(«Сердце не камень»)
Один из самых типичных, на первый взгляд, для Островского персонажей комедии - племянник Каркунова Константин Лукич. Этот молодой человек, тем не менее, имеет и индивидуальные черты, притом такие, что симпатии ни в коем случае не вызывают.
Мы впервые встречаемся с ним в самом начале пьесы, когда он приезжает вместе с женой, видимо, услышав (скорее всего, от Ераста) о необычном «парате» в доме дяди. Является с совершенно определённой целью: поняв, что купец собирается писать завещание, заявляет: «Разговаривать буду... Обо всём буду разговаривать. Никакого завещания не нужно; дяденька должен мне наследство оставить; я единственный… понимаешь…» Аргументация его великолепна: «Я, в надежде на дяденькино наследство, всё своё состояние прожил». При этом ещё приезжает в изрядном подпитии, но на замечание жены «В таком-то виде?» спокойно отвечает: «Я всегда умён, что пьяный, что трезвый; ещё пьяный лучше, потому у меня тогда мысли свободнее».
И свои «свободные мысли» он всячески будет пытаться высказать. Точнее, только одну - «Коли есть единственный… так к чему?»
В сцене, когда ему приказано писать под диктовку дяди (Константин не знает, что это завещание вскоре будет приказано «захерить»), он слышит про достаточно большое наследство, оставляемое ему: «Племяннику моему, Константину Лукичу Каркунову, за его почтительность и хорошее поведение… Вся моя торговля, фабричное заведение, опричь стен, товары, векселя и миллион денег», - однако остаётся недоволен: «Я так понимаю, что это только одна шутка с вашей стороны».
Мне кажется, основная черта Константина - вечное недовольство; всего, что он может получить и получает, ему мало. А ведь не имеет ничего - прямо скажет жене: «Если дяденька мне ничего не оставит, мы должны будем в кулаки свистеть, и я даже могу попасть в число несостоятельных, со всеми последствиями, которые из этого проистекают». И ради богатства он готов на любые «подвиги». Сам же скажет Ерасту: «И не верь мне на слово никогда, я обману. Какое я состояние-то ухнул — отобрали всё. А отчего? Оттого, что людям верил. Нет, уж теперь шабаш; и я людям не верю, и мне не верь. Ты на совесть мою, пожалуйста, не располагайся; была когда-то, а теперь её нет». Я, правда, позволю себе усомниться и в том, что «людям верил», и в том, что «совесть была», а вот в отсутствие оной верю полностью.
Разве мог бы человек, имеющий совесть, подговаривать Ераста соблазнить хозяйку? А он это делает, притом ещё и обманывая приказчика: «Ну, Ераст, дело — табак... Нам с тобой зубы на полку... Всё тётке — шабаш!» О том, что и ему обещан миллион, и Ерасту десять тысяч (вдвое больше, чем сам сулит), - ни слова!
Более того, он уже готовит и «запасной вариант». Найдя «диковинного, чтоб дяденьке удружить», «антика», он думает о возможной выгоде («Я с кем-нибудь стравлю его на пари, большой капитал могу нажить от дяди. Да что! Дядя озолотит, всё состояние оставит мне, коли придётся ему по вкусу да всех мы победим»), но строит явно и другие планы. Не случайно же будет он расспрашивать странника Иннокентия: «На пятерню берёшь?..Сундуков железных ты без ключа отпирать не пробовал?..Стало быть, фомка-то бывал в руках?» - а на вопрос, не товарища ли ищет, ответит: «Пока Бог миловал; а вперед не угадаешь: может, и понадобится товарищ», - и ведь действительно потом явится вместе с ним грабить Веру!
«Стыд не дым, глаза не выест», - говорит Устинья Наумовна в комедии «Свои люди — сочтёмся». Вспоминаю эти слова и применительно к Константину. Почти водевильна ситуация в финале третьего акта: стремящийся показать дяде виновность его жены Константин видит, что в комнате Ераста пряталась его собственная супруга! Конечно же, поначалу он не находит слов («Вот так раз… Ну — Ольга!») Однако же как всё меняется через несколько минут:
«Вбегает Ольга.
Ольга. С дяденькой в коридоре дурно сделалось… говорят, удар… он умирает…
Константин. А, умирает? Так это другое дело.
Ольга (заглянув в коридор). Умер.
Константин. Ну, Ольга, стоило бы убить тебя; а теперь я тебе в ножки поклонюсь. По твоей милости дядя помирает без завещания, и я теперь полный хозяин всему этому».
Ради богатства он готов достаточно спокойно перенести измену жены. Хотя, замечу в скобках, можно ли этой измене удивляться после, например, рассказа самой Ольги: «Я шла замуж-то, как голубка была, а муж меня через неделю по трактирам повёз арфисток слушать; сажал их за один стол со мной, обнимался с ними; а что говорили, так у меня волоса дыбом подымались!» Так что, думается, его замечание «Безобразием-то, дяденька, мы вместе занимались; ежели я и пьянствовал, так для вашего удовольствия» не совсем справедливо: не только о дяденькином удовольствии он думал!
Наверное, вообще нет того, чего он не сделал бы ради денег. И мы это ясно видим.
Надежды Константина не оправдались: Каркунов пока жив и, хоть и «не в пример тише стал», явно своего приказания племяннику «А ты так, без расчёту, убирайся! И чтобы завтра духу вашего не пахло…» не забыл. Вера Филипповна расскажет, что «нынче много отдала; за племянника, Константина Лукича, долги заплатила, из заключения его выкупила», из чего следует, что действительно попал Константин Лукич «в число несостоятельных, со всеми последствиями, которые из этого проистекают». Жена вместе с ним «в кулаки свистеть» не пожелала, поступив, очевидно, к кому-то на содержание, а вот Вера позаботилась... И что же? Ничего даже отдалённо похожего на благодарность!
Константин сразу же после вызволения из ямы является к ней вместе с Иннокентием с совершенно определёнными требованиями (никак не просьбами!) и не менее определённым хамством. На замечание «В моём доме пьянства я не позволю» заявит: «"В твоём доме!" Мой дом-то, а не не твой!» А дальше начнётся вымогание:
«Константин.Ну, дом, куда ни шло; ты хоть деньгами поделись.
Вера Филипповна. Я и поделилась, я за вас долги заплатила.
Константин. Этого мало, ты подай половину всего!
Вера Филипповна. Так не просят.
Константин.Да я и пришёл к тебе не просить, а требовать; я за своим пришёл, тут всё моё».
И готов идти до конца: присвоив лежащие на столе деньги, приказывает «товарищу» взломать шкаф: «Иннокентий, с тобой разрыв-трава?.. Так похлопочи около шкапа-то!» - при этом цинично заметив: «Не придушить ли её немного, чтоб не тараторила?» Чуть раньше на слова Веры «Хоть убейте, я не отопру» он ответил: «Да и убьём, тётенька, убьём, ты не сомневайся!» И теперь мы видим, что слова у него не расходятся с действиями.
А когда поймёт, что предусмотрительность Каркунова спасла и капитал, и Веру, от его куража не останется и следа, и он станет на коленях молить: «Тётенька, ведь мы только попугать вас хотели… Простите!.. Деньги-то, тётенька, которые мы взяли, отдать прикажете?»
Благодаря милосердию Веры он не только уйдёт без наказания, но и получит те самые деньги, которые только что вернул (приказав: «Да, отдайте! Отнятое впрок не пойдет. Не ввели бы они вас в беду какую», - Вера тут же скажет: «Прошу вас принять их от меня. Разделите их пополам! И дай Бог, чтобы они вам на пользу пошли»), но и услышит: «Дяденька ваш жалует вам пенсию, Константин Лукич, по пятидесяти рублей в месяц; каждое первое число приходите в контору получать» (позднее она перед мужем отчитается: «Я, Потап Потапыч, за Константина Лукича долги заплатила... Я ему вашим именем, Потап Потапыч, пенсию положила пятьдесят рублей в месяц»)
Пойдут ли Константину впрок испытания? Очень сомневаюсь (если не сказать просто - не верю!) Он не привык ни в чём себе отказывать, поэтому чтó такое для него пятьдесят рублей в месяц (хоть и немалые это деньги по тем временам)?
Ему чётко дали понять, что в дом уже больше не впустят («А наверх уж ни ногой, тетенька?» - «Да вам и незачем, уж я за вас поблагодарю Потапа Потапыча») Куда ему идти дальше?
Мне кажется, что станет он бродягой, подобным Иннокентию, обитающим на Хитровом рынке, а временами и в других местах. Вспомним просьбу «странника»: «Я, государыня милостивая, недолго погуляю на воле, к зиме-то на казённую квартиру попрошусь к Бутырской заставе; так не оставьте своей милостью, благодетельница», - на которую Вера ответит: «Хорошо, я попомню, навещу».
И дай Бог, чтобы только навестила, а не попыталась пригреть где-нибудь ещё. Мне кажется, что Константин куда опаснее Ераста, которого так боятся некоторые мои комментаторы. Ераст, как кажется мне, на кривую дорожку уже не вступит, да возможно, и не вступил бы без обмана (Константин ведь говорил ему явную неправду).
А вот сам Константин Лукич, думается мне, из тех, кто «неисцелим, хоть брось». Да он и сам когда-то заявил: «Ну, вот ещё, "дьявол". Испугать, что ли, меня хочешь? Слова, глупые слова, и больше ничего. К чему тут дьявол? Которые люди святой жизни, так дьяволу с ними заботы много; а мы и без него нагрешим, что на десяти возах не вывезешь».
Таким и остался.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь