Толик вышел из автобуса, поднял воротник куртки, ссутулился и, не глядя по сторонам, пошел на поворот, чтобы на попутной машине доехать до села. Солнце уже перевалило за полдень, склонялось к западу. Погода была хорошая, дул мягкий, теплый ветерок, приносил запахи с полей, перемешивая их с запахом теплого асфальта и теплой резины. Но ничего этого не замечал Толик: он был охвачен чувством, в котором смешались и волнение, и страх, и стыд. Он волновался от предвкушения встречи с родными и знакомыми, боялся этой встречи – как его встретят? - и уже представлял, как ему будет стыдно идти по родным улицам, встречаясь с односельчанами.
Два года, на которые был он осужден, почти кончились, он честно отбыл этот срок, не был замечен в нарушениях, был на хорошем счету у начальства и был выпущен на свободу, немного раньше. Но несмотря на то, что он искупил свою вину, он хотел бы войти в село после захода солнца, когда все будут дома, в своих хозяйствах, на улицах будет только ребятня, которую еще не загнали домой. Поэтому он не очень спешил на поворот и даже решил, что не будет ждать попутной машины - они не так часто ездят, пока не началась уборка, а пойдет пешком. Четырнадцать километров в хорошую погоду можно пройти часа за два с половиной, к этому времени солнце совсем склонится к горизонту, а дождаться темноты можно в ближайшей посадке.
Он шел налегке, небольшой чемоданчик был почти пустым – в нем была смена белья, платок для матери, шелковая косынка для Маринки. Правда, она перестала писать ему почти год назад, а мать в своих письмах рассказывала, что она пока ни с кем не гуляет, во всяком случае в селе об этом не говорят. В последнем письме Маринка писала, что ей очень стыдно за него, что она не может представить, как могла любить такого, как он. Толик ответил ей с обидой, попытался снова выгородить себя, обвинив во всем Сашку, но она не ответила ему.
Когда он дошел до Ивановки, которая была на середине пути до его села, он почувствовал, что хочет пить, не подумал о том, что нужно было купить на вокзале бутылку воды. Заходить в Ивановку за водой, конечно, неразумно – потеряешь много времени, но он вспомнил, что рядом с трассой стоит небольшой хутор – Пятихатки, там, конечно, можно напиться.
Спустившись с дорожной насыпи, Толик подошел к первому двору. Собака, бегавшая по цепи на проволоке, громко залаяла, бросаясь на забор. Толик подождал, чтобы на ее лай вышел кто-то из дома, и попросил у женщины, вышедшей на крыльцо, напиться. Когда та вынесла кружку воды, Толик отметил, что это была цыганка, не очень молодая, но возраста ее он определить не мог. Толик слышал, что в этих домиках, стоявших у самой дороги, живут цыгане, но никогда не видя их, считал, что это только разговоры. Цыгане в их краях появлялись, но лишь кочевые, в кибитках, которые останавливались чаще всего у пруда за селом. Однако на зиму они, оказывается, селились в этих домиках. Но сейчас было лето...
Она смотрела на него, пока он пил, потом сказала:
- Издалека идешь, золотой. Домой идешь, ждут тебя там. Давно не был.
Толик протянул ей кружку, поблагодарил, собрался отойти от забора, но она задержала его:
- Подожди, что скажу.
Толик понял, что она сейчас будет просить позолотить ручку, а она все скажет про его жизнь...
- Нет у меня ничего, - сказал он ей, - из тюрьмы иду.
- Знаю, что не с праздника, а мне и не надо ничего. Я тут одна на нашем хуторе, да еще в последнем дворе живет одна, остальные кочуют. Так будешь меня слушать? Она прикрикнула на собаку, вышла из калитки.
Толик остановился.
- Плохое дело ты сделал, золотой, но жалеешь себя, не раскаялся ты. А от этого опять плохие мысли будут в голове. Никто не примет тебя такого, пока не признаешь, что ты виноват.
Она протянула руку:
- Положи мне сюда монету. Не жадничай, я прошу одну монету.
Толик неуверенно пошарил в кармане, достал монету, не глядя положил в темную руку цыганки. Она взяла его руку, посмотрела.
- Слабый ты человек, не сможешь признаться, боишься идти, людям в глаза смотреть, а значит, не будет тебе счастья. Подумай, что я тебе сказала!
Толик вырвал свою руку из ее руки, интуитивно вытер ее о штаны.
- Да иди ты! Тоже мне, гадалка!
Он отвернулся от нее и быстро пошел к дороге. Вслед он услышал:
- Зря злишься, я про тебя всю правду сказала!
Толик злился именно потому, что эта цыганка угадала о нем все. Он злился и на то, что подошел к этому двору, и что не сразу ушел. Он, конечно, понимал, что все эти разговоры – только болтовня, цыганская уловка привлечь внимание, чтобы побольше выманить денег, но ведь она сказала правду: не признал он своей вины, и винил в том, что произошло не только Сашку, но и Василия – зачем он так грубо разговаривал с Сашкой? Глядишь, просто поругались бы да и все...
Он шел по дороге все быстрее, не замечая этого, погруженный в мысли, которые всколыхнула эта откуда-то взявшаяся цыганка. Когда перед ним показалась ферма и первая улица села, Толик замедлил шаг. Солнце только спряталось за горизонт, по улице шли коровы, возвращавшиеся с пастбища, за ними шли с хворостинами ребятишки, гнавшие их, и сердце Толика сжалось Он представил, что сейчас мать готовится доить корову, не подозревая, кто идет по дороге.
Из-за поворота выехал «козлик» и двинулся навстречу ему. Толик на мгновение запаниковал: спрятаться было некуда, а бежать к ближайшей лесополосе было далековато. Вспомнив слова цыганки о том, что он боится, Толик вдруг решил, что никуда прятаться не будет, и продолжил идти. Машина проехала мимо него и вдруг затормозила.
- Толян, это ты, что ли? - услышал он голос Лешки, шофера.
Толик остановился, подождал, когда машина подъедет к нему задним ходом.
- Привет! – выглянул из окна Лешка. – Ты насовсем домой или на побывку?
- Насовсем, - ответил Толик. – Выпустили.
- Ну давай довезу тебя! Я, вообще-то, на ферму, управляющего забрать, да ладно, пять минут подождет! Садись!
Толик секунду подумал и сел – спасибо Лешке, освободил его от того, чтобы идти по улицам, отвечая на разные вопросы и встречая разные взгляды.