Вдруг понял, что не называю мысленно страну, в которой живу и которую люблю, Россией. Тридцать два года в "Российской Федерации (России)" живу, а так и не привык.
Нет, и Советским Союзом не называю. Это было бы пижонство какое-то, какая-то "демонстрация убеждений", а у меня нет политических мотивов. Просто... Ну, вот как детям бывает трудно назвать мачеху "мамой". Пусть даже хорошую...
Если мне надо как-то обозначить, "позвать" мою "среду обитания", я тихонечко, почти не слышно, думаю слово "Родина". Не специально так. Просто так получается.
Это Родина не из учебников истории, не из книжек о пионерах-героях, не та, которую надо писать с большой буквы. (Я пишу с большой, потому что это имя её.) Как бы сказать... Вот у Лермонтова есть стихотворение "Родина"...
Вообще, у него есть "Когда волнуется желтеющая нива...", это шедевр и иногда лучшее стихотворение в мире, его тоже можно было бы назвать "Родина". Но я о другом, которое и правда так называется, помните?
Люблю отчизну я, но странною любовью.
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю — за что, не знаю сам —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень...
Мне кажется, это не о том, что, вот, бывает любовь "большая", "историческая", а бывает "маленькая" – когда прилепился душой к полюшку, к церквушечке на пригорке, к мамкиному подолу и крынке молока из подпола – и доволен. Нет, это что-то другое... Но я не могу это нащупать, найти слов.
Вот есть такая книжка Василия Белова "Лад". Читали? Я – да и почти плакал – от невозможности вернуть, удержать то, о чём в ней рассказывалось. Как будто, знаете, показали во сне ушедшего родного человека – и забрали. Или есть такая книга Евгения Носова "Усвятские шлемоносцы". Читали? ("П. – потрясение". Одна из величайших русских книг.) Или книга Виктора Астафьева "Последний поклон", главы о довоенном детстве...
Это всё книги о ней, о моей Родине. Хотя я так, там и тогда не жил. Я кое-как живу здесь и сейчас, но... Всё, до чего дотрагивается душа, родом оттуда.
Ну и советское прошлое: "девочки в туфлях-лодочках", весь этот "Июльский дождь" и все эти "Девять дней одного года" – пепельницы с горами окурков, "спирт, бессоница и дым – всё идеи навевало", "интегральчик – не ноль", всё это тоже чувствую до боли, до слёз родным и... Честно говоря, вокруг себя, во внешней среде не вижу. (Может, те писатели, режиссёры (а также мои мама и папа) всё это придумали, и этого никогда не было?)
Было. Было! И есть. Это – моя Родина. Можете называть меня ретроградом.
Я не вижу будущего. Не могу вообразить его, как ни силюсь. Серый туман... Я хорошо вижу прошлое. Что ж, ретроград и есть.
Была лет двадцать назад популярна на Москве-реке певица по имени Сезария Эвора. Хорошая, душевная. Сильно не молодая. Пела она на португальском (или креольском? я их не различаю) языке, и хотя родом была с какого-то острова, а вовсе не из Португалии, у меня в голове прочно связывалась с образом этой страны.
А образ вот какой: ведь Португалия была когда-то первой европейской империей Нового времени. Обогнули Африку, достигли Китая, обогнули Земной шар ("Лучик" рассказывал об этом в мартовском номере, помните? Шучу, шучу), и вынудил испанца (хотя на самом деле итальянца) Колумба открывать Америку.
Португальцы первыми придумали строить флот. Никаких ещё ни испанских галеонов, ни "царицы морей" в помине не было, а они уже. А потом – бах. И не стало великой империи. "Слиняла в три дня".
И вот я, когда слышал – не печальные, тоскливые, – а какие-то безгранично терпеливые песни Сезарии Эворы, всегда воображал старуху-мать или состарившуюся жену, чей сын или муж много лет назад ушёл в море. А она сидит на берегу, сморит выцветшими от солнца и ветра глазами на горизонт и... ждёт? Или вспоминает о чём-то?
Скрученные узлами вен руки сложены на коленях. Великий флот превратился в треснувшее корыто. А она поёт что-то ласково-неразборчивое, и кажется, будто перечисляет имена ушедших за горизонт героев:
"О бесстрашный Жоан Гонсалвиш Бартоломиу Кошта, о Триштан Ваш Тейшейра, о Дього Силвеш, о Жил Эанеш…"
Где вы, где вы.
Это не "упадочничество". Это не отчаяние. Это верность. Терпеливый рассказ о былом величии. Пусть дети знают. На всякий случай.
Я часто кажусь себе этой старухой из моей фантазии – когда делаю "Лучик" (а я его, как тот прапорщик из анекдота, всегда делаю, извини, Станиславыч, что получилось "я", – так-то, на самом деле, мы). Главная задача – послать детям зашифрованный сигнал. О том, что так можно, что так бывало.
Понимаю, что дело крохотное, сколько там людей его читает, ну две, ну три тысячи, ну четыре. Всё равно. Спутник тоже был маленький, и делал-то какую-то ерунду: просто был и посылал сигнал: пи... пи... пи... А люди смотрели в небо.
Сегодня придумал рубрику "Домашка" – первое задание такое: найдите песню "Говорят, дельфины говорят" и внимательно, спокойно прослушайте. Она коротенькая, две минутки всего. Вопрос: какие чувства она у вас вызвала? Хочется разбежаться и взлететь – или хочется отчего-то заплакать?
Это из мультфильма "Девочка и дельфин", он ужасно не современный, к тому же неотреставрированный, жуткого качества. Никто из нынешних детей не станет смотреть. А эта песня... Пусть будет.
Ну и так, по капельке, номер за номером пи-пикаем. Как это, у того нерусского певца, которого я не очень... "When I find myself in times of trouble, mother Mary comes to me, speaking words of wisdom: Let it be"... Правильная песня, душевная. Хоть, может, и не о том, не знаю.
