Юртовой атаман укатил с ансамблем на длительные гастроли, а меня оставил за себя. Никаких дел мне не передал, только вскользь попросил сходить на суд. Двое пенсионеров из соседнего хутора будут через суд расторгать договор купли-продажи дома, а казаки обещали им поддержку в виде присутствия на суде. Что-то у меня царапнуло по душе, когда он об этом говорил, отвернувшись в сторону, но не придал этому значения, потому что обрадовался возможности пообщаться с оппозицией в отсутствие атамана — он не желал опускаться до такого общения. А мне хотелось понизить градус противоречий в казачьем обществе района. Смысла в противостоянии уже не было: желающих вступить в казачье общество для регистрации в реестре набрали гораздо больше, чем требовал минимум, документы уже в Москве на проверке. Те, которые остались вольными, должны спокойно идти своей дорогой и не вставлять палки в колёса реестровым казакам.
Короче говоря, никакими хлопотами исполнение атаманских обязанностей мне не грозило, только — почётом. У нас с атаманом был общий куратор, и мне, как представителю казачьего общества, предстояло теперь по понедельникам ходить к управделами администрации на планёрки. Председатель районного Совета ветеранов тоже ходил к управделами на планёрку, так что, я временно приподнялся на верхний уровень местной иерархии.
На работе у меня был полный ажур: допуски к секретке всем уже пришли и всем назначили доплату, я принял секретку и теперь вникал в содержание документов, работал с организациями и сельскими поселениями по подготовке отчетов о забронированных работниках Ф-6 и готовил документы на первое в этой должности суженное заседание. Оказывается, проводятся в администрации такие секретные заседания по вопросам мобилизации, а я и не знал. Правильно — они же секретные! Как я мог знать?
Впрочем, как сказал бывший мобработник, проводил он эти заседания только на бумаге, не собирая членов суженного заседания. Такая традиция. Я не собирался ломать традицию и подготовил материал к очередному заседанию, надеясь подписать секретное решение у главы, запереть в несгораемый сейф с мастичной печатью и забыть про него. Однако, когда я ткнулся к начальнику утвердить готовые документы по заседанию, он сообщил мне, что суженное будем проводить, дату он мне сообщит дополнительно. Твою же дивизию!.. Подловил меня на формализме.
Ладно, проводить так проводить. Это даже интересно — посмотреть на этот синклит заместителей главы в действии, я-то ещё на этом уровне не варился по работе. Однако, что же может означать такой поворот в отношении проведения суженных заседаний главы района? Почему он совпадает с появлением меня на должности мобработника? Боится, что я могу накосячить в протоколах и решениях? Так они же секретные, никому читать не положено без допуска. Или глава решил посмотреть на меня в деле организации заседаний?
От бесплодных размышлений об этом горестном факте меня оторвал звонок рабочего телефона. Взял трубку и только собрался представиться, как женский фальцет в трубке чуть не лишил меня дара речи:
- Если вы сейчас же к нам не приедете, я повешусь на люстре!
- Вы куда звоните, женщина? Вы ошиблись номером. Это — администрация района, - забыв свою фамилию, сказал в трубку первое что пришло в голову.
- Вы — Федоренко?
- Да, - вспомнил я свою фамилию, - откуда вы знаете мой номер?
- Мне его атаман дал, сказал, что могу к вам обращаться, вы поможете. Приезжайте, иначе моя смерть будет на вашей совести.
Что за театр? Кто-то разыгрывает меня? Нет, слезливый голос, явно, старой женщины в сильном расстройстве, не оставляет сомнений в том, что она сделает то, что обещает. Я ещё не сталкивался с такими ситуациями.
- Господи, я даже не знаю куда ехать, - растеряно сказал в трубку.
- В хутор, - всхлипнула женщина и назвала адрес и свою фамилию.
- Да у меня и машины нет, - машинально продолжал я отнекиваться, мучительно вылавливая в закоулках памяти фамилию, которую услышал из телефонной трубки.
- Атаман сказал… Пеняйте на себя — я пошла вешаться.
- Стойте, стойте, - подскочил я, - что-нибудь придумаю, дождитесь меня.
- Жду полчаса, - твёрдо сказала женщина и положила трубку.
Это что же такое? Этот гад, атаман, подсунул мне подлянку и уехал песни петь, а я — расхлёбывай! Что же делать, до хутора больше десяти километров…
Побежал к куратору, может что посоветует. Управделами был на месте и встретил моё появление вопросом:
- Ты что такой встрёпанный, на тебе, будем говорить, лица нет?
Коротко ввёл его в курс дела.
- Узнаю атамана, - отодвинул от себя бумаги управделами, - наобещает людям и — в кусты, а вы тут … Думаешь, правда, повесится старуха?
- Не знаю, я её в глаза не видел, но по голосу похоже на то. И говор не местный.
- Припоминаю, что-то он мне такое докладывал про приезжих пенсионеров, обдурили их с домом, обещали, что всё по-городскому в доме, а по факту оказалось не так.
- Что мне-то делать, она же мне позвонила? В администрацию района!
- Нехорошо, будем говорить. Ладно, бери мою машину и поезжай, разберись на месте. Вернёшься, расскажешь. А то и вправду, что-нибудь с собой сделает, а мы, будем говорить, останемся виноваты.
Во дворе неухоженной усадьбы меня встретил старик, которому я представился и назвал причину своего появления. Едва старик успел извиниться за свою супругу, как на порог вышла опрятная женщина, одетая по-городскому, с бледным лицом, которое, несмотря на болезненный вид, свидетельствовало о былой красоте.
- А-а-а, приехали! Убедитесь сами в каких условиях мы живём, как нас обманули!
- Диана, - устало сказал старик, - он-то здесь причём?
- Нет, пусть смотрит. Казаки обещали нам помочь, и где эта помощь?
- Проходите, молодой человек, - сказал старик, выразительно глядя мне в глаза, мол, наберись терпения, ради Христа.
Терпения… Этого добра мне не занимать. Я вошёл в дом за взвинченной старухой. Диагноз мне был ясен: старухе надо было вылить своё раздражение на постороннего человека. В хуторе, видимо, уже не осталось людей, которые бы желали ещё раз услышать её историю. Мне надо слушать, соглашаться, сочувствовать, дать человеку выплеснуть негатив. Больше мне помочь ей нечем.
Люди жили в столице Дагестана, обстановка перестала им нравиться и они решили переехать в Россию. На объявление о продаже откликнулись дагестанцы из хутора нашего района. Созвонились, предложили обмен с доплатой, прислали красивые фотографии дома и двора в цветах, обещали бесплатно перевезти из Махачкалы в хутор. Потом дагестанцы приехали в город, всё оформили чин-чинарём, оставили сына в квартире и стариков на чемоданах и обещали вернуться на грузовике за стариками. Время шло, дагестанцы грузовика не присылали, ссылаясь на временные трудности и всякие препятствия, но потом, всё-таки, перевезли городских стариков в хутор. И тут выяснилось, что дом для жилья старикам не подходит. Протекает крыша, прогнил потолок, отопление работает плохо, удобства во дворе и т. д. Старики решили расторгнуть договор, но местные пошли в отказ. И ничего на другую сторону повлиять не могло: ни уговоры, ни милиция, ни прокурор, ни казаки. Пришлось идти в районный суд, дата заседания уже назначена. Последняя надежда.
Я всё осмотрел, всё выслушал, посочувствовал. Господи, как это страшно на старости лет остаться у разбитого корыта! Когда уже нет ни сил, ни здоровья на преодоление непредвиденных трудностей быта. И кто обидел стариков — молодые и сильные люди. Время наглости и бессовестности.
Старуха выговорилась, успокоилась, я ей понравился своим отношением к её горю. Помочь мне было нечем, обещать, кроме своей участливости, мне было нечего. Старуха перестала стращать меня самоубийством и расстались мы по доброму под моё обещание поприсутствовать на заседании суда.
Время до суда было, а я в это время активно общался с хуторскими атаманами из оппозиции. Атаманы охотно шли на контакт со мной, они уже знали, что я осуждаю юртового атамана за его непримиримость и нежелание налаживать сотрудничество с вольными казаками. Я быстро убедился, что среди вольных уже нет никакого желания препятствовать реестровому казачеству и обрадовался этим настроениям. Но тут глава района решил собрать казачьих активистов и поговорить об этом противостоянии. Поздновато что-то… Я замысла главы не понял, но в этот момент был на него немного обижен: он уже несколько раз отшивал меня с моим суженным заседанием, ссылаясь на занятость. Плановые сроки заседания уже прошли, я было опять заикнулся про оформление протокола без сбора членов заседания, но глава недовольно мне сказал, чтобы я ждал его команды и не надоедал. И тут — сбор казаков в администрации, на который я тоже попал. И решил выступить. Выступил на свою голову.
Начал я с того, что не могу попасть по работе к главе, а тут обсуждается ерундовая проблема, которая выеденного яйца не стоит. И дальше повторил то, что уже не раз внушал казакам: реестровая служба уже — факт юридический, а казачье общество вот-вот в реестре зарегистрируют. Надо продолжать жить дальше: реестровым казакам искать службу, а вольным заниматься политикой.
Ох, как меня глава опустил! Дождался пока я сяду на место и спокойненько, с улыбочкой, не глядя на меня, рассказал, что он не нуждается в советах и оценках, и сам знает какие проблемы в районе важные, а какие второстепенные. И нечего лезть на трибуну, ежели в обстановке не разбираешься.
Я чувствовал себя, как оплёванный. В армии на меня матом орали и то легче было. А тут культурно дали понять, что я — никто и звать меня никак.
Казаки смотрели на меня сочувственно.
Сам виноват, великим деятелем себя почувствовал, трибун хренов!
После заседания встретился с атаманом хутора, в котором жили обиженные старики и разузнал подробности казачьей помощи этим старикам. Да, пытался юртовой атаман надавить на дагестанца, но тот оказался крепким орешком, а главное — при деньгах. Фермерствует, скот держит, бомжи на него работают, в милиции всё у него схвачено. Квартиру сыну купил, он у него школу закончил, отправил в город на родину учиться. И ни за что эту квартиру уже не вернёт.
Фермер не поддался, а юртовой атаман быстро поменял позицию после переговоров с ним. Стал разводить руками, мол, старики сами виноваты, надо было смотреть хату, прежде, чем договор подписывать.
Был я на этом суде. Одинокий старик утверждал, что его заведомо обманули и не перевозили до тех пор, пока не наступил срок, когда договор отменить уже нельзя. Крепкий дагестанец передал полномочия жене, ссылаясь на то, что плохо знает русский язык. Зато его упитанная жена — учительница — выстроила защиту умно: показала кучу всяких справок, свидетельствующих о серьёзных причинах задержки перевозки стариков, утверждала, что старики сами не захотели предварительно осмотреть жильё, а теперь капризничают. Эта пара вела себя нагло и громогласно. Хозяева жизни!
Суд старикам отказал в расторжении договора. Грустно мне было наблюдать это торжество законности в зале суда. Справедливость в этот зал сегодня не зашла.
Старик мне сказал, что на этом не остановится. Как он это известие супруге сообщит? Опять мне старуха звонить начнёт.
Не позвонила.