Ганна Оганесовна Слуцки (Гаянэ Генриховна Оганесян) родилась 2 ноября 1949 года в Москве . Окончила сценарно-киноведческий факультет Всероссийского государственного университета кинематографии имени С. А. Герасимова. Сценарист таких мелодрам, как «Ландыш серебристый», "Три полуграции", "Узкий мост", "Моя большая армянская свадьба" и многих других. Она же дочь Генриха Оганесяна, режиссера культовой картины «Три плюс два».
ГАННЫ СЛУЦКИ о себе и родных
Я родилась в Москве. Мои родители кинорежиссер Генрих Оганесян, мама Елизавета Оганджанян художница. Родители редко бывали дома и меня воспитывали бабушка и дедушка. В прошлом владельцы нескольких заводом в Грузии, они все послереволюционные годы балансировали по узкому краю, отделяющую волю от лагерей.
Бабушка Гоар, которая выросла в огромном доме и по ее словам «не знала, какая из лестниц ведет на кухню», выучилась готовить на «кирогазе», сшибать у соседок рубли до зарплаты и скандалить в очередях за «курами».
Дедушка Арам сломался не столь круто, всю жизнь обедал на белоснежной скатерти, орудуя множеством (всеми, какие были в семье) столовыми приборами. Он ходил с тростью с золотым набалдашником, из которой давно выпали (или их выдрали) бриллианты. Когда мы снимали дачу в подмосковной деревни, дед шел по деревни и ловко поддевал этой тростью коровьи «лепешки», чем вызывал восторг местных ребятишек.
Папа Генрих Оганесян, сняв свой звездный фильм «Три плюс два», умер от быстрого, безжалостного рака совсем молодым. Я была тогда еще ребенком и мое понимание личности отца, сформировалась позже, когда я стала узнавать потрясающие истории его розыгрышей, услышала в пересказах его удивительно смешные высказывания. В Армении до сей день пересказывают друг другу все эти истории, и уже сложно разобраться, что, правда, а что вымысел…
После школы я заявилась во ВГИК, на режиссерский факультет. Мне было 16 лет, я была абсолютно уверена в том, что с блеском поступлю, проучусь пять лет, а потом, ясный пень, пойдут мои гениальные фильмы, фестивали, призы, деньги и муж Ален Делон… Короче, меня не допустили даже до второго тура, сказав: «Иди, деточка, познавай жизнь…»
Познавать жить я отправилась в соседнее здание, на Киностудию им Горького. Из уважения к доброй памяти отца, меня взяли «помрежем» с окладом в 60 р. Эти годы стали самыми насыщенными и самыми счастливыми в моей жизни. Не ждите от меня восторженных воспоминаний о познаниях в области киноискусства и о работе с великими режиссерами. Я уже толком и не помню, на каких картинах и с какими режиссерами я работала. Просто годы юности совпали с кино экспедициями, с запахом утренних «гримерок», с раздолбанными автобусами, которые вытрясали душу по пути на «натуру»… И все, самое захватывающе произошло именно там, и первая дружба, и первая, вторая, третья любовь, и первое алкогольное отравление, и паника от своей лютой бездарности, и убежденность в своем исключительном даровании.
Познав, таким диковатым образом, жизнь, я пришла к выводу, что в режиссуру идут лишь полные идиоты, алкаши, истерики, жополизы и малокультурные выскочки. Сценаристы редко наведывались на съемочные площадки, поэтому я в них не разочаровалась и решила податься на сценарный факультет. К тому моменту, я не писала ничего, кроме безграмотных школьных сочинений и на творческий конкурс подала единственный рассказ, который сочинила за пару дней до истечения срока подачи работ в приемную комиссию. Я написала о бабушке и дедушке, о том, как они собирались на дачу. Как они умели собираться к бегству… Как они были натренированы бежать… Как они ловко кидали на пол шелковую скатерть с вышитыми инициалами их, когда-то именитой семьи, как потом бросали в эту скатерть кульки с гречкой, швейную машинку «Зингер», четыре серебряных ложки и серебряный половник с отломанной ручкой и пачку «горчичников» и замусоленные два тома «Анны Карениной». Они собрались так, словно им надо было успеть до прихода революционных матросов, которые опять все отнимут, всех расстреляют…
До экзаменов меня допустили, правда спросили: «Ты так и будешь всегда писать на такие мелкие, частные темы?» Я тогда наврала, что впредь намерена поднимать крупные темы социалистического строительства, нравственного облика советского гражданина и т. д. Но вот прошла большая часть жизни, а у меня все так же перехватывает горло, когда я вспоминаю, как эти два старых человека вязали узел на той ветхой скатерти со всем, что осталось от их разодранной судьбы…
--------------------------------------------------------------------------------
Во ВГИКе я была очень успешна, уже на втором курсе у меня купили три сценария, диплом я защищали тремя готовыми художественными фильмами. Меня сразу приняли в Союз Кинематографистов, и я первый (!) советский драматург, которому СК выплатил деньги по «декретному отпуску».
----------------------------------------------------------------------------------
Может я только этим и войду в историю советского кино, ведь до меня в Союз принимали только мужчин сценаристов и сценаристок, которые давно миновали детородный возраст. Мой успех после института был шумным, но недолгим. Вскоре один из фильмов, по моему сценарию закрыли во время производства. Сценарий посчитали антисоветским. Это было полнейшим бредом, я тогда, да и сейчас, не очень в курсе, какой политический строй за окном. Тот сценарий был, как и все прочие мои сценарии о любви, о не слишком везучих людях… Но я получила «волчий билет», который формулировался «не рекомендовать сценарии данного автора к производству». И надо мной, как над сценаристом захлопнулась крышка гроба! Четыре года я не могла близко подойти ни к одной киностудии, и жить стало не на что.
К тому моменту я рассталась со своим первым мужем, жила с маленькой дочкой, пожилой мамой и очень старенькой бабушкой. За 90 рублей в месяц я нанялась в кинотеатр Баку, который был напротив моего дома, ночью мыть полы в кинозале. Иногда я входила в зал с ведром и шваброй под конец сеанса, на котором шли мои фильмы. Хорошо, что сценаристов никто не знает в лицо… Когда было совсем тошно, я напрашивалась к своим друзьям и вслух читала им свои новые сценарии. Меня терпеливо слушали… Однажды, на одной из кухонь случайно оказался Мастер. Он был очень известным драматургом, лауреатом всего на свете. Прослушав мое заунывное чтение, он вызвался меня подвезти до дома. Я решила, что он надумал за мной приволокнуться, и уже придумала вежливую фразу: «Ты, дедок, давно смотрел на себя в зеркало?» Но Мастер на мое тело не посягнул, он предложил мне работать на него «негром». Я сразу приняла его предложение, писать все же было для меня привычнее, чем смывать презервативы с последних рядов кинозала…
Никогда и никому я не назову имени этого, уже покойного, Мастера, но признаюсь, что написала за него несколько сценариев и одну пьесу. И я не держу зла на этого славного, просто очень бездарного человека, он помог мне и моей семье не пропасть в тяжелую годину. Увы, в итоге я сломалась, последний, написанный за Мастера сценарий моя подлая рука не поднялась отдать ему. До этого передача рукописи происходила под покровом ночи в моем дворе. Мастер приезжал на своей малиновой «Волге», я просовывала в окно машины рукопись, он мне протягивал пухлый конверт с деньгами. В тот последний раз, я просунула в окно не сценарий и свою голову: «Мастер, я не отдам вам этого сценария! Не могу! Тут все обо мне, все из меня! Простите!». Мастер мою повинную голову не отсек, а дал мне все же башку вытащить, закрыл окно и укатил из моей жизни навсегда. Потом назначили свободу, крышка гроба приоткрылась, и у меня опять начали покупать сценарии.
Я снова вышла замуж, родила сына и вроде, можно было жить, поживать, добра прикупать… Однако на меня вдруг навалилась небывалая ранее тоска. Меня стала раздражать моя любимая Москва, все более смахивающая на огромный вещевой рынок, меня пугал надвигающийся хаос… Мне остро захотелось завернуть в скатерть своих детей и валить куда подальше. Я так и поступила. В Шереметьево, я держала за ручки своих двоих детей, а муж вез инвалидную коляску с бабушкой Гоар, которой было почти сто лет…
бВ Израиле я прожила много лет. Израиль стал для меня страной вдохновенья, мне там счастливо писалось, радостно жилось, а ужасы эмиграции выпали не слишком ужасными… Сейчас живу между Москвой, Тель-Авивом и Торонто. Научилась писать в самолете. Когда выходит нечто, на мой взгляд, стоящее, думаю: «Хорошо бы самолет не грохнулся, а то в груде обломков никто не найдет моего „леп-топа“ и никто не узнает, что за мгновенье до гибели, я все-таки умудрилась написать нечто стоящее…»