспроекте работал, а сейчас, кажется, замдиректора НИИ архитектуры. Я думаю, у него большое будущее. Как у нас с тобой!
— Вить, зачем тебе всё это знать? — поразилась женщина. — Ты не архитектор, не строитель, с ВДНХ никак не связан.
— Как зачем? — он дёрнул руками, слегка задел чашку и пролил несколько капель. Она принялась протирать. — Наступает время знаний. И что интереснее всего — порой понятия не имеешь, какие знания могут принести пользу!
Она молчала, выжимая тряпку, а потом присела и вздохнула.
— Мне одно только знание приносит пользу. Знание — что вот мой дом, вот я. А вот моя жизнь. И что бы там ни строили… Я думаю так: всё, что нужно, уже построено.
— Жарко у тебя, — только и ответил Виктор.
— Конечно, июнь месяц. Открыл бы окно.
— Мамки-то нет дома? Или спит?
— Она в вечернюю сегодня, — Зинаида достала зеркальце, посмотрела. Поправила короткую причёску.
— Жаль, она меня бы поддержала, — сказал мужчина.
— В чём?
— Твоя мамка всё понимает. Она и мне говорила не раз: ну окажи ты на неё влияние, Витюша, окажи! Я и сам думаю: чего ты такая? Ты молодая, мы молодые с тобой. Чего ты киснешь? Слушай, я мотаюсь туда-сюда по стране, я вижу, что время наступает другое. Новое! Надо оседлать его. У меня и там дела, и сям, мне и то интересно, и пятое, и десятое! Сейчас я в Свердловск поеду, потом в Киров, в Куйбышев!
— И зачем?
— Салоны! — воскликнул он.
— Всё те же салоны? — вяло спросила Зинаида.
— Не те же, — Виктор замотал головой. — Новые, лучшие! Закупаем видики, фильмы, находим помещения, арендуем. Крутимся! У нас много народу — всё больше и больше. А как? Надо двигаться! Где-то открываем, где-то закрываем. Переезжаем. Но главное — это всё наше! Моё и ребят. У меня друзей, знаешь, — во! В каждом городе.
— Я рада за тебя, — она натужно улыбнулась.
— А ты хоть знаешь, что недавно был великий день? Двадцать шестое мая! Знаешь, что в этот день случилось, нет? Приняли закон «О кооперации». Нет, много хорошего, много сейчас — вон, наши из Афгана вышли. Тоже не слыхала? Теперь каждый день великий! Но это, это, Ида, кое-что особенное. Двадцать шесть — ноль шесть — восемьдесят восемь, запомни эти цифры! Это цифры свободы. Нам разрешили частное предпринимательство!
— Это же уголовщина, — Зинаида посмотрела с недоверием. — А ты радуешься. Чему?
Виктор воодушевился. Он встал, прошёлся по кухне, остановился у окна. И кажется, совсем не слышал её слов.
— Посмотри вокруг! Там жизнь. Оно и раньше было так — всех ведь не пересажаешь. Этот закон привёл советских людей в бизнес. Самых разных, самых обычных: студенты, спортсмены идут, все идут… Просто они хотят. Люди понимают, что могут что-то сделать. Открывают магазины, салоны красоты, машинами торгуют, рестораны, дискотеки, да мало ли, — он смеялся заливисто, словно счастливый ребёнок. — А когда-нибудь нам разрешат всё! Свои предприятия, свой завод — ты только представь, Ид. И это всё будет скоро! Реформа цен впереди, демократизация на производстве: раньше думали — что делать; теперь — как делать. Это качественно новый разворот!
Зинаида подула на чай, сделала осторожный глоток.
— Ты что же, веришь в коммунизм? — он даже как-то сник.
— Нет, конечно, — она пожала плечами.
— А во что веришь?
— В нас. В тебя и себя. Не знаю… Но ты странный.
— Это я странный? — искренне удивился Виктор.
— Ты беспокойный, — твёрдо ответила Зинаида. — Мне вот это и не нравится, что ты по стране мотаешься… И ночами тебя нет дома, и, не предупреждая, пропадаешь на недели. Что с какими-то всё время странными людьми. С нуворишами.
— Эти-то нувориши? — мужчина рассмеялся. — Да не, это несерьёзный уровень. Мы лишь иногда выходим на нуворишей. Точнее, они на нас. Всё больше с мелкотой имеем дело. Так потому, что сами мелкота. Ну а чего скрывать? Пока что сами мелкота. Но мы работаем. Здесь, в Москве, жёстко. Всё поделено, не пробьёшься. Сунуться куда — огромный риск. А там завязки, подвязки. Мы там окрепнем, а оттуда придём в Москву. Где-то получается, где-то нет. Точки на карте загораются, мигают, гаснут, мигают ещё яснее. Это жизнь.
Он так отчаянно жестикулировал, что не заметил в углу подоконника журнал. Зацепил его, и журнал упал. Виктор поднял, посмотрел обложку: «Новый мир». Принялся листать.
— Да, это как человеческая жизнь, — неожиданно согласилась Зинаида. — Загораются, мигают, гаснут. Жил бы ты здесь себе спокойно. Работал, как прежде, в «Водоканале». Или где ты там был. Образования серьёзного у тебя всё равно нет.
— Моё образование — здесь, — Виктор постучал пальцем по лбу. — Жизнь — вот моё образование. А не «слава КПСС». Посмотрим, куда вообще заведёт наше образование через сколько-то там лет… Кем я работал, говоришь? Бумажки перекладывал. Теперь всё по-другому. Я буду перекладывать деньги. Ровные стопки денег.
Она посмотрела в потолок, шмыгнула носом.
— Ты же видишь — их стало больше, — не унимался мужчина. — Я машину купил, подарки тебе дарю. А буду дарить ещё больше! Я мечтал о таком. Я прямо сейчас готов тебя забрать. Бросай всё это! Оно ни минуты не стоит, чтобы за него держаться. А мамке твоей помогать будем. Обеспечим её. Так надо, понимаешь? Значит, надо. Мотайся со мной, будем вместе мотаться, значит. Мы вместе… Я хочу, чтобы мы были вместе. Может, в Польшу поедем. Мне за аппаратурой надо, шмотья прикупим заодно. А там того и гляди в Америку.
— Кому ты там нужен, в Америке? — не выдержала Зинаида.
— А вот и нет, — он полушутя пригрозил ей пальцем. — Мы с ними сближаемся. Рейган интервью давал недавно: говорит, добились значительного прогресса. Я запомнил. Ни одна страна, говорит, не может ни с кем успешно соперничать на мировом рынке, если не позволяет людям стремиться к собственным целям. Да, думаю, тысячу раз ты прав, Дональд!
— Рональд, — поправила женщина. — Президента Америки зовут Рональд.
— Да хоть Макдональд! Главное, что дело говорит! Я на всю жизнь запомнил.
— Куда мне ехать? Я родилась в Москве, рядом с ВДНХ. Куда мне ещё ехать и зачем? Я живу в лучшем месте на Земле.
Виктор оторвался от журнала, пристально посмотрел на женщину и принялся вновь разглядывать страницы.
— И как ты живёшь? Работаешь швеёй, шьёшь чего-то…
— Вот уж как умею, так и живу, — фыркнула Зинаида.
— Я тоже в какой-то степени шью, — задумчиво проговорил мужчина. — Перекраиваю сознание людей. Да, я буду перекраивать общественное сознание, — ему явно понравилась мысль, он смаковал её. — У меня вообще мечта в политику пойти. Менять сознание! Объяснять людям, чего они могут, зачем это всё нужно. Создавать им новые законы, освобождать пространство для лучшего!
— А в космос ты не хочешь полететь?
— В космос, — передразнил Виктор. — Ты почитай вот, что в твоём журнале пишут! В «Новом мире». Который ты читаешь.
— Я не читаю.
— А зачем тогда выписываешь? — изумился мужчина.
— Я и не выписываю. Соседи оставляют. В том шкафу у входа в подъезд. А я и беру иногда. Книжки, газеты…
— А зачем берёшь, если не читаешь?
— Вдруг захочется.
— Ну ты его хоть открывала? — его голос стал бодрее, энергичней. — Ты смотри, смотри! «Публика услышала правду, которой заждалась: о застойных явлениях в экономике, опасном загрязнении общественной атмосферы ложью, пустой парадной словесностью и ещё о многом из того же ряда, о чём было принято знать да помалкивать. Жажда правдивого слова так долго не получала утоления, что теперь её стали утолять залпом». Жажда правдивого слова! — он потряс журналом перед лицом Зинаиды. — Вот чего теперь хотят люди!
Она встала и приглушила свет. Задумалась.
— Ты что же, своими видиками им правдивое слово несёшь? Прости, не поверю.
— Я несу правдивое дело, — рьяно ответил Виктор. — Меняется всё вокруг! Ну, не читаешь ты журналы, так хоть телек смотришь! Хотя кто в наше время сидит и просто так смотрит телек? По нему показывают только малую часть жизни, горсточку!
— А по твоему видику? Что вы там показываете людям? Так ты собираешься им перекраивать сознание?
— Да, так, — Виктор затряс головой. — Так. Люди видят другой мир, видят, что можно заниматься делом. Жить иначе. Но это не всё. Не получится с этим — буду пробовать другое. Из-за рубежа перевозить товары для рыбалки. Знаешь, сколько там всего! Закачаешься.
— Я не люблю рыбалку.
— Там ой-ой-ой! — распалялся мужчина. — Можно открыть свои магазины, перекупать, научиться производить, договориться с нашими! У нас народ так любит рыбалку, а ничего о ней толком не знает! Культуры нет. Потом всякие электронно-вычислительные машины появляются из-за рубежа. Они очень дорогие… Можно перепродавать, да и помогут вести бизнес! Я только с алкоголем вряд ли стану связываться — там всё так мрачно, что ну их чёрту…
— Понятно, — женщина зевнула. — А я уже спать хочу. Время позднее.
— А ты в институте, вон, недоучилась, — ответил Виктор, будто не слышал её слов. — Может, давай пока это… не поздно… Договоримся с нашей профессурой.
— Мне было неинтересно. Я скучала там.
Он махнул рукой:
— Когда ты не скучаешь?
— Когда ты рядом, — тихо сказала Зинаида. — Мне хорошо, мне спокойно тогда. Но этого давно нет.
На кухню пришла собака, лениво тявкнула.
— Ты даже собаке имя не придумаешь, — сказал Виктор.
— Зачем собаке имя? У неё что, есть паспорт?
— Ты боишься что-то сделать, лишнее движение, как-то потратить себя. Почему? Зачем нужна такая статичная жизнь?
— Я люблю, когда изо дня в день одно и то же. Меня это успокаивает.
— Знаешь, что ты мне напомнила? — он придвинулся к ней, заглянул в глаза. — Мяречение. Так называется феномен у северных народов. Научно это не объяснено. Человек как будто перестаёт быть собой и впадает в транс. Он уже ничего не хочет и не понимает, а просто копирует, что делают вокруг него, говорят. Повторяет их. В таком состоянии он может подчиниться любому приказу, потому что ничего не соображает. Это такое якутское слово — мяречить. Да, кажется, якутское.
Зинаида вздохнула.
— Ты нахватался всякого — отсюда немного, оттуда…
— Время наступает таких, нахватанных! А вот такие, как ты, так и останутся — мяречить.
Женщина сжала в руке салфетку, снизила голос:
— Ты можешь хотя бы попытаться понять, что это можно любить? Не все такие, как ты. Не все.
— Вот смотри, — перебил её Виктор, бросив на стол журнал. — Ещё, ещё, смотри: «В жизни страны бывают разные периоды, которые можно сравнить с боевыми действиями во время войны: затишье, отступление, бои местного значения, наступление. Сейчас идёт наступление по всему фронту. А какое наступление без атаки?» Это журнал твой, «Новый мир» печатает. Новый, понимаешь, новый!
Зинаида вдруг рассмеялась — громко, прерывисто, глубоко, будто кашляя или храпя. Это было так неожиданно, что Виктор даже испугался.
— Ты чего?
— Понимаешь… Это журнал «Октябрь». «Октябрь», а не «Новый мир»!
— Какой «Октябрь»? — он закрыл журнал и недоумённо уставился на обложку.
— В ней-то всё и дело. Там не было обложки, точнее, была, но… В общем, они их рваными выкидывают. Старьё потому что. И обложку оторвали. Я гляжу — она рядом лежит. И приклеила. А она от «Нового мира».
Виктор смотрел на неё, как на сумасшедшую.
— Ну ничего, случается, — Зинаида снова тихо посмеялась, будто несколько раз икнула. — Кажется, что «Новый мир», а открываешь — всё тот же «Октябрь».
— Зачем же ты это сделала?
— Я сшиваю. Не люблю, когда что-то порвано, — женщина вновь стала строгой, серьёзной. — Всё должно быть аккуратно.
— Да уж, такое чудище сшила, — он покачал головой.
— А ты чего делаешь? Разве не то же?
— Не понял!
— Ты и живёшь, как этот журнал читаешь. Отсюда кусок, оттуда кусок! Такой мир, будь он и сто раз новый, но долго не простоит.
Виктор отбросил журнал, встал со своей табуретки и тут же присел на пол возле неё, схватил за плечи — совсем как в фильмах про крепких мужиков и современных женщин: сильных, но со слабыми сердцами. Зинаида в такое не верила и лишь, не удержавшись, ухмыльнулась сходству ситуаций.
— А ты меня вообще любишь? — спросил он.
— Не знаю.
— Что значит «не знаю»? Пойми! Время такое, что так, как ты хочешь, не будет. Я не могу разорваться. У меня голова пухнет, столько идей, столько всего нужно сделать. И так постоянно! Но я и тебя люблю. Как разорваться? Я не могу разорваться.
— А и не надо разрываться, — она выскользнула из его объятий и принялась убирать со стола. — Пухни без меня. А я себя поберегу.
— Для чего побережёшь-то? — насмешливо спросил Виктор.
— Да мало ли! Одной много чего потребуется.
— То есть как это одной? Как одной-то?
— Я не хочу тратить нервы, — твёрдо сказала она. — Не хочу пухнуть.
— Да ты подумай…
— Я ничего не буду думать. Не хочу ничего менять. Буду жить так, как жила и живу. Ты Виктор, твоё имя означает «победитель». Вот и побеждай.
Она взяла его за руку и повела к двери.
— А ты Зинаида, значит — «в роду у Зевса». Помнишь?
— Такой, значит, род у Зевса.
Когда она стояла в двери, а Виктор вызывал лифт, ей очень захотелось зевнуть. Зинаида прикрыла рот рукой и наблюдала, как он топчется на месте, тычет в кнопку. Но лифт всё не ехал, и она, не став дожидаться, захлопнула дверь.
2
Ей почему-то нравилось приходить сюда и смотреть. За годы жизни в этих местах прогулочный маршрут совсем не изменился, разве что иногда заходила на Южке, выходила на Хованке — так называли местные Южный и Хованский входы на ВДНХ. Собака без имени давно умерла, но не умерла её странная любовь к собакам. Она завела другую, потом постарела другая, тогда завела третью, и третья уже постарела: собачий век, он ведь недолог.
Казалось, вчера было двадцать пять, а сегодня — уже «за полтинник». Но жизнь всё та же, те же ощущения: проблем со здоровьем нет, и хорошо. Она гуляла каждый день по выставке и даже поработала на ней. Успела. ВДНХ держалась долго — даже в восьмидесятые на этой территории был порядок, до самого конца. Работали садовники, уборщики, строители — прежний уклад жизни здесь умер много позднее, чем по всей остальной стране. Но потом всё резко рухнуло, обвалилось.
Она нашла другую работу, как нашла другую собаку. На ВДНХ теперь всё было новым, непонятным, удивительным. И молодёжь вокруг была совсем не той, что лазала по стройкам с магнитофоном и фотоаппаратом. И это для них — вся новизна ВДНХ, вся очередная неостановимая новь жизни. А для неё что?
— Не сложилась судьба у павильона, — раздался голос в метре от неё. Энтузиаст лет тридцати махал руками, ещё несколько человек стояли спокойно, слушали, вглядываясь за спину энтузиасту. Прислушалась и она.
— В восемьдесят седьмом начали строить… Девяностые… Кризис… Но так и стоял.
— А я думал, это арена какая-то, — нерешительно вставил слушатель. — Типа с одной стороны построили половину и должны были с другой такую же.
— Не самое, надо сказать, удачное архитектурное решение, — откликнулся ещё кто-то.
— Да, мало кто жалеет о сносе этого павильона, — подтвердил энтузиаст. — Теперь здесь будет колесо обозрения и парк аттракционов. Ну что, куда двинем дальше?
Зинаида посмотрела за забор — там орудовали две машины ярко-оранжевого цвета. Они были не строительными, а скорее разрушительными. Теперь здания сносили не так, как прежде — огромной, как говорили в народе, шар-бабой. Длинные и гибкие металлические «пальцы» машин цеплялись за павильон и рвали, словно хищники, отхватывали куски павильона и бросали их оземь.
Собака, примостившись у красочного плаката с надписью «Сегодня стройка — завтра история», доделывала свои собачьи дела.
— Пойдём, — сказала ей Зинаида и в последний раз взглянула на павильон. Зевнула, прикрыв рот рукой.
— Вы извините, — рядом с ней вдруг возник мужчина — крупный, небритый, с клоками седых волос. — Мне бы хотелось спросить вас, у вас есть минутка?
Она не остановилась. Лишь посмотрела на мужчину — в старом пальто, с пакетом, нездоровый цвет лица. И что ему понадобилось от неё? Так и спросила:
— Что вам нужно?
— Как вы относитесь к тому, что здесь нужно огородить улицу, поставить шлагбаум? Вот с этой стороны — и с той.
— А вам-то что от моего мнения?
— Вы ведь живёте здесь, а этот вопрос — он очень актуален для всех жильцов. Дело в том, что парковаться негде — раз, разъехаться невозможно — два, как какой-нибудь праздник на ВДНХ…
— Откуда вам знать, где я живу? — огрызнулась она.
— Я знаю, — ответил мужчина. Мягко, но настойчиво, так, что она поняла: знает. Ну, знает, и что же?
— От меня-то вы что хотите?
— Собираем подписи, чтобы поставить шлагбаум! Видите ли, ездят все туда-сюда, туда-сюда. А так будут только наши, местные.
— Ставьте что хотите, — отмахнулась Зинаида.
— Так для того чтобы поставили шлагбаум, нам надо сначала поставить подписи! — настаивал мужчина. — Собрать, представить в управу… Это небыстро. Но мы попробуем. Вроде много жильцов не против.
Она пожала плечами. На повороте резко завернула машина, и женщина инстинктивно отшатнулась, потянула на себя поводок. Их окатило из лужи.
— Вы что же, не смотрите, куда едете? — в сердцах воскликнула Зинаида. Она лишь успела увидеть, пока поднималось боковое стекло, что за рулём — женщина. Лет за пятьдесят, в красивой красной шляпе. Но водительница не проронила ни слова, а через мгновение машина скрылась из виду.
— Раньше надо было собирать подписи, — вздохнула Зинаида.
— Когда же это раньше? — удивился он.
— А мне откуда знать? Вам виднее.
— Странная вы!
— Я же вам сказала: ставьте что хотите.
Виктор проводил её взглядом. Какая ему теперь разница — шлагбаумы, не шлагбаумы. Он давно не автомобилист. Когда-то машина была, так ведь много ещё чего было — но на заре новых времён вписался не в тот поворот. И столько было планов, замыслов, задумок. Он пытался ещё — раз за разом: сначала взлететь, позже — стабильно плыть, ну а затем — просто выплыть. И вправду, занялся рыбалкой, потом возился с лекарствами, мебелью, текстилем, оптоволокном — проще сказать, на чём он не пытался сделать бизнес. Приходилось даже поступиться принципами: алкоголь приносил прибыль, и Виктор ухватился за алкоголь. Он не берёг себя, не искал отдыха и даже вернулся в свой район после двух кризисов, разменяв нажитую трудами и кредитами богатую квартиру на скромное жилище там, где когда-то вырос… Казалось бы, самое время сдаваться! Но он не сдавался.
Теперь он живёт у ВДНХ, часто встречает её — и хорошо. Свою новую жизнь воспринимает как эпизод битвы: ничего, мол, ещё повоюем. Вновь мотаться по стране — это, конечно, вряд ли, но… Он не знает пока, что придумать, но уверен: что-нибудь да придумает. Он живёт.
Виктор помнил, как году в девяносто третьем прекратилась стройка последнего павильона той, советской ещё ВДНХ. И скелет, так и не обросший мясом, на долгие годы остался стоять, обнесённый забором — памятник самому себе. Но что ему было до этих ресурсов, до сбережений…
«А для тебя, Зинаида, словно не было всех этих лет, словно ничего не происходило. Для тебя всегда ничего не было», — думал он.
Был аномально холодный апрель — такой редко бывала весна. Природа менялась, как менялся и весь стремительный мир. Ему казалось, что настал октябрь, что впереди зима. Он стоял и смотрел, как хищные машины рушат павильон. Да, жизнь могла бы сложиться и лучше, но он старался, он пробовал. Не победил, но сражался. И может, ещё победит. Но кое-что сделает точно. Когда-нибудь он ей признается:
— Зин, это же я, Виктор! Не узнала? Ну, ничего…
Что она скажет в ответ, что сделает? Пожмёт плечами, зевнёт?
Он перенёс два микроинсульта, не пьёт, не курит. Изучает разные книги: «Оставь свой след», «Атлант расправил плечи», Эрика Берна, «Подсознание может всё!». На досуге — «Притчи Ходжи Насреддина». Занимается спортом в меру возможностей, сил и здоровья, совершает прогулки. Он даже хотел купить самокат или что-то ещё, что так модно у этих новых молодых; а то как же: столько всего проносится рядом, а он идёт мимо пешком. Но пока не купил; может быть, скоро купит.
На днях к нему пристали активисты: девушка и парень, местные жильцы. «Вот снесут павильон, построят здесь крытый центр, и поедут со всей Москвы гости, — убеждали они. — Негде будет яблоку упасть». Подумав, поставил подпись. Чего ж не вписаться, когда дело правильное? Вот только зачем он теперь их вспомнил — подписи эти, шлагбаумы? Да просто хотелось поболтать с Зинаидой. А о чём? Темы не находилось.
Хотелось поддержать с ней разговор, услышать голос. И вправду: она ещё говорит. Думает. Она живёт.
Живёт здесь рядом. У ВДНХ.
Редактор Катерина Гребенщикова
Корректор Татьяна Чикичева
Другая современная литература: chtivo.spb.ru