21 июня 1797 года родился Вильгельм Кюхельбекер.
«Человек создан для счастья, как птица для полета» - эту фразу из рассказа Короленко часто любили цитировать в советские годы. Фраза, прямо скажем, спорная, а по отношению к большинству неординарных, выламывающихся из общего ряда людей звучит и вовсе издевательски.
Кюхельбекер был создан для невзгод. «Человек, вместе достойный уважения и сожаления, рожденный для любви к славе и для несчастия», - сказал о нем Баратынский. «Какой-то неизбежный fatum управляет твоими днями и твоими талантами и совращает те и другие с прямого пути», – говорил Кюхельбекеру его приятель, поэт Василий Туманский. Как в воду глядел.
Кюхельбекер всю жизнь писал стихи, но был плохим поэтом. Он называл себя немцем по отцу и матери, но не по языку: «до шести лет я не знал ни слова по-немецки, природный мой язык – русский». «Природный» тоже хромал. Чего стоит, к примеру, выражение «резвоскачущая кровь», над которой потешался Пушкин. Хотя тяга к поэзии у него обнаружилась уже в Царскосельском лицее, освоить технику русского стихосложения было непросто. «Стих Кюхельбекера тяжел, не выдержан и обличает в авторе неумелого версификатора; стиль Кюхельбекера далеко не правилен, благодаря несовершенному знанию русского языка и пристрастию к литературным мнениям Шишкова. Должно согласиться с современниками Кюхельбекера, что в стихах его заметно немало ума, знания, начитанности, но почти не заметно того истинного воодушевления, без которого поэзия обращается в стихотворство. В Кюхельбекере было много восторженности, экзальтации, фантазии, чувствительности, но поэтического пафоса ему дано не было», - отмечал литературовед И. Кубасов.
Не повезло с внешностью: Кюхельбекер был долговяз, нескладен, неуклюж, к тому же туговат на ухо. Как пишет Юрий Тынянов, «его глухота, вспыльчивость, странные манеры, заикание, вся его фигура, длинная и изогнутая, вызывали неудержимый смех». В лицее он был идеальной мишенью для насмешек и обидных прозвищ - «Кюхля» (осталось за ним навсегда), «Урод пресовершенный», «Глист», «Сухарь» (последнее едва ли не самое обидное: глисты бывают у всех национальностей, а сухари пекли в основном немцы-булочники). После одной особенно злой шутки Вильгельм бросился в пруд, чтобы утопиться, – вытащили, а в лицейском журнале появилась смешная карикатура.
Подростки часто бывают жестоки, и такие, как Кюхельбекер, порой становятся среди них изгоями и превращаются в затравленных, озлобленных на весь мир людей. С Кюхлей ничего подобного не случилось – несмотря на обидчивость и взрывной характер, он был отходчив, искренен и общителен, его вышучивали, но в общем-то любили.
«Кюхельбекер имеет большие способности, прилежание, добрую волю, много сердца и добродушие, но в нем совершенно нет вкуса, такта, грации, меры и определенной цели, -отмечал директор лицея Егор Энгельгардт. - Чувство чести и добродетели проявляется в нем иногда каким-то донкихотством. Он часто впадает в задумчивость и меланхолию, подвергается мучениям совести и подозрительности, и только увлеченный каким-нибудь обширным планом выходит из этого болезненного состояния». В воспоминаниях Николая Греча, несмотря на их уничижительно-иронический тон, верно подмечены многие черты этой колоритной натуры: «Он воспитывался в лицее с Пушкиным, Дельвигом, Корфом и др., успел хорошо в науках и отличался необыкновенным добродушием, безмерным тщеславием, необузданным воображением, которое он называл поэзией, и раздражительностью, которую можно было употреблять в хорошую и в дурную сторону».
«Вы созданы быть добрым... вы имеете нежное сердце», - говорил Кюхельбекеру Жуковский. А вот слова Грибоедова: «Он отдается каждому встречному с самым искренним увлечением, радушием и любовью». Не случайно среди выпускников лицея у Кюхли осталось немало близких приятелей – Пущин, Дельвиг, Горчаков и, конечно, Пушкин.
Ну да, была нелепая дуэль из-за смешной и тем еще более обидной эпиграммы:
«За ужином объелся я,
Да Яков запер дверь оплошно.
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно».
«Кюхельбекер взбесился и вызвал его на дуэль. Пушкин принял вызов. Оба выстрелили, но пистолеты заряжены были клюквой, и дело кончилось ничем», - пишет Греч. Не стоит верить этой клюкве – она явно навеяна пушкинской повестью «Выстрел», где один из героев во время дуэли жалеет, что пистолет заряжен не черешневыми косточками. Известный пушкинист Петр Бартенев, основываясь на свидетельствах современников, излагает историю с дуэлью так: «Кюхельбекер стрелял первый и дал промах. Пушкин кинул пистолет и хотел обнять своего товарища, но тот неистово кричал: стреляй, стреляй! Пушкин насилу его убедил, что невозможно стрелять, потому что снег набился в ствол. Поединок был отложен, и потом они помирились».
Описание, которое дает Тынянов, по-писательски более красочно и, как мне кажется, более соответствует натуре Кюхельбекера: «Пушкин стоял равнодушно, вздернув брови и смотря на него ясными глазами. Кюхля вспомнил «кюхельбекерно», и кровь опять ударила ему в голову. Он стал целить Пушкину в лоб. Потом увидел его быстрые глаза, и рука начала оседать. Вдруг решительным движением он взял прицел куда-то влево и выстрелил. Пушкин захохотал, кинул пистолет в воздух и бросился к Вильгельму…».
Они остались друзьями. Кюхельбекеру посвящено одно из лучших пушкинских стихотворений, «Служенье муз не терпит суеты». Многие современники считали, что Пушкин изобразил его в Ленском, который «из Германии туманной Привез учености плоды: вольнолюбивые мечты, Дух пылкий и довольно странный». Позже Пушкин помогал Кюхле с анонимной публикацией его сочинений и сокрушался о его судьбе.
Сокрушаться было отчего. За две недели до восстания декабристов Кюхельбекера приняли в Северное общество, 14 декабря 1825 он был на Сенатской площади и стрелял в брата царя великого князя Михаила Павловича. Неудачнику Вильгельму было далеко до своего знаменитого тезки Телля: пистолет дважды дал осечку.
Не мое дело оценивать этот поступок с точки зрения нравственности. Декабризм – слишком сложная тема, чтобы пытаться рассуждать о ней в рамках краткого очерка. Позволю себе лишь не согласиться с утверждениями о том, что Кюхлей двигали исключительно тщеславие и легкомыслие. О своей ненависти к деспотизму и позорному крепостному рабству он говорил еще в лицее, а это чувство толкало на крайние меры многих людей, не равнодушных к судьбе отечества.
После разгрома восстания, переодевшись в платье своего слуги, он пытался бежать за границу. В петербургских газетах появилось объявление: «По распоряжению полиции отыскивается коллежский асессор Кюхельбекер, который приметами: росту высокого, сухощав, глава навыкате, волосы коричневые, рот при разговоре кривится, бакенбарды не растут; борода мало зарастает, сутуловат и ходит немного искривившись; говорит протяжно, от роду ему около 30 лет».
История его ареста, которую описывает Греч (к слову, убежденный антисемит и "антиполонист"), подтверждает удивительное простодушие и доверчивость Кюхли, чуждого притворству и какой-либо конспирации: «Он не знаю как пробрался до Варшавы и оттуда легко успел бы уйти за границу; если б он говорил и имел дело только с поляками и жидами, то, вероятно, ускользнул бы от поисков, но судьба навела его на русских. Он вошел в одну харчевню или пивную лавочку в Праге (предместье Варшавы) и, увидев пирующих там солдат, подсел к ним, начал беседовать и вздумал ни с чего потчевать их пивом. В этой беседе открылся он весь, как был и как описан в приметах. Один из присутствующих, унтер-офицер гвардии Волынского полка Григорьев, догадался, кто должен быть этот взбалмошный угоститель, и закричал: "Братцы, возьмите его: это Кюхельбекер!" Раба Божия схватили, заковали и отправили в Петербург».
Он был заключен в печально известный Алексеевский равелин Петропавловской крепости, отнесен к первому разряду государственных преступников и приговорен к «смертной казни посредством отсечения головы». По ходатайству великого князя Михаила Павловича – да, того самого – помилован: смертную казнь заменили 15-летним одиночным заключением в крепости (затем срок сократили до 10 лет), а по его истечении бессрочной ссылкой.
Крепости-тюрьмы сменяли одна другую - Шлиссельбург, Динабург, Ревель, Свеаборг…Последние десять лет – вечное поселение в Сибири. Суровые условия, нужда, тяжелый физический труд, одиночество, тоска по ушедшим друзьям – Пушкину, Дельвигу, Грибоедову. Он продолжал усердно заниматься литературой, но издать свои сочинения, чтобы хоть как-то подправить материальное положение, было запрещено. Брак на дочери местного почтмейстера не принес радости: неграмотная Дросида Ивановна не разделяла его стремлений и идеалов, отношения с ее отцом не сложились, первенец родился мертвым. В довершение всех несчастий - слепота и туберкулез.
Сила духа и любовь к жизни не оставляли его до самого конца. За день до смерти он ходил по комнате и говорил, что, несмотря на дурную погоду, чувствует себя как-то особенно хорошо...
Удивительно, но именно в последние годы его стихи становились все глубже по мысли, яснее по языку:
"Мне нужно забвенье, нужна тишина:
Я в волны нырну непробудного сна;
Вы, порванной арфы мятежные звуки,
Умолкните думы, и чувства, и муки…
Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,
Узнал слепоты нерассветную тьму,
И совести грозной узнал укоризны,
И жаль мне невольницы – милой отчизны…"