Меня зовут «Ямато». Линкор «Ямато». Что скрывалось за простотой этого славного имени я узнал позже, когда смог осознать себя личностью и у меня появилась память. Сейчас я думаю, что это произошло в тот момент, когда была закончена главная надстройка с командным мостиком. До этого у меня было просто тело, состоящее из фанеры и клея, а с возведением этой башни я стал осознавать собственное бытие и даже местоположение в пространстве.
То, что я тогда посчитал миром, было ограничено со всех сторон стенами. Свет исходил от одной из них днем, через прямоугольные проемы и вечером, от противоположной, из светящихся трубок. Из третьей, из раскрывающегося прямоугольного входа возникал Отец. Остальное было как в тумане, поскольку я не знал, как это называлось. С появлением у предметов имен я стал различать бесполезные блоки – книги и полезные – куски фанеры, из которых состоял я, наждачную бумагу, покрывавшую часть моей колыбели и другие радости бытия.
Оказалось, что на некоторых стенах весят портреты моих сородичей – старомодные красавицы в парусах и с роскошной кормой и юные созданья неопределенного пола с рублеными чертами лица, тонкой бронёй, но, как выяснилось, страшной начинкой из ракет, несущих смерть всему живому.
Об этом, как и многом другом, я узнал от своего Отца. В процессе моего воплощения, так это называется, он разговаривает со мной. Правда, ответить ему я не могу, пока не могу, возможно, что в скором времени он мне приставит трубы, и я попробую выйти с ним на связь, а пока я довольствуюсь тем, что слушаю его рассказы.
— Ты вот думаешь, чего это я за тебя взялся, дурилка фанерная? Тебе, наверное, кажется, что от великой моей любви к морю, которого я в глаза не видел, или к военной технике, или к Японии. А вот и нет. Конечно, я мечтаю побывать на море, и корабли люблю и уважаю, и самурайский дух меня восхищает, но даже если бы мне еще два года назад за это посулили денег, я бы послал куда подальше и заказчика и эту работу… Всё это исключительно из–за одного мальчика из стародавних времён.
Отец говорит много непонятных слов, но я со временем усваиваю их смысл, или, по крайней мере, придаю им свой, собственный, что тоже меня устраивает. Что такое море, я понял быстро, военная техника тоже не представляла для меня сложности – у самого на палубе были три отверстия под орудийные башни с главным калибром. Япония… ну это район наверное такой во внешнем мире, в том, что находится за стенами этого маленького мирка, и часть которого я вижу в те прямоугольные вырезы – окна. Отец говорит, что я увижу этот мир и увижу очень скоро…
— Давным–давно в детстве, я мечтал делать модели парусников. Они казались мне верхом совершенства с технической точки зрения, конечно. Я сказал об этом родителям, и отец повел меня в кружок рукоделия – там школьники учились выпиливать лобзиком игрушки из фанеры. Это был как бы подготовительный класс. На следующий год его выпускники могли выбрать: пойти им в авиамодельный или судомодельные кружки. А это уже было серьезно. Всю зиму я выпиливал лобзиком сначала простые фигуры, потом – сложные, всяких зверушек, вроде жирафа или лошади. Готовые фигуры мы обрабатывали шкуркой, прибитой к верстаку в центре комнаты. А потом покрывали вонючим лаком. Я едва дождался нового учебного года, чтобы записаться в судомодельный кружок. И снова мама привела меня к мастеру. А у того на столе стоял корпус небольшого парусника – еще без мачт, но уже с фальшбортом, пушечными портами и даже трюмным люком. Мне сейчас кажется, что это была легендарный галеон «Золотая лень» пирата Френсиса Дрейка. Не бог весь какой парусник – в 22 орудия. Сам то я мечтал не больше, не меньше о «Вазе» — шведском стопушечнике с высокой кормой и печальной судьбой. Но светил мне только ракетный катер типа 1241 «Молния», как я разобрался позже. Это идеальный корабль для начинающего судомоделиста – несложный корпус с надстройкой, одной орудийной башней и четырьмя ракетными трубами по бортам. Я с упоением взялся за дело… но зимой мой энтузиазм немного поостыл. Дело двигалось очень медленно. Работать руками я никогда не был большим мастером, а тут еще и началась нехватка пилок для лобзиков – в стране был перманентный дефицит, и пропадало то одно, то другое. Той зимой пропали пилки для лобзиков. Мастер собрал нас и сказал, что теперь нам надо заняться экономией этого важного ресурса. Если раньше когда кто–то во время занятия ломал пилку, а это дело обычное, практически у каждого случалось, ему выдавалась новая, то теперь вместо новой – заводской, он получал «штрафную» — скрученную из проволоки. Пилить ей было одно мучение – мало того, что дело шло медленнее раза в три, так ещё и проволочная пилка оставляла в фанере вместо ровной борозды извилистую волну, которую потом приходилось обрабатывать шкуркой. Но и это была не беда – терпенье и труд, как говорится, всех перетрут, хе–хе… Случилось нечто более страшное – в наш кружок пришли мальчишки из А класса. Во всем нашем потоке А класс считался самым хреновым. Учились они так себе, что впоследствии, после восьмого класса, подтвердилось их практически полным уходом в ПТУ и техникумы, зато на переменах они были первыми во всех драках. Нас – гэшников они презирали, как ботаников.
Разумеется, для меня, единственного представителя их исконных врагов из Г класса настали черные времена. Дети и без прямой драки могут довести чужака до ручки… дверной.
Не выдержав морального террора, я стал все реже приходить на занятия, а потом и вовсе бросил кружок.
И вот весной, я стоял на своем балконе и поплевывал вниз. А мимо моего дома идет довольный мальчишка из ашников и несет новенькую модель ракетного катера во всех подробностях. Я знал, что в кружке есть обычай – если кто–то уходит насовсем, его корабль передается другому для завершения. Возможно, что этот корабль был моим – вот что я тогда подумал. И мне так захотелось выстрелить в этот корабль из снайперской винтовки, так, чтобы он разлетелся на куски. Понимаешь меня?
Это примерный пересказ речи Отца – в оригинале слов было гораздо больше, и половину я не запомнил, поскольку они были для меня новыми, а мой словарный запас тогда умещался на школьной доске. Так вот, спустя много лет, когда у Отца подросли уже свои дети, он вдруг вспомнил о той обиде — не обиде, но огорчении, это точно, и решил взять реванш, назло мальчишке, имени которого он даже не помнил.
Вот так и стал появляться я, «Ямато».
– Ты был самым большим линкором японского императорского флота, — шептал мне Отец, пока склеивал башни главного калибра, – и у тебя были самые мощные пушки всех времен и народов – 460 миллиметров, твоя броня достигала полуметра, а водоизмещение как у трех «Петров Великих». Не было корабля, который смог бы противостоять тебе в честном бою. Злые янки разбомбили тебя в 1945 году… Вот мы им всем и отомстим.
Однажды Отец привёл в комнату другого человека. Он показался мне копией Отца. Если учесть, что никого из племени людей я не видел, то для меня все они были на одно лицо. Но тут я не ошибся – это и был родственник.
— Вот об этом я и говорил, Андрей. Название пока раскрывать не стану, чтобы не сглазить. Нравится?
— Да, неплохо.
Андрей явно не пришёл в восторг от меня. Я тогда подумал, неужели я так плохо сделан, но вечером, когда отец пришёл работать над третьей башней, всё разъяснилось.
— Это уже не то поколение. Они интересуются только автомобилями и компьютерами и не могут отличить линкор от дредноута. Они даже не в курсе, что мы воевали с Японией.
Вообще я тоже не в курсе, что они воевали с Японией. Я вообще не в курсе, что мы не в Японии. Может это хорошая новость, а может и плохая.
Через несколько дней Андрей пришёл ко мне. В соседней комнате, так называются эти отсеки, где существует племя людей, было шумно – кажется это был совместный прием пищи. Отец никогда не запирал дверь в мой отсек, да и кроме него в этом доме никого не бывало обычно, по крайне мере с тех пор, как я стал осознавать, что есть «я» и что – не «я».
Андрей пришел не один – с ним был еще один человек, отличавшийся более длинными волосами и странной одеждой – куском материи, обернутом вокруг тела.
— После того, как мать ушла от него, он совсем впал в детство, — говорил Андрей, – Бросил работу. Сначала рисовал, теперь вот занялся моделями…
— А что плохого, – сказал второй человек тонким голосом, – другие пить начинают. Моя мать вон, третий год уже в депрессии – только и делает, что плачет, когда не пьёт таблетки.
— Наташа, да нелогично всё это. Подумаешь, разошлись люди, так что теперь – жизнь кончилась? Мне поступать в этом году и если не попаду на бюджет, понадобятся деньги на учебу, мать не даст, а отец – сам видишь, линкорчики клеит.
Во время беседы они обошли меня по кругу. Выходит – второй человек – девушка. Я уже знал, что имена определяют пол – по этой глупой причине многие вполне мужественные корабли оказывались в несколько щекотливой ситуации. Может быть, поэтому они предпочитали тонуть в самое неподходящее время…например, ну этот, как его… «Андреа Дороио»…
— Что это? – наконец спросила Наташа,
— Это линкор. Военный корабль. Забыл название, что–то японское.
— Мураками, Миядзаки, Мицубиси, Миссури, Уссури? – перечисляла она без цели, – Что–то выглядит он не впечатляюще…
— Первая работа. Многими деталями пришлось пренебречь – например зенитными пушками–автоматами.
— Он будет плавать или нет?
— Пойдём, спросим.
— Зачем? Ты меня для этого позвал?
Похоже, что не для этого, потому что эти двое сблизились лицами и замерли. Кажется, это называется поцелуй.
Об этом я узнал не от Отца, а от Капитана Паука. Он так и представился – Капитан Паук. У него семь ног, восьмую он потерял в битве при Гвадалканале.
— Ну, это тут, недалеко, – сказал Капитан Паук, махнув одной ногой в сторону окон, – Великая была битва. Много наших полегло… ну да я не об этом. А целуются они всегда перед размножением. Это мне совершенно точно известно. У нас на такие нежности нет времени, мы то быстро–быстро, а потом бежать сломя голову, пока избранница не очухается и не захочет есть. А вот у них ритуалов побольше будет – ухаживания всякие, поцелуи… а конец по сути одинаков, что у нас, что у них – все хорошо, пока самка не захочет есть…
Капитан Паук свалился прямо с неба, точнее с потолка. Длинная нить на которой он спустился, напомнила мне о канатах времен такелажа. Он походил по моей палубе. Критически всё осмотрел и сказал:
— Годный корабль.
— А что бывают и негодные? – спросил я его.
Он перепугался поначалу и даже понесся назад, вверх по своим вантам, но я его попросил остаться.
— Я уж думал, что сошёл с ума, – сказал капитан Паук, – а ведь вроде кофе сегодня не пил. Честно говоря, плавал я всего на двух судах. И оба были годными. Одно построили мальчишки с соседней улицы, второе я захватил сам и даже набрал команду отчаянных головорезов. Вот только все это оказалось напрасным – одна атака с неба и на судне лежали только куски от членов моего экипажа. А у тебя, гляжу, есть чем ответить на атаку ос.
— А что такое осы?
— Это авиация противника. Она состоит из ос, пчел–камикадзе и шмелей. Сейчас зима и погода нелётная, а когда тебя спустят на воду, придётся иметь дело с этими тварями. Но я могу помочь. Если возьмешь меня на борт, конечно. Мне много не надо – укромный угол, пережить зиму и немного клея, который здесь так щедро разливают. А мух я себе сам добуду – у меня по всей комнате капканы развешены. Ни одна летающая тварь не прорвется.
Мухи – это гражданский вариант ос, без боевой раскраски и жала, – пояснил мне Капитан Паук, – они только и могут, что срать на потолке.
Он–то мне и стал рассказывать о мире, который находится за стенами.
— В Центре мироздания стоит этот дом. В нём много этажей и на каждом живут разные люди, такие как твой Отец. Вокруг дома огромное пространство, где высятся как скалы другие дома. Между ними течет река, которая впадает в великое море, что омывает наш мир ос всех сторон. Я до моря никогда не добирался, но другие пауки говорили, что оно начинается за самыми последними домами, за которыми садиться солнце. Зимой весь мир замерзает и тепло остается только в домах, где живут люди, а весной все снова оживает и по реке можно добраться до моря, чтобы принять участие в морских баталиях. А по осени – будь добр, возвращайся, иначе вмерзнешь в лёд, как вон тот – Капитан Паук показал на гравюру, в которой незадачливый корабль полярной экспедиции торчал из белого ледяного поля.
— А где же расположены такие страны как Япония, Германия, Англия?
— Это проще простого – соседний дом видишь? Это и есть Германия. По весне их мальчишки дерутся с мальчишками из нашего дома…
— Мне кажется, Отец говорил, что это большие страны…
— Конечно большие. Мне до этой Германии недели две идти своим ходом.
Да, размеры Капитана Паука явно не располагали к дальним путешествиям. И вообще, у него была масса странных привычек – большую часть времени он проводил, забившись в самый дальний угол моего корпуса, нанюхавшись клея. Когда появлялся Отец, он быстро выбегал и прятался под стол и терпеливо ждал, когда тот закончит со мной заниматься. К моему удивлению, он совсем не понимал человеческой речи, объясняя это тем, что родился в Австралии, что через два дома, оттого речь аборигенов ему неизвестна. Но его комментарии к пересказанным мною историям отца расширяли мой кругозор. Так, к примеру, он рассказал о том, как происходят войны.
— Каждую весну представители всех стран собираются и пишут свои названия на бумажках. Потом кладут эти бумажки в треуголку, перемешивают и каждый тянет по очереди. Кому какая бумажка достанется, тот с тем и воюет.
— А если достанется собственная страна?
— Ну, тогда это называется гражданской войной…
Почему–то я этому объяснению не очень верил – но спросить было не у кого – Капитан Паук был единственный, кто слышал меня.
Тем временем отец, наконец, окончил башни главного калибра и принялся за мелкую работу – он создавал мостики и переходы из проволоки, крепил двери, делал иллюминаторы из оргстекла.
Капитан Паук внимательно осмотрел главный калибр и заявил:
— Эти пушки могут стрелять. Они сделаны из свернутой в трубочку жести. Хочешь, я заряжу тебе их. Я умею, видел как это делают мальчишки с пустыми гильзами.
Я охотно согласился, решив, что чем более я буду приближен к своему оригиналу, тем больше буду угоден Отцу… Капитан Паук приволок откуда–то спички и принялся срезать с них кусочки серы при помощи обломка лезвия неопасной бритвы.
Надежда на трубы, с помощью которых я мог бы выйти на связь с Отцом не оправдалась – они просто стали удобным ходом для Капитана Паука в мой трюм. Скоро будут установлены башни главного калибра и трюм окажется недоступен ниоткуда извне, кроме как через трубы.
Я обеспокоился – не хочет ли Капитан Паук навечно поселиться в моём трюме, но тот сказал, что здесь он только до весны.
— Тебя, скорее всего, поставят на вечный прикол в сухой аквариум, а мне чем–то питаться надо…
Перспектива оказаться навеки в четырех стенах меня вполне устраивала – мир снаружи был не так уж дружелюбен. Но глянуть одним глазком на то, что происходит за пределами этих стен, хотелось.
И еще меня беспокоило, какими деталями оригинала кроме зенитных пушек пришлось еще пренебречь при моем создании.
— Ну, ты прям, как живой, – расхохотался Капитан Паук, – В смысле, придираешься к мелочам. Конечно, у тебя нет паровой машины внутри, ты сделан не из полуметровой брони и твои надстройки и трюмы пусты. Ты слишком многое хочешь от своего создателя. Мне бы, например, тоже не повредили мозги побольше, а то моих едва хватает на плетение паутины, а разговоры с тобой быстро утомляют. Кстати, а чем ты думаешь?
— Не знаю, а что, разве думают чем–то конкретным.
— Ну да. Мы, пауки и некоторые люди мозгами. Есть те, кто думает задницей, сам слышал. Вот мухи, к примеру, точно ничем не думают, иначе я бы с голоду сдох, настолько кривая у меня паутина из–за увечья…
— Значит, у меня где–то есть мозги.
— Скорее всего, они в главной надстройке, – согласился Капитан Паук. Но она уже замурована, и с уверенностью утверждать это не могу…
Тем временем отец установил на мне башни и начался процесс покраски… Капитан Паук целыми днями прибывал в трансе, вызванном запахом олифы. Когда же отец уходил, Капитан Паук садился за барабаны, сооруженные им из пустых спичечных коробок и стучал на них до утра… Я решил, что он свихнется, но по счастью, он тоже понял эту опасность и едва передвигая ноги, уполз в другую комнату.
— Вот это был оттяг, – сообщил он мне, немного оклемавшись… Я ту паутину, что сплел под кайфом теперь могу продавать на аукционе авангардного искусства. И мухи будут дохнуть от когнитивного диссонанса при подлете к ней.
— От чего будут дохнуть мухи?
— Не парься, это не морской термин. Так люди называют реакцию на несовместимые вещи. Например, если увидят паука–вегетарианца.
Капитан Паук очень быстро соорудил в моем трюме целую систему из паутины.
— Это поможет тебе управлять своими башнями, сам же ты этого сделать не можешь, правильно?
Вынужден был согласиться – своим корпусом я никак не владел.
— У живых тоже так бывает, – успокоил меня Капитан Паук. И это им нисколько не мешает. Я слышал, что в Англии есть даже такие люди, которые не могут пошевелиться, но при этом все знают про устройство Вселенной и другие люди их окружают заботой и почетом и внемлют каждому их слову. Ты, наверное, тоже станешь великим ученым и будешь рассказывать моим паучатам про строение мира.
— Паучатам? Уж не собираешься ли ты заселить мой трюм своим потомством?
— Ну, если тебе не нужна команда для покорения мира, они могут поселиться и за плинтусом…
Той же ночью Капитан Паук продемонстрировал свои возможности по управлению моими башнями. Было приятно видеть, что твои команды исполняются в точности, как тебе хочется – с помощью своей паутины он достаточно ловко поворачивал эти махины и даже поднимал–опускал стволы. Возможно, что мысль о паучатах окажется не такой уж и плохой.
Я был уже почти готов, когда пришел Андрей. Отца не было дома. Андрей обошел меня, внимательно рассматривая детали, и вдруг взял меня на руки и вынес из комнаты.
— Может плавать ты и умеешь, – бормотал он себе под нос, – а вот летать вряд ли.
— Капитан Паук, – заорал я, – — просыпайся, у нас полундра!
— Вот блин, что там произошло?
— Да этот мелкий опоссум – сын Отца собирается меня сбросить с балкона!
— С чего ты взял?
— Он сам это говорит.
— И что же нам делать?
Андрей пронес меня через большой отсек, где всегда собирались гости Отца для приема пищи, поставил меня на стол и стал открывать дверь, ведущую на улицу. Я знал, что это не главная дверь, знал, что она ведет на так называемый балкон, с которого люди поплевывают вниз, а порою и что–то с него выбрасывают. Тем временем, мне пришла в голову замечательная идея.
— Слушай меня, — говорю я Капитану Пауку, — по моей команде, разверни кормовую башню на норд ост и дай залп из всех орудий. Кстати, чем ты их зарядил?
— Спичечный порох и пульки от пневматической винтовки, я их нашел в ящике с инструментами.
Андрей взял меня под мышку и вынес на балкон.
Капитан Паук взвыл – «Да тут холод собачий». Я возразил, что морозить меня точно не будут. Оставалась последняя надежда, что этот мелкий ублюдок передумает. Но он поднял меня над зияющей пропастью мира на вытянутых руках и произнес:
— Ну, батя, сейчас ты точно пойдешь деньги зарабатывать.
Я скомандовал: огонь!
Надо было видеть лицо этого спиногрыза, когда моя кормовая башня развернулась. За секунду до залпа.
Бах!
Спичечный порох сгорает медленно, отдачи я почти не почувствовал. Андрей с криком отпустил меня и схватился за лицо.
— Надо было тебе ткать парашют, — сказал я на уровне пятого этажа Капитану Пауку.
— В таких случаях говорят – «Спасибо за службу», – ответил Капитан Паук на уровне третьего этажа, – И еще, давно хотел тебе сказать, это конечно не имеет никакого значения, но на самом деле я паучиха…