С того дня, как я нашла в сундучке у матери колдовские инструменты, стала вспоминать за ней разные странности, которых раньше не подмечала. Ведь когда видишь что-то с детства, считаешь, что так делают все. Но никто, кроме нее, не собирает волосы по дому на кусочек воска, никто не сжигает старые вещи в большом костре на даче, никто не оставляет ценные сережки на видном месте с пояснением: «Кому-то пригодятся, а мне они уже надоели». Таких мелочей я насобирала за ней целый вагон и маленькую тележку. И всё же через пару недель вся эта кутерьма в голове улеглась. Мало ли какие у человека странности. Не могут же все быть одинаковыми. Но червячок сомнения уже поселился в моей душе. И однажды, когда она, как всегда бодрая и веселая, засобиралась на работу, прихватив чемоданчик, я решила за ней проследить.
Как же стыдно и неловко мне было прятаться за толстыми стволами старых деревьев, красться, привлекая внимание прохожих, обходить дома с другой стороны. И всё ради того, чтобы сесть на скамейке в тени раскидистого тополя в ста метрах от парикмахерской, где она и работала.
- Вот ты дуреха, - укоряла я себя. – Наслушалась бреда чудаковатой бабки. Хотя про чемоданчик она всё правильно сказала.
Но дверь салона вдруг распахнулась, мать вышла оттуда и зашагала вдоль дома.
«Может, в магазин», - подумала я, но пошла следом, всё так же стараясь держаться в тени.
Мама прошла через дворы, перебежала дорогу на мигающий зеленый и скрылась в зелени парка. Пока я дошла до проезжей части из своего укрытия, светофор уже горел красным. Я пыталась не упустить из вида бежевое ситцевое платье, но шумный, забитый пассажирами автобус так медленно поворачивал, что, когда зеленый человечек снова зашагал на толстом стекле под защитным козырьком, мамы уже нигде не было видно. Я медленно шла по главной аллее, углубляясь в парк. На город опускался вечер. Люди гуляли с собаками, запыхавшиеся бегуны целеустремленно глядя вперед, проносились мимо, на лавочках сидели пенсионеры с внуками. Я вглядывалась в их лица, словно желая прочесть, не видели ли они здесь моложавую женщину в бежевом платье, пока на глаза мне не попалась тропинка, уходящая прочь от людской толпы. Я несмело шагнула на неё. Дорожка извивалась и, огибая молодую рябину, уходила за небольшую хозяйственную постройку. Я и сама не поняла, отчего сошла с неё и, крадучись, обошла развалюху с другой стороны. Там, в зарослях ивняка, я застыла, как вкопанная. Спину словно ведром ледяной воды окатило. Вся я от макушки до пяток покрылась мурашками и холодным потом, несмотря на летнюю жару. В тени под деревьями стояла моя мать. Она вдруг резко обернулась и посмотрела назад, на тропу. Туда, где я стояла несколько мгновений назад. Затем словно успокоилась, поставила свой чемоданчик на землю и вынула лоток с инструментами, достала оттуда какие-то вещи, завернутые в темную ткань. Разложила их под деревом. И на миг мне показалось, что страшные красные глаза посмотрели на меня прямо из тени у её ног. Я вздрогнула.
«Не выдумывай, это ведь ещё ничего не значит, правда?» - уговаривала я себя. Над парком разлился багряный закат. Мать снова покопалась в чемоданчике и стала зажигать свечи. Чем темнее становилось на улице, тем ярче разгоралось пламя. И вскоре тени от свечей заплясали по траве, стволам деревьев и листве. Бормоча себе под нос скороговорку об острове буяне мать вскинула руки, и я снова увидела огоньки красных глаз, словно наблюдающих за мной из темноты. Мне вдруг стало так страшно, как не было никогда в жизни. Язык прилип к нёбу, руки лихорадочно дрожали, колени стали ватными. Вдруг мохнатая лапа схватила меня за лодыжку. Я закричала, но как в страшном сне, ни звука не вырвалось из моего вмиг пересохшего горла. Не помня себя от страха, я дернулась, высвобождаясь из стальной хватки и побежала прочь, спотыкаясь о корни в полумраке парка. Казалось, эти деревья никогда не кончатся. И ни души вокруг! А ведь лишь несколько минут назад было полно народа! От ужаса, сковавшего грудь, я начала задыхаться. Слезы заполнили мои глаза, не желая скатываться вниз. Они окончательно размыли картинку. Я бежала, не разбирая дороги, пока не услышала шум машин. Как-будто из другой реальности я выскочила на тротуар, понеслась вперед, едва не сбив по дороге гурьбу подростков. Я бежала так, словно все демоны ада гонятся за мной. В себя пришла лишь тогда, когда ноги принесли меня к папиной работе. Больничный дворик со старыми липами уже утопал во тьме. Я села на скамейку, опустила голову на ладони.
- Так и знала, что найду тебя здесь, - сказал знакомый голос. Я подняла глаза. Свет далекого фонаря, пробившийся сквозь листву выхватил старческое лицо. Марья Никитична стояла, облокотившись на тросточку. – Что, убедилась?
- Убедилась, - вздохнула я. – Только что я могу сделать?
- Вот молодежь пошла несамостоятельная, - пробурчала бабушка. – Ну что ж, раз я уже тут – скажу. Работу тебе найти надо и из отчего дома съехать. И лучше бы в другой город, чтобы мать тебя не нашла.
- Но как же, она же мне родной человек!
- Её душа уже давно сплелась с бесовскими сущами. Мало что от родной матери твоей в ней осталось. И тебя ей не жаль. Поэтому, пока молода и силы есть, пока не скрутила тебя болезнь, беги от нее.
- А папа?
- Отец твой давно уж, как неживой, ходит. Вся голова у него оморочена. Ничего кроме твоей матери ему не важно.
- Неправда, он очень хороший специалист, столько людей на ноги поставил, вот и вы к нему ходите.
- Так-то оно так, да ей ведь он затем и нужен, чтобы работал хорошо и деньги в семью приносил, о ней чтоб заботился. Функция, а не человек.
- Но ведь он не один такой, столько людей живет от работы к дому. Они что, тоже все омороченные?
Старушка крякнула и стукнула клюкой.
- Спорить с тобой мне не с руки. Если хочешь жизнь наладить, со мной пойдем. А нет, так нет. Судьба твоя, значит.
Сказала и поковыляла прочь.
Словно подтверждая её слова вдруг заныли суставы. Раздумывала я недолго. Вскочила и побежала догонять Марью Никитичну.
Она уже подходила к выходу из дворика, когда я её нагнала.
- Решилась? Вот и правильно.
Дворами и закоулками, медленно, поскольку быстро старушка идти не могла, мы добрались до старой пятиэтажки.
- Лифта здесь нет, - сказала бабушка. – Поэтому дальше пойдешь одна. Там живет моя ученица бывшая. Теперь-то уже сильнее меня она, сумеет тебе помочь. Твою беду она знает. Скажешь, что от меня. Пятый этаж и налево.
Я смотрела, как Марья Никитична уходит, постукивая тростью, а в голове была только одна мысль: «Зачем я сюда потащилась? Одна в незнакомую квартиру по наводке странной бабки… Мало ли что там меня ждет…»
Уже хотела развернуться и пойти домой, как увидела в кустах зеленые глаза, горящие потусторонним светом. Я пискнула и сделала шаг назад, а из кустов, гордо поднимая лапы, вышла черная кошка. Не торопясь она перешла мне дорогу и запрыгнула в открытую форточку на первом этаже.
- Вот так, значит? – погрозила я ей вслед пальцем. – Ну если даже кошка намекает, что домой возвращаться – плохая примета, то так уж и быть.
- С кем это вы разговариваете? Спросила меня миловидная женщина, подходя к подъезду. Волосы у неё были черные, как смоль, уложены по старой моде – волной. Красивая, глаза пронзительные, черные.
Мне стало неловко отвечать, что общалась я с местной кошкой. К тому же эта паршивка ещё и удрать успела. Не хотелось бы прослыть умалишенной, которой черные кошки мерещатся.
- Мне вообще-то нужно в ваш подъезд на пятый этаж. Налево, - сказала я, чтобы не стоять молча. – Не знаете, кто там живет?
Прозвучало глупо, но женщина улыбнулась.
- Знаю, конечно. Я.
- Значит это вы… - начала, но вспомнила, что имени ведьмы старушка так и не назвала, - ученица Марьи Никитичны?
- Всё верно. Пойдем.
Мы поднялись на пятый этаж и прошли в квартиру. Там отчего-то пахло клевером и полынью.
- Проходи, не стой на пороге, - позвала женщина. Она провела меня за собой в комнату, заставленную иконами. Под ними небольшой алтарь со свечками. У другой стены стоял стол, за который мы и сели.
- Ты, наверное, Саша? Меня можешь звать Ириной. - Давай-ка посмотрим, что с тобой происходит.
И вышла, оставив меня наедине с мыслями. Но отсутствовала она недолго. Вскоре вернулась с глубокой чашей, в которой плескалась вода, и небольшим ковшом. Прошептала что-то надо мной и вылила воск. Брызги разлетелись в разные стороны - и то ли я моргнула, то ли моргнул свет фонарей на улице, а стало жутковато.
- Сильно же тебя! Вот, посмотри. Ничего святого, - сказала она, показывая на узоры воска. – Надо же. Родная мать. Хотя не только тебя она так выпивала. Иначе высосала бы давно до дна. Доступ у неё есть к детям.
- Она парикмахер. Деток часто стрижет…
- Все беды твои из-за неё. Вижу, в этом году руки у тебя болели сильно.
И вправду. Две недели занятия пропускала. Ручку держать не могла. А та продолжала.
- А год назад ноги болели. Особенно правая.
- Трещина…
- И головные боли постоянные. А ещё, каждый раз, когда она заболевает, приносит тебе твои любимые конфеты. И на следующий день здоровая. А ты – с температурой. Спотыкаешься постоянно? Вот! Дорожкой не своей идешь. Удачу у тебя отнимает. А пару лет назад помолодела она как будто, а вот ты…
- А у меня синяки под глазами вылезли такие, что отец меня по врачам потащил… Я поняла. Делать-то что?
- Я бы сказала, что крадник снимать, да только пока ты с ней под одной крышей живешь – всё это не только бесполезно, но и вредно. Поймет, что из-под её контроля сбежать решила – подчин сделает, тогда уже точно никуда не уйдешь.
- Значит вы тоже советуете мне уйти?
- Я советов не даю. Говорю, как есть. А что делать – ты решаешь.
Задумалась: «Не так уж плохо я живу. А если мать будет здорова долгие годы – это ли не счастье? Многие жизнь готовы положить, лишь бы родной человек жил. Что же я, хуже?»
- Но что бы ты ни выбрала, помни, что вряд ли ты при такой жизни замуж выйдешь. А если она позволит, то ребенка, что от того брака родится, тоже станет использовать. Будет твое дитятко хворать, и дружить с ним никто не будет.
А вот от этих слов стало отчего-то обидно. Себя не жалко, а кроху беззащитную, которой и в планах-то нет, пожалела. И вспомнила вдруг все оговорки матери. Ведь она вроде и любила меня, но как домашнее животное, которое к зиме на мясо пойдет. Кормила досыта, учила, лечила, одевала, а любви, ласки материнской не давала. Я-то это на характер списывала. И вдруг представила себя маленькой. Крохой совсем. У какого человека на такую рука поднимется? Только у того, у кого души нет.
- Хорошо. Я согласна!
Сказала, чтобы не передумать.