Влюбленность выбивает дух и развевает сомнения (хотя откуда мне знать?).
Я стою у нее под окном, вижу потертый кирпич и старую, но чистую
раму со стеклами. На подоконнике аккуратная стопка бумаг и книг, занимающая треть места: энциклопедии, карты, художественная литература... - спокойная пирамида, которую не нужно трогать. А рядом полупрозрачная расческа-гребень неряшливо закинута и забыта. И голубой цветок на белом подоконнике: я нашла его на кладбище и положила ей за ухо, потеснив белую сторону волос (она мне нравится больше рыжей). Теперь легкий искусственный цветок лежит
здесь, на моем месте.
Если подпрыгнуть и опереться, я могу влезть в это чертовски
заманчивое окно. Хозяйки не видно, но я знаю, что она там, скрыта за
тусклыми шторами. Склонилась над столом и вперила голубые глаза в книгу, как обычно подперев бледную голову без единой родинки рукой.
Моя любимая девочка, как же я скучаю – стою под окном уже десятую
минуту в ожидании непонятно чего. Хочу быть там! Рядом с ней: смотреть в щенячьи глаза, читать отвратительные книги и рассматривать пластинки, висящие на стенах. Я скучаю по твоим рисункам на моем теле, по вкусу твоей кожи, по одеялу с касатками, по музыке твоих уст, по амулету на шее, по твои рукам!!! По тебе...
А?! Что, она?? Нет, просто ветер тронул штору и, усмехнувшись,
полетел дальше. Отвлек меня от этих мыслей, не покидающих мою голову.
«- Я приду, когда зацветет весна», - улыбнулась, процитировав песню и не
захотев что-либо объяснять. «- Мое сердечко болит от любви». Вновь мягкая улыбка и обезоруживающий взгляд на обомлевшую меня. Мы последний раз сидели на моей любимой скамейке в пустом парке. Моя ладонь лежала в ее, она поглаживала тыльную сторону большим пальцем, размазывая надпись черной ручкой и котика, нарисованного специального для нее. У нее небольшие сухие ладони с тонкими пальцами, она любила брать меня за руку, я не любила ей это позволять. Что же я тогда ответила? – Ты не можешь...или, Мое тоже... Нет, я не сказала ничего, ведь моментально поняла, что ничего не смогу изменить, тем более я хотела, чтобы нашим последним словом стала любовь. Я сжала ее пальцы и потянулась к губам.
Она спрятала в поцелуе нежную и грустную улыбку; я не улыбалась еще
неделю. Она освободила руку и погладила мой знак пацифизма на шее; я на месяц сняла его. А потом стандартный набор резких, откровенных и где-то грубых сообщений. Она не ответила ни на одно, но позволила мне их писать. Наверное, даже не читала, удаляла, как получала.
Поднимаю глаза и встречаю этот взгляд, за которым гонялась
последние полгода. Не то чтобы мне не приходило в голову шататься под
окнами, у подъезда, в местах, куда она ходит. Просто... До сегодняшнего
дня она на меня не смотрела, не давала и шанса, как с сообщениями –
удаляла, не удостоив вниманием.
Сегодня второе апреля, запоздалая весна таки пришла и подарила нам
солнце после мартовского снега и нещадного ветра. Весна спокойно зашла и неторопливо начала делать свою работу, будто никаких опозданий и не было. Она и Весна так похожи. Вот и сейчас – оторвала свой не слишком
шокированный взор и подняла его к деревьям, на которых только стали
распускаться почки. Ее уголок губ дернулся, и она вновь перевела взгляд
на меня. Мы смотрели друг на друга почти одинаковыми взглядами: как
смотрят на любимого друга, что приехал спустя год; как на небо, что
окрасилось в необычный цвет; и как, черт возьми, на любовь всей жизни,
стоявшую по другую сторону стены и ожидающую дальнейших событий.
Если быть честной, соединять звуки в слова, говоря, у меня получается намного хуже, чем писать текста. Я много думала о том, что будет, когда мы встретимся, но теперь слова будут излишни (я все равно покажу ей все листы, исписанные чувствами).
- Солнце...- это мольба и замечание, завернутое в ироничное
обращение.
Ее лицо не улыбается, брови не выражают эмоций, но в глазах и изгибе губ что-то плещется. Она незаметно кивает. Я делаю несколько неуклюжих рывков и быстро влезаю в окно так, как мечтала десятью минутами ранее. Ее лицо не меняется, она лишь слегка разворачивает корпус в мою сторону и отнимает руки от тела в таком же ненавязчивом движении, но я вижу приглашение. И влетаю в ее объятия, обхватывая спину руками и утыкаясь лицом в рыжие волосы (она, верно, никогда не поменяет окрашивание). Они пахнут ванильным бальзамом и пылью.
Когда мне хотелось разнести весь мир, закричать во всю глотку и
попасть в неприятности (всегда), она находила для меня альтернативы или
помогала забраться на дерево.
- Ха-ха, смотри, я повелительница древьев!! – я стою почти на самой
высокой ветке и держусь за ствол, пока листья запутываются в волосах и
лезут в лицо. – Тьфу-пьфу, они мне не очень рады.
- Еще бы, - она улыбнулась и стала аккуратно лезть ко мне, чтобы
если что упасть вместе, ведь нас двоих ветвь точно не выдержит.
- Ты тоже хочешь стать повельнительницей древьев?
- Если позволишь.
- Ну, на моём пальце нет кольца, и что мы будем типо партнерами? -
я разочарованно смотрю на свои руки, размышляя, что партнерство это
ультра скучно.
Она роется по миллиарду карманов на штанах, но ничего не находит.
Затем оглядывается и срывает лист, кромсает его до зелёной палочки и
берет мою руку.
- Хм..? - я до последнего не понимаю, что происходит, ведь не слишком
слежу за своими словами или ее действиями.
Я думаю о ее карманах и том, что там находится, думаю, что хочу такие же
штаны и карманов на куртке мне не хватает. Она тем временем сосредоточенно и спокойно обвязывает мой безымянный палец. Тонкие пальцы легко справляются с микроскопическим узелком. Я так точно не смогу.
- Теперь мы женаты, - она поднимает голову и мою руку, показывая, что
палец теперь обвит тонкой зелёной веткой, и смотрит мне в глаза.
Я не нахожу слов, на моей душе так спокойно и тепло. Я лишь пристально
смотрю в ее глаза и вижу отражение собственной усталости, вижу
ненавязчивую нежность, розовыми крапинками проходящую по углам зрачков, и бесконечное спокойствие, которое сверкает бликами в океане ее белков. Она целует меня в нос, а я все завороженно всматриваюсь в ее прекрасное бледное лицо. Она точно мертвая. Я люблю все, что связано со смертью.
- Я люблю тебя, - почти не меняя задумчивого лица, тихо говорю я.
- Я тоже люблю тебя, задница, - она гладит меня по щеке и, озорно
улыбнувшись, спрыгивает вниз.
Я смеюсь, отмерев, словно она произнесла заклинание по вживлению сил, и прыгаю за ней. У нас ещё много дел на сегодня.
Я неровно дышу, утыкаясь ей в плечо, и чувствую, как она совсем тихо
выдыхает рядом с моим, также стискивая меня в объятиях. Мы там, где
должны быть - это правда. Кто-то подумает, что неожиданные перерывы, о
длительности которых ничего не знаешь, это может оказаться даже концом, эгоистичны. Но я скажу, что так выглядит свобода и любовь - как
готовность отступить в нужный момент и дать вчитаться в смысл книги,
лежащей перед возлюбленной на столе. Но, знаете, лучше не слушайте, что
говорят люди о любви, которые не плакали, когда смотрели "Мост в
Терабитию", и никогда не встречали рассвет.
Меня отпускают тиски, сжимающие в те минуты, когда я была слишком близка к земли, пустынной без нее. Становится так спокойно и легко, и спустя пару минут в этих сначала болезненных, но после до жути приятных объятиях я расслабляюсь: зажмуренные веки приоткрываются, челюсти разжимаются и дают губам медленно растянуться в улыбку, а плечи опускаются. Я теряю ее чувства в своих и начинаю тихонько покачивать головой в такт музыке, что всегда звучит в моей голове. С каждой секундой я все больше приобретаю уверенность и отстраняюсь, чтобы показать, как ярко горит костер в моих расширенных зрачках. Океан ее светлых голубых глаз напоминает мне о берегах. О берегах, которые дают мне новую жизнь каждый раз и заставляют чувствовать счастье, переполняющие с ног до головы.
В этом всем нет ничего удивительного: она улыбается мне, как собакам, которых встречаешь на пути и гладишь, приговаривая, какие они хорошие, - непоколебимо и вкладывая в изгиб губ несходящую уверенность, ведь все так, как должно быть. Мы смотрим подруга на подругу даже дольше, чем прописано в сценарии, а затем она целует меня. Я забываю свою реплику и не успеваю шепнуть ей в губы перед поцелуем нечто насмешливо укоризненное в духе: "Утопишь ведь", или "Прячь
ножи". Я уже не чувствую ее улыбку на своих губах - больше она мне и не
нужна.
Она кладет правую руку мне на щеку, а я вцепляюсь обеими в ее шею и не
даю ей сделать это быстро и сухо: я облизываю ее губы, проникаю языком к зубам и цепляю их пирсингом. Забираю ее воздух и не отнимаю свой рот до последнего. Это не месть, просто голод. Пока мои глаза закрыты, а язык исследует чужой (родной, но уже несколько забытый. ее вкус изменился, она теперь более терпкая - похоже на взросление), я думаю о том, как это красиво. Она - в светло-зеленом комбинезоне на старой черной футболке, с тремя амулетами на одинаковых цепочках и двумя браслетами, босая и чистая, как сама весна, и я - в не менее старой темной футболке, серых льняных штанах, с намного большим количеством аксессуаров, проникающих даже в волосы, в разодранных ярких кроссовках и с грязными синими волосами, фанатка смерти.
Так мы и стоим, целуясь почти целую вечность, пока зрители не начинают
восторженно хлопать и вскакивать со своих мест.
