В тот день я поссорилась с Сережкой. Мы дружили с пятого класса. Наша дружба началась на даче, он жил у своей бабушки, я у бабушки с дедом. Тем летом почти каждый день шел дождь, и ребятни на дачном массиве было немного. Некоторые приезжали только на выходные, так что выбор у меня и у Сережки был небольшой. Или мы общаемся друг с другом, или сидим каждый у себя в гордом одиночестве.
Наше пребывание на дачах было вызвано жестокой необходимостью, нас туда просто сослали. Мои родители работали, и оставлять меня одну дома на весь день не хотели. Да и все мои подружки разъехались на лето кто куда. В пионерский лагерь я отказалась ехать на отрез. Ну не моё это и все тут! Уж лучше скучать на даче.
Сережкина мать тогда активно устраивала свою жизнь, да и его бабушке на даче нужна была помощь. Мы вместе с ним поливали грядки, собирали ягоды, катались на великах, в редкие солнечные дни купались на озере. С его подачи я начала рыбачить, до этого такой способ препровождения досуга я беспричинно игнорировала.
В общем, общение наше, возникшее, по необходимости, не закончилось с окончанием лета. Незаметно для нас оно переросло в дружбу.
После окончания школы, мы, получившие на руки аттестаты, строили планы на будущее. Я собиралась поступать в институт. Всем одноклассникам и подругам я говорила, что пойду в наш университет. Правда, у меня была дерзкая мысль ехать поступать в Москву, тем более, что в столице жила мамина двоюродная сестра и мне было у кого на первое время становиться.
Но о Москве я никому не говорила, это была тайна. Я боялась не пройти по конкурсу, боялась жизни в чужом городе, хотя тайно и мечтала об этой жизни. И еще я боялась, что если уеду, то больше никогда не увижу Сережки, что наши пути разойдутся, и мы безвозвратно потеряемся в этом большом мире. И про этот свой страх я не говорила никому, ни маме, ни подружке, ни тем более Сережке.
Сергей планировал поступать в военное училище. Я знала об этом, у него не было других вариантов. Его дед и отец были военными, так что его будущее было решено. Он мог только выбрать училище, в которое пойдет. В тот далекий день, мы сидели вместе на пляже. Народу было не много, в основном студенты, уже сдавшие сессию и не работающие мамочки с детьми.
Купались мы мало, вода еще была холодной. Мы сидели на одном покрывале, жевали испеченные моей бабушкой пирожки, и, отбросив книжки, делились планами.
Мы не заметили, как наш разговор перерос в ссору. Потом я никогда не могла вспомнить, как это случилось. Все произошло само собой, слово за слово и глупые, обидные слова сами слетели с языка.
Рассказывая о своих планах, Сережка ни единого слова не сказал обо мне. Точно меня в его жизни никогда и не было. Будто он вычеркивал меня из своего будущего, из новой жизни. Это и показалось мне обидным. Я, можно сказать, в Москву не хотела ехать, что бы быть ближе к нему. А он, он вел себя так, точно я ему совсем чужая.
Нет, мы не были парой в прямом смысле этого слова. Нас не считали женихом и невестой. Мы не целовались после уроков, но мы, точнее я, в себе я могу быть уверена, я ни на кого другого не смотрела. Я всегда знала, что у меня есть мой Сережка. А он, он, оказывается, даже и не думал обо мне.
Я не ждала от Сережки признания в любви, я просто хотела быть уверенной в том, что что-то значу для него. Я хотела услышать что-то типа «Ты приедешь ко мне на присягу?» или «Ты будешь мне писать?», но ничего подобного я не услышала.
Может быть, Сережка ждал, что я сама скажу, что буду ему писать или приеду к нему на присягу. Ведь когда у меня был аппендицит, он приходил ко мне в больницу. А когда он сломал ногу, я приходила к нему домой. И никто из нас не ждал приглашения другого.
В общем, я разобиделась, и ушла с пляжа. Мне хотелось, что бы он побежал меня догонять, но он остался на месте. Раздосадованная, я не пошла домой, а долго без цели бродил по городу. Я возвращалась, когда уже стало смеркаться. Дребезжа стеклами, трамвай вез меня по скупо освещенным улицам. На соседнем сиденье расположилась старушка в цветастом шелковом платочке и потертом мужском пиджаке, накинутом на платье.
Так получилось, что мы выходили на одной остановке. Старушка, маленькая и сгорбленная, была обладательницей большой хозяйственной сумки, причем на ее фоне сумка эта казалась почти огромной. Поскольку никого рядом не оказалось, я взяла бабушкину поклажу и вынесла из трамвая.
Старушка, внешне напоминавшая сушеное яблоко, оказалась существом юрким и цепким, во всяком случае, в меня она вцепилась мертвой хваткой. Мне пришлось проводить ее до дома, всю дорогу тащить ее баул и слушать болтовню о том, какой шустрой она была в молодые годы, и как сейчас болят суставы. Я оставила бабушку у подъезда, выслушав ее суетливые благодарности и пожелания всех благ и крепкого здоровья. Я уже уходила, когда вслед мне донеслись ее слова: «Дай тебе Бог!»
Я вспомнила какую-то сказку, где добрая фея превращается вот в такую вот старушку, и предлагает девушке, так же проводившей ее до дома, исполнить любые ее три желания. Неизвестно почему, я размечталась. Вот если бы «моя» старушка оказалась доброй феей, что бы я пожелала. Может, старушкино пожелание «Дай Бог» и есть намек на эти три желания.
Я тут же мысленно пожелала, что бы у меня было много красивых вещей, что бы нос был точеной формы, ну может быть с маленькой, аристократической горбинкой, и что бы я вышла замуж за заморского принца на белом коне.
Придя домой, я узнала, что Сергей мне не звонил. Тогда я обиделась еще больше, и твердо решила тоже ему не звонить. Я наскоро поела, легла в постель и немного, совсем немного поплакала, перед тем как уснуть.
Через неделю я уехала поступать в Москву. Назло Сергею, если он обо мне совсем не думает, то и мне тоже на него наплевать. Вот так! Мы с ним так и не поговорили перед отъездом. Тогда я даже не думала, что тот наш разговор на пляже, наша ссора, будут последним в нашей жизни. Больше я никогда не видела друга моего детства.
Я поступила в универ в Москве. Как ни странно это обрадовало и опечалило меня в равной степени. Первый год я безумно тосковала по дому, денег было в обрез, а вот народу в общаге до фига.
Я безумно завидовала коренным москвичам, тому, что они жили в семьях. Меня бесило, когда они в разговоре упоминали, как вчера или сегодня их достали родители. Я до отчаянья тосковала по родителям, по бабушке и, что казалось мне странным, по своей сестренке Ленке, особе жутко вредной. Я даже позвонить лишний раз не могла, сотовых тогда еще не было.
А еще я безумно тосковала по Сергею и злилась на него. Если бы тогда он сказал хоть слово, я бы никогда не уехала в эту Москву. Поступила бы у себя в городе, жила бы дома, меня бы тоже доставали родители и бабушка, и через день я бы ругалась с Ленкой, грозясь когда-нибудь ее убить.
После зимней сессии я спешила домой, восемнадцать часов на боковушке в плацкартном вагоне, и я буду дома. Папа и Лена ждали меня на вокзале, мама и бабушка хлопотали дома. Эта ненормальная Ленка с диким визгом повисла у меня на шее, папа взял мою сумку, степенно обняв меня.
Мой папа, заботливый, но консервативный, считал недопустимым проявление эмоций на людях. Я знала, что это короткое объятие для него просто эмоциональный взрыв. Зато Ленка своих чувств не скрывала, она прыгала вокруг меня, заглядывала мне в глаза и почти поскуливала. Точно так же дома меня встретила наша собака.
Мама и бабушка расцеловались со мной у двери, их нескончаемые поцелуи и объятья прервал только обед. Среди этой суеты и эмоций я не забыла про Сережку. За полгода моя обида сошла на нет. Утром следующего дня я побежала к нему. Но встретила я только его маму. Увидев меня, она всплакнула.
- Вот радость-то для твоей мамы. А мой Сережка, слышь, к отцу уехал. Это в первый отпуск! Отец его в больнице, при смерти, говорят. Как умирать, так сына захотел увидеть, а за двенадцать лет ни разу к мальчишке не приехал и ни копейки денег. А тут о сыне он вспомнил! Уууу, козел! И Сережка, тоже хорош, к нему поехал, а мать по боку, мать подождет. Эххх! – почти причитала Сережкина мать, вытирая набежавшую слезу.
Вдруг она точно очнулась, посмотрела на меня, и вспомнила о гостеприимстве:
- Да что же я-то стою. Ты проходи, у меня пирог с вишней, раздевайся.
Я пила чай с пирогом, рассказывала о своем житье в Москве и старалась что-то узнать о Сережке.
Его мать была словоохотливой, и рассказы свои перемежала с жалобами на уехавшего к отцу сына.
- А я-то из-за него куска не доедала, ночей не досыпала, ведь полностью на моих руках вырос, ни от кого я помощи не видела - жаловалась она.
Ага, конечно. Поэтому все лето Сережка жил на даче у бабушки, да и потом постоянно был у нее, мотался в школу через весь город. И если его мать и не досыпала ночей, то явно не из-за сына, а из-за какого-нибудь мужика и горячего желания устроить свою личную жизнь.
И алименты Сережкин отец платил нормальные, я сама слышала, как Сережина бабушка ругала его мать за то, что та его деньги себе на модельные туфли потратила. И ее обида на Сергея вызвана тем, что сейчас она жила одна. Будь у нее хоть какой-то мужичонка на примете, тосковала бы она о сыне значительно меньше.
Я пила чай и сочувственно кивала головой. Мне надо было все-все узнать жизни о Сережки за последние полгода. А главное, есть ли у него девушка. Никакого женского имени его мать не произнесла, а это было главным. Более или менее удовлетворенная результатом визита, я покинула ее дом. Можно не говорить, что без Сергея половина радости от пребывания дома была безвозвратно утеряно.
На летние каникулы мы тоже не встретились, я задержалась в Москве на две недели, хотела чуть-чуть заработать и привезти своим подарки. Так, ничего особенного, дешевое китайское барахло, за которое я отчаянно торговалась в Лужниках.
Надо было видеть, с каким видом я вытаскивала из клетчатой сумки две ацетатные кофточки маме, кардиган бабушке, акриловый джемпер отцу, джинсовую юбку и шорты Ленке. Но за все в жизни приходится платить, и не всегда деньгами. Задержавшись на две недели, я разминулась с другом моего детства.
Сережка приезжал к матери, но у той уже был очередной муж. Бабушка Сергея умерла, квартиру ее мать сдавала. В общем, дома Сережу никто не ждал. Погостив пару дней и поев материнских пирогов, он вернулся в училище. Судя по всему, в казенной казарме домашнего тепла было больше.
На зимних каникулах я не была дома, Ленка с мамой сами приехали в Москву, в нашей общаге родственникам можно было снять койку за небольшие деньги. А потом у меня случился роман, за полтора года я уже хорошо освоилась в столице. У меня была своя жизнь, я училась, подрабатывала, тусовалась, обзавелась если не друзьями, то хорошими приятелями. Столица поглотила меня, как и тысячи и тысячи подобных мне.
После защити диплома я осталась в Москве. Сумела, как говорится, зацепиться в столице. В федеральной компании, куда я попала на практику, мне предложили работу. Это вызвало приступ завести у пары москвичей, что же сами виноваты, надо было больше пахать.
Только им-то это зачем, у них кусок хлеба маслом намазан, и крыша над головой тоже есть. Меня же, как волка, кормили ноги. Вот я бегала как волк, иногда лязгая от голода зубами. Ну, может не в прямом смысле, но после студенческой жизни и первых трех лет после нее, я на доширак смотреть не могу. Да, иногда меня подкармливала мамина двоюродная сестра, но столоваться каждый день в чужом доме я не собиралась. На укоры за худобу, я гордо отвечала, что худоба сейчас в тренде.
Что же, у меня все получилось. Не знаю, что мне помогло, каторжный труд, или сказанное когда-то старушкой искреннее «Дай тебе Бог». В любом случае у меня были дорогие вещи, со статусными бирками, как я когда-то хотела. Правда, покупала я их в основном на распродажах, но это уже мелочи. Я с опережением гасила ипотеку за квартиру. Да, не золотая миля, не центральный округ, но район хороший и от метро два шала.
Я даже исправила форму носа, сделала ринопластику. Мои, увидев меня, просто ахнули, тогда я соврала, что у меня было искривление перегородки. А через четырнадцать лет самостоятельной жизни я переехала не куда-нибудь, а в Англию. Сначала по работе, ну а потом я вышла там замуж.
Мое желание о заморском принце тоже сбылось. Конечно, Генри далеко не принц. Нет, внешне он привлекателен, видела я, с какими мужиками сидели молоденькие девчонки в Московских ночных клубах. Хорошо пожившие телепузики, с обвислыми животами и брылями, гуляли юных красоток. На их фоне мой Генри просто красавец.
Среднего роста, подтянут, в меру подкачен. Он следит за собой, бегает по утрам, ест здоровую пищу. И это правильно, медицинская страховка в Англии стоит дорого, болеть здесь ох как накладно. На фоне тех, других, из ночных клубов, он почти прекрасный принц.
Правда, настоящий принц не говорит жене что-то типа, дорогая, мы можем в субботу вечером пойти в хороший ресторан. Я анализировал наш бюджет за месяц, и мы сэкономили на коммуналке, так что легко можем себе это позволить.
Кстати, когда мы вечером идем в ресторан, платит мой муж. Он хотя бы не пополамщик в чистом виде, хотя я тоже хорошо вкладываюсь в расходы семьи. Соседи, супружеская пара нашего возраста, когда ходят куда-нибудь вечером, четко следят за расходами. Кто что съел и кто за что заплатит. Романтики, блин.
Ребенка я родила только в тридцать пять, Ленка, хотя и моложе меня на четыре года, к этому времени уже успела вальнуть двоих. Мне было важно закрепиться на работе. Я по-прежнему покупаю красивые вещи, и по-прежнему только на распродажах. У нас большой дом, два автомобиля, два раза в год мы ездим куда-нибудь отдыхать.
В тот год, когда мы купили свой дом, ко мне в гости приезжали родители и Ленка. Моему Эрику уже три, а ни бабушка, ни дедушка его не видели. Я перевела своим денег на билеты. Против правил, принятых в Англии, мои остановились у нас, а не в гостинице. Генри, скрепя сердце, смирился с нашествием орды гостей из заснеженной России. Правда, потом, получив счета за коммуналку, он тяжело вздыхал, но надо отдать ему должное, молча.
Итак, как и в далеком детстве, мы с мамой и Ленкой сидели на кухне, и пили чай с медом. Они наперебой рассказывали мне новости.
- Кстати, помнишь, Сережу, с которым ты дружила в детстве. Я все забываю тебе сказать. Мать я его недавно видела. Погиб Сережа четыре года назад. Какие-то учения были что ли, а может и что другое. Мирное время, а парня не стало. Мать его вся черная от горя, он же у нее один был. Так и не женился. После его смерти у бедной женщины ни внучонка, ни котенка, - моя мама тяжело вздохнула.
- Ты бы родила второго-то, - неожиданно посоветовала мне она.
В ту ночь я долго не могла уснуть, все ворочалась и плакала. Утром встала разбитая, с красными глазами. Генри с утра варил всем кофе, готовил тосты и, глядя на меня, тяжело вздыхал. Не иначе в очередной раз проклинал загадочную русскую душу.
Я пила кофе и молчала. Думала о Сереже, о тех, трех моих желаниях. Если бы сейчас все вернуть назад, я бы загадала только одно, что бы Сережка был жив. И что бы мы были вместе, пусть даже не в европейской столице, а в каком-нибудь отдаленном гарнизоне. И меня совсем не портил мой длинноватый нос, и без дорогих шмоток вообще можно легко обойтись.
Через два года я родила дочку. Родители были счастливы, мама сказала, что я молодец, нечего со вторым ребенком до пенсии тянуть. Генри тоже счастлив. Он встает к дочке по ночам. Все-таки, мне повезло с мужем.
