Рассказ от подписчицы, которой снится уже несколько лет один и тот же жуткий сон. Опять же, верить или нет — выбор ваш, оставляю.
Я знала, что там нельзя купаться. Для безрассудных даже поставили табличку, где красным по белому вывели «Купание запрещено!» Но когда меня останавливают запреты? Мы всю жизнь ходили на этот пруд, и никакие таблички не могли меня остановить. И Танины жалкие возражения — тоже. Неужели, раз в жизни выбравшись в отпуск в родную деревню, я не прыгну с тарзанки в самую середину пруда? И не уговорю сделать то же самое Таню? Да ладно!
Наша скромница, с волосами, вечно стянутыми на затылке в крысиный хвостик, тихо щемилась на бережок, пока я весело бултыхалась. Брать на слабо ее было бесполезно, а потому я с ходу надавила на совесть и радостный факт встречи старых подруг.
Еще бы — в последний раз мы с ней виделись на выпускном. Причем здесь же. Она сидела тогда зареванная в своем красном платье с нелепым длинным шлейфом, которое сидело на ее костлявой фигуре, как на корове седло. Страдающая о том, что первый парень на деревне и в классе Сергей Громов весь вечер обжимался по углам с первой же красавицей класса Лидой Ивановой.
Не сложилось сразить его наповал своим внезапным преображением. Хрустальная мечта Золушки разбилась о пошлую реальность: как она была щербатой сутулой Таней Смирновой, так ею и осталась.
Я притащила с собой Петю Кузьминова и бутылку вина совсем для других целей, но женская солидарность взяла верх, и Петя отправился искать утешения в другом месте. А мы так и просидели под деревом, с болтающейся на нем тарзанкой, терзая бутылку прямо из горла, то заливаясь пьяными слезами, то безумно хохоча над чем-то понятным только нам. Расстались мы под утро довольные друг другом, на целых восемь лет.
Теперь она сидела под деревом, а веревка раскачивалась над ее головой словно виселица, скрипя под моим весом. Похоже, годы Таню законсервировали: складывалось такое ощущение, что мы виделись только вчера — тот же хвост и те же кривые зубы. По-моему, даже выцветшая футболка, обтягивающая худые плечи, осталась прежней. Таня задумчиво улыбалась, щурясь на заходящее солнце. Она почти ничего не рассказывала о себе, лишь тихо кивала в ответ на мои разглагольствования.
Ну все, твоя очередь!
Я плюхнулась на траву и потянулась, нежась под закатными лучами.
Может, не надо?
Зрачки ее расширились, а на лице отразилась паника.
Ничего не знаю. Давай уже!
Я махнула рукой.
Таня осторожно сняла джинсы и полезла на дерево. И повисла на тарзанке, поджав ноги и вцепившись в веревку.
Трусиха!
Я придала ей ускорение пинком. Таня тонко запищала и вцепилась в веревку еще крепче.
И она, нелепо взмахнув руками, плюхнулась в воду недалеко от берега. Я снова улеглась на траву, забыв о клуше Тани, сонно мечтая о возвращении домой к банке парного молока…
Очнулась я от своих грез минут пятнадцать спустя, когда внезапно осознала, что не слышу таниного нытья по поводу моей черствости и бездушности.
Я смотрела на гладкую поверхность пруда и не верила, что Таня могла так со мной поступить. Я орала и звала ее, пытаясь воззвать к совести. Потом начала нырять. Уже в ночи, стуча зубами, злая и мокрая, я шла домой, проклиная серую мышку Таню с ее идиотскими шуточками. Она наверняка уже давно сидела дома и все так же улыбалась в пространство своей блаженной улыбкой.
Тело Тани так и не нашли. Тетя Тамара забегала еще пару раз, рассказывая, как деревенские парни ныряли в озеро. Про полицию и водолазов. Про слезы матери и ударившегося в запой отца. Я молчала.
Почему? А потому. Потому что не вернешь. Потому что бесполезно. Потому что это их жизнь, не имеющая ко мне ровно никакого отношения. Потому что я уеду и буду вспоминать случившееся, как дурной сон. Потому что забуду. Должна забыть. Я не хотела видеть ни зареванную тетю Людмилу, ни пьяного Андрея. Не хотела видеть расширенных Таниных зрачков. И испуганного лица.
Меня разбудил холод. Жара в июле стояла неимоверная, и я старалась ложиться спать с открытыми окнами, не накрываясь, чтобы хоть какое-то дуновение прохладного ночного воздуха коснулось тела. А тут — замерзла.
Я лежала, скукожившись, стуча зубами. Ноги свело. Мышцы скрутило в тугой узел с такой силой, что от боли потемнело в глазах. А потом так же внезапно меня отпустило.
Я лежала на кровати, покрытая холодным потом, обессилевшая и разбитая, хватая ртом вязкий жаркий воздух. На трясущихся ногах добралась до окна и, привалившись к подоконнику, пыталась надышаться. Я стояла в луже воды. Теплой и противной. Оставляя влажные следы, поблескивавшие в лунном свете, я доплелась до кровати, негнущимися пальцами собрала насквозь мокрые простыни с кровати. В сон я провалилась сразу, как в омут. Черный и непроглядный.
На следующий день я тихо собралась и уехала. Все-таки прошлое должно оставаться в прошлом. Ему никогда не стать настоящим. Жизнь завертела меня с новой силой, и воспоминания о неудачном отпуске благополучно осели в каком-то дальнем уголке сознания, не беспокоя и не тревожа душными летними ночами.
Примерно через пару недель после возвращения домой меня разбудил звонок в дверь. Я долго лежала с открытыми глазами и бьющимся сердцем. Кто приходит в ночь глухую к одинокой девушке? Все еще надеясь, что этот кто-то просто ошибся дверью, я на цыпочках подкралась к входной двери и заглянула в глазок. Оттуда на меня смотрел чей-то глаз. Огромный, выпуклый, выцветший, с лопнувшими кровавыми прожилками.
Я завизжала и метнулась в ванную. Заперлась там и скорчилась на полу, обняв колени, раскачиваясь из стороны в сторону, стуча зубами от ужаса. Оно меня не увидело. Не увидело. Оно не могло меня увидеть. Это изнутри все видно, а снаружи…
Наконец, я успокоилась, даже слегка устыдившись того, что приняла загулявшего соседа за какую-то тварь и подползла к двери, прислушиваясь. Тишина. Никто не просочился в замочную скважину и не гремел костями. Я нервно хихикнула и поднялась на ноги. Подошла к раковине, чтобы умыться, подняла взгляд и посмотрела в зеркало. И тонко заскулила.
Из зеркала на меня смотрело синюшное распухшее существо с ноздреватой вздувшейся кожей. Спутанные волосы влажно облепили бесформенное лицо. Я коснулась мокрой головы, отдернула руку и тихо заскулила, глядя на собственную ладонь с лопнувшей кожей, к которой прицепился клок волос.
Я вытаскивала из себя пряди, раскладывала их по краям раковины, заливаясь слезами и подвывая. Скоро на голове образовались проплешины. Сквозь них проглядывала мертвая плоть — она не кровоточила, а лишь зияла вываренным куском мяса. Я ощупывала опухшее лицо и под моими пальцами кожа лопалась и из трещин, смешиваясь со слезами, текла мутная гнилостная жидкость.
Меня надсадно вырвало тухлой водой прямо в раковину. Я отшатнулась, увидев там извивающуюся пиявку. Я визжала до хрипа, до нехватки воздуха. Я визжала, пока не кончились силы, истекая гноем, чувствуя, как внутри меня шевелится что-то мерзкое и живое.
Просыпаюсь я в своей постели, не услышав звука будильника. Я сразу понимаю, что не смогу пойти на работу сегодня. Некоторое время колеблюсь, перед тем как заглянуть в ванную. Мои волосы исчезли. В зеркале я вижу свое обычное, хоть и бледное, испуганное и дрожащее отражение. Но это все-таки я. Живая.
Еще дольше я не могу собраться с духом и выйти из дома. Просто смотрю на лужу перед дверью в квартиру. Кажется, я ощущаю запах гнили, трясины. Но это, должно быть, мое воображение. Я осторожно закрываю дверь.
На следующую ночь снова звонят в дверь. Я лежу на кровати, не в состоянии двинуться, а звонок становится все громче и громче, разносясь по пустому помещению. Лежу, завернутая в одеяло, прижимаю голову, закрываю глаза и бормочу молитвы, придуманные мною самой. А потом начинается...
Сначала я почувствовала запах гниющего мяса. Затем я перестаю чувствовать свое тело. Кажется, оно раздувается, словно воздушный шарик. Язык во рту опухает, выталкивая раскачивающиеся зубы. Вместо крика из горла вырывается лишь хрип.
Я пытаюсь скинуть одеяло, но мои мышцы не подчиняются. Я только падаю с кровати с громким шлепающим звуком. Мой живот лопается, и внутренности вываливаются прямо на пол, разлетаясь скользкой темной массой.
Я не ощущаю ничего, кроме липкого ужаса, который поглощает меня изнутри. Кажется, я сойду с ума. Когда мои глаза выпадают, наступает благословенная тьма. Мой разум угасает.
Все повторяется каждую ночь. Звонок раздаётся, и я умираю. Я перерезала провода. Но звонок все равно раздается снова и снова, вырывая меня из тревожного сна, и все начинается заново. Я не в силах больше. Я изнурена.
Что мне делать? Пойти в церковь? Сознаться? Бить себя в грудь и кричать:
Я ВИНОВАТА!!!
Убежать? Это возможно? Открыть дверь и спросить, что она хочет от меня? Умереть на самом деле, чтобы быть с ней? Ей скучно и одиноко? Она обвиняет меня во всем произошедшем с ней? Что я оставила ее? Что не смогла спасти? Что?..
Только она знает ответы на все мои вопросы. Но я не могу заставить себя открыть дверь и встретить ее взглядом. Может быть, однажды я все же решусь... Тогда и узнаем.
