Festina lente (Поспешай, но медленно)
Латинская поговорка
Тот, кто меня читает, осведомлён, что интерес мой, в сущности, почти всегда связан с одной и той же темой. Всё, что так или иначе касается Арска и Арского края, привлекает моё внимание, питает моё воображение и побуждает к действию моё стило.
Не является исключением и этот текст. Предупреждаю, что речь в нём пойдёт о предметах, существование или отсутствие которых равно трудно и доказать, и опровергнуть. Не стану же делать ни того, ни другого. Просто расскажу о том, что теперь знаю.
И Поло, и Рубрук, и Лонжюмо, и Плано Карпини, и Порденоне – словом, все европейцы, достигшие в средние века Китая с Монголией и живыми вернувшиеся обратно, тексты которых мне довелось прочитать, упоминают некоего старого лекаря и его хромого ученика. Эти авторы, не сговариваясь, пишут о том, что в свите ближайших наследников Чингисхана, вплоть до Хубилая, первого императора династии Юань, находился некий лекарь-старик, не китаец и не монгол, а, видимо, тюрк, практиковавший приёмы древнекитайской медицины, известной под названием «чжэнь-цзю» («игла» и «прижигание»).
В текстах упомянутых мною путешественников нет сколь-нибудь подробного описания внешности, речей или поступков этого старика. Из них не явствует даже, имеют ли пишущие в виду одного и того же человека. Образ лекаря остался будто бы в дымке, и почти всё, что о нём известно, – это то, что у него почтенный возраст (без указания точного количества лет), то, что он врачует по традиционным китайским канонам, и то, что у него есть ученик – хромоногий мальчишка или подросток.
Что ещё? Немного. Из писаний не раз попадавшегося на лжи Марко Поло можно вынести, что лекарь и его падаван являются членами некоего медицинского ордена или особого цеха. И что условие вступления в него – нанесение кандидату в юном возрасте увечья правой ноги, которое по прохождении адептом – уже во взрослом состоянии – посвящения в тайное искусство врачевания может быть легко излечено им самим.
Брат Одорико Порденоне, изощрённый в хитрости и вымыслах папский легат, вскользь, словно бы шутя и забавляясь, пишет также о том, что этот самый старый лекарь обречен был своими богами на то, чтобы странствовать и не знать успокоения никогда, как Вечный жид Агасфер. Причину проклятия лукавый францисканец нам не выдаёт.
Уже из этого вступления читатель, должно быть, вынес мнение о том, что история Вечного лекаря суть вздор и брехня, не заслуживающие того, чтобы следить за ней дальше. Без сомнения, так оно и есть. Я и сам не понимаю, почему образ древнего врачевателя и его ученика так врезался в мою память. Уверен, что если бы не сочинение, прочитанное мною вскоре после знакомства с трудами перечисленных выше путешественников, образ этот исчез бы из моей головы совершенно бесследно.
Сочинение это, со странным названием Le Kamtschadal français («Французский камчадал»), принадлежит перу человека совсем другой эпохи и несколько иной репутации. А именно – бывшему флотскому лейтенанту Жану-Батисту Бартелеми де Лессепсу.
Коротко представлю вам парадный словесный портрет нашего героя. Вот он, шевалье Лессепс, в чёрной треуголке с золотой тесьмой, в ярко-синем с красной подкладкой и с одним эполетом на левом плече форменном мундире младшего офицера флота Его Величества короля Франции Людовика XVI, скрестив руки на груди, стоит на берегу Тихого океана. Совсем молодой, двадцати одного года от роду, человек с высоким лбом, с двумя полукружьями словно бы вопрошающих бровей, с живыми карими глазами, большим крючковатым носом и губами, готовыми в любой момент растянуться в дружеской улыбке.
Вряд ли он улыбался тогда, в день осеннего равноденствия 1787 года, когда стоял на пляже камчатской бухты святых Петра и Павла. Перед ним лежит океан, в просторе которого на глазах исчезают две ещё различимые точки – фрегаты «Буссоль» и «Астролябия». Позади него простирается каменистая пустошь с горами в отдалении. А в стороне, возле самой воды, размещаются обнесённые частоколом деревянная часовенка, несколько изб и высоких бревенчатых сараев – риг. У ворот фактории человек тридцать мужиков разного возраста и комплекции под командой коренастого прапорщика в зелёном камзоле занимаются плотницкой и иной работой. Среди прочего варят на огромном костре в большущем котле что-то сильно пахнущее морем.
– Эй, Варфоломей, как тя по батюшке? – кричит Лессепсу тот самый прапорщик Козлов-Угренин, местный комендант.
– Мартенович, – оборотясь к вопрошающему, с еле заметным акцентом отвечает лейтенант. Русский язык он, сын бывшего французского генерального консула в Санкт-Петербурге, знает с самого детства.
– Айда к нам, Варфоломей Мартыныч. Сейчас уха поспеет. Полно на ветру стоять, все глаза прослезишь.
Лейтенант вздыхает, кидает на уходящие вдаль корабли последний взгляд и направляется к мужикам. Он больше никогда не увидит «Буссоль» и «Астролябию». Через несколько месяцев оба фрегата с экипажами погибнут на рифе близ атолла Ваникоро на Соломоновых островах.
Знаменитый капитан Лаперуз, под командой которого находилась маленькая французская исследовательская эскадра, наверное, чувствовал тогда, что его ожидает скорая смерть. Точнее, понимал, что она возможна, и решил подстраховаться. И потому, воспользовавшись приходом в гавань Петропавловска-Камчатского, отрядил Лессепса, одного из лучших своих людей, с депешей о ходе экспедиции в Париж, передав ему также собранные и составленные письменные материалы. Практически всё, что нам, то есть человечеству, известно сегодня об одиссее Лаперуза, мы знаем из бумаг, положенных капитаном в дорожный рундук лейтенанта Лессепса.
То, что предстояло тогда выполнить Варфоломею Мартынычу, было не проще, чем пуститься в дальнейшее плавание по Тихому океану. Лессепс стал первым западноевропейцем, пересёкшим всю Россию от Камчатки до Либавы по суше (если не считать, конечно, Робинзона Крузо, совершившего такое же перемещение в пространстве веком раньше, – правда, только на бумаге).
На своё путешествие Бартолеми де Лессепс потратил один год. Сейчас сложно даже представить не то, как ему это удалось, а то, почему он при этом не заболел, не поранился или же просто не сгинул.
Три первых месяца пути он провёл на Камчатке, большую часть времени в ожидании попутного судна до Охотска. Судна он так и не дождался и тогда в разгар зимы пустился – конечно, не в одиночку, а вместе с новыми русскими и туземными друзьями – в путешествие до Охотска по суше вокруг залива, ещё не названного именем Шелихова, на собачьих упряжках. Туда Лессепс прибыл 8 мая следующего, 1788 года. Ещё через месяц он уже в Якутске. Летом он продолжал путь через горы, болота и тайгу верхом на лошадях, которые в его путевом журнале названы «страшными ненасытными скотами».
За Иркутском, на Сибирском тракте, пошло легче. Красноярск, Ачинск, Томск, Тобольск, Тюмень, Екатеринбург, Кунгур, Арск, Казань, Нижний Новгород, Великий Новгород, Санкт-Петербург, Рига, Кёнигсберг, Берлин. Здесь я сознательно опускаю все детали путешествия юного французского лейтенанта по Российской империи: это увело бы меня и вас далеко-далеко в сторону. Отсылаю вас, пытливые, к самому «Французскому камчадалу», доступному нынче в глобальной сети в относительно сносном переводе. Автор рассказал там о своём путешествии и увлекательно, и подробно.
Здесь же я приведу лишь малый фрагмент путевого журнала Лессепса. Собственно, ту его часть, что касается перемещения лейтенанта по Арскому краю. Итак, обратимся же к первоисточнику. А именно – к записям от начала августа 1788 года.
«Дорога до Арска от Кунгура, длиной около 80 лье, проходит в живописной лесной и горной местности и представляет собой постепенный пологий спуск с вершин на равнину. Местность, по которой я теперь ехал, примечательна ещё и тем, что здесь впервые за всё время моего путешествия по континентальной Азии я увидел дубы (Quercus) и липы (Tília), напомнившие мне о том, что с каждым шагом я становлюсь всё ближе и ближе к родине.
Дорога эта проложена была якобы ещё при Темучине, которому многое и в Сибири, и в здешних краях приписывается и который всё своё царство соединял в единое посредством таких путей, коими перемещались не только войска, но прежде всего курьеры. Прозывались они монгольским именем «ямчи», от которого произошло русское слово «ямщик», что значит – перевозчик, гонец. Саму же дорогу местные племена называют «даруга», то есть область или страна.
Из Кунгура я отправился верхом в одиночестве, предупреждённый смотрителем о возможных опасностях пути. Таковых мне назвали изрядное количество, и главная среди них – весьма редкие, но всё же вероятные нападения на путников чёрных ногайцев – части ногайского племени, ещё не перешедшей под руку российских императоров.
Первые два дня пути погода и обстоятельства мне благоприятствовали. Одну ночь я провёл в доме старосты, в деревне, что встретилась мне на даруге, вторую скоротал в стоге сена. На третий день небо затянулось тучами, и с самого утра шёл дождь, впереди я слышал раскаты грома и видел вспышки огромных молний. Однако я продолжил путь, надеясь к вечеру добраться уже до одного из сёл, как мне говорили, во множестве окружавших Арскую защиту.
Места вокруг пошли редколесные, дубравы и рощи сменились отдельными деревьями, да и те встречались мне всё реже и реже. Дождь лил всё сильнее, и продвижение моё поневоле замедлилось. Дорога превратилась в вязкое месиво, в котором кобыла могла двигаться только шагом.
Внезапно я выехал из дождя. Дождь стоял на месте, и я выехал из него, как из манежа на воздух. Ощущение при этом было настолько новое и необычное, что я решил его повторить. Развернув лошадь, я направил её в обратную сторону. Но перед самой границей дождя она застыла и дальше, сколько бы я её ни понукал, не пошла. Тогда я спешился и сам шагнул в дождь. Граница дождя проходила прямо по мне, левая половина тела продолжала мокнуть, а правая уже сохла под выглянувшим из-за туч солнцем. Так я простоял несколько минут – мальчишество, недостойное офицера флота Его Величества.
Впечатлённый, я двинулся дальше, не зная, что вскоре меня ожидает приключение ещё более удивительное. Примерно через полчаса после того, как я выехал из дождя, обогнул я высокий холм и въехал в большую долину. И там, в этой долине, сразу же увидел следующее. У одинокого большого дерева, в сотне саженей от себя, я разглядел мечущиеся фигурки людей. Решив, что там происходит нечто, требующее моего решительного вмешательства, я пустил свою бедную кобылу в галоп. Пистолеты мои были в исправности, а саблю я уже вынул из ножен.
Вот какую картину на месте я увидал. Прямо передо мной стоял высокий ветвистый дуб со стволом в три-четыре обхвата. И ствол этот, обугленный и почерневший, теперь дымился. У самого дерева среди сорванных и превращённых каким-то чудовищным образом в головёшки ветвей лежало на земле – по-видимому, бездыханными – человек десять мужчин и женщин. А вокруг дуба, судя по всему, в полном беспамятстве и беспорядке, бегало ещё с дюжину людей обоего пола. Почти все они выли или кричали, что именно – не разобрать.
Понять, что тут произошло, сложности не представило. Последняя книга, что я читал ещё в свободное от вахты время на «Астролябии», – «Философические письма Бенджамина Франклина, писанные мистеру Коллинсону в Королевское научное общество в Лондоне» в переводе и с заметками нашего прославленного учёного месье Далибара. В ней подробно описывались все опыты с лейденской банкой, воздушным змеем и шестом, который американец назвал громоотводом (the thunderstick). Там же г-н Франклин делает предостережение всем, кого гроза застигла в чистом поле: никогда не прятаться от неё под одиноким высоким деревом. А Далибар тут же, на полях, живописует угрозу Франклина упоминанием о погибшем в Санкт-Петербурге от удара молнии академике Рихмане. Кстати, батюшка мой, в бытность свою в российской столице, знаком был с его престарелой вдовой и слышал эту печальную историю от неё лично.
Но вернёмся, однако ж, на Арскую даругу. Приглядевшись, я увидел, что поведением своим от общего отличаются седобородый старик и невысокого роста юнец, одетые не как европейцы или русские простолюдины, а как местные инородцы-магометане, – в стёганые халаты с запахом и в головные уборы наподобие фесок, но не такие высокие, как у подданных блистательной Порты. Мне они больше напомнили шапочки, что носит знать на картинах старых итальянских мастеров. Так вот, эти двое сидели на корточках и изо всех сил удерживали на месте третьего – распростёртого по земле и орущего благим матом рослого мужчину. Старик при этом ещё и пытался стащить сапог с ноги лежащего.
Решив, что передо мной мародёры, я вложил саблю в ножны, спешился, подошёл к этой троице и направил на старика пистолет.
– Руки прочь! – приказал я ему и взвёл курок.
Старик и мальчишка – оба – обернулись ко мне. Лицо старшего неприятно исказилось, словно от судороги.
– Времени нет! – сказал он мне и в следующий миг стащил-таки обувь с ноги лежавшего. – Лучше помоги! – крикнул он затем и отбросил сапог в сторону.
Признаюсь, я поколебался. Что же здесь происходит? Кто эти люди?
Секунда решила всё дело. Я сунул пистолет за пояс и сделал шаг вперёд.
– Держи его крепче! – кивая на лежащего, крикнул мне старик. Словно бы принуждённый какой-то тайной силой, содержащейся в голосе старика, я повиновался.
Пока мы с недорослем прижимали пытавшегося вскочить на ноги мужика к земле, старик вынул из-за пояса маленький футляр, в котором оказались тонкие иглы и соломинки. Взяв в зубы из футляра одну иглу подлиннее, этот странный человек крепко ухватил разутую ногу лежавшего одной рукой за пятку, другой приставил к его подошве соломинку, и через мгновение (я даже не успел разглядеть, каким чудом он это совершил, – уж не третьей ли рукой?) ловким быстрым движением выхватил изо рта приготовленную иглу, и вонзил её через соломинку прямо в пятку. Лежавший мужик вздрогнул, смолк и как-то сильно обмяк.
Признаюсь, сперва я подумал, что тот отошёл. В голове моей пронеслась мысль об ахиллесовой пяте. И ещё я вспомнил, как в гардемаринской школе во время урока фехтования одного из моих товарищей случайно закололи рапирой до смерти. Тогда он упал прямо на меня, бывшего рядом, и испустил дух на моих руках.
По счастью, я ошибался. Лежавший на земле мужчина через минуту сел, хлопая глазами и тяжело дыша. Видимо было, что помутнение рассудка у него прошло.
После, действуя уже вчетвером, таким же манером мы успокоили ещё девятерых человек – мужиков и баб. И каждого из них странный старик колол своей иглой в одно и то же место на ноге.
Увы, ещё двое, не дождавшись нашей подмоги, скончались, как объяснил мне старик потом, от разрыва сердца.
Право слово, это было какое-то чудо. Никогда ни прежде, ни после в своей жизни я такого не видел. Лекарь (да, оказалось, что это был лекарь) словно бы извлекал людей из пасти, которую смерть уже раскрыла для того, чтобы их проглотить.
Когда старый лекарь и его ученик закончили свой удивительный труд, у меня появилась возможность представиться и задать старику несколько уместных, по моему мнению, вопросов: «Кто они? Каким чудом обладают? Что делают здесь?»
Увы, старик, поняв, что перед ним путешественник из страны Запада (что для здешнего магометанина означает, по-видимому, настоящий «кяфир», то есть подданный самого Сатаны), насупился и на мои расспросы отвечал с неохотой и односложно. Что мне удалось понять из его слов, это то, что он «табиб» (лекарь), что врачует иглой и прижиганием и что в этих местах собирает травы. А его ученик сказал мне, что его учителю пятьсот лет от роду и что когда-то он был лекарем самого Повелителя Мира. Под сим прозвищем надо понимать самого Чингис-хана, или Темучина. Глаза недоросля при этих признаниях буквально засверкали. Надо думать, он верил в то, что говорил.
После этого старик с учеником быстро собрали свой скарб, состоявший из пары котомок, и ушли в ту сторону, откуда я сам только что прибыл. Раздосадованный и, признаюсь, несколько растерянный, я также решил не мешкать и поскорее продолжить свой путь до Арской защиты, куда намеревался, как помнит читатель, прибыть до наступления темноты. Бедные крестьяне, оставшиеся возле сгоревшего дуба, тем временем уложили в ряд своих мертвецов и принялись громко их оплакивать. Узнав от спасённого первым мужика, что до ближайшей деревни всего около трёх верст по даруге, я обещал передать тамошнему старосте весть о случившемся, с тем чтобы сюда прислали подмогу.
В Арск я прибыл уже в сумерках. Здесь хочу я присовокупить и несколько слов о самой Арской крепости. Я имел на другой день возможность осмотреть её и с суши, и с реки. К тому времени я достаточно уже повидал русских крепостей и полагал, что ничего особенного в этих местах не обнаружу. Однако ж я был не прав.
Сия совсем небольшая, с тремя башнями и двумя воротами, цитадель – творение весьма любопытное, и вот почему. Она полностью деревянная, что, конечно, не удивительно для этих мест. Зато её план и чертежи составлены были, говорят, сыном знаменитого Аристотеля Фиораванти – Андреа.
Не знаю, правда это или ложь, но впечатление крепость производит самое внушительное, особенно с воды. Жаль, что рисовальщик я никудышный и на бумаге сию внушительность передать не смогу. В сооружении виден прежде всего художник, а строитель – уже потом. Удивительно, как из одних дубов и лиственниц можно было возвести такое. Арская цитадель – наверное, единственный в своём роде образец того, что вышло у зодчего времён «чинквеченто», когда в его распоряжении было только дерево».
Ну вот и всё, что Лессепс сообщил нам о Вечном лекаре и об Арске. Следующая его запись посвящена путешествию лейтенанта на торговой барке по рекам Волжского бассейна до Казани. Оно включает в себя, в частности, довольно остроумные замечания Лессепса об оснастке и о манере управления речным российским судном в сравнении с французским фрегатом, плывущим по большой воде.
Продолжение и окончание Le Kamtschadal français не содержат более ничего, относящегося к избранной мною теме.
Из дневника камчадала следует, что в Версаль, ко двору, Варфоломей Мартыныч прибыл уже 17 октября 1788 года. Там он был принят сначала морским министром, а потом и самим королём, не на шутку обеспокоенным судьбой экспедиции графа Лаперуза. (Бедный Людовик! Ему бы тогда обеспокоиться своей собственной судьбой и судьбой своих близких…)
На этом путевой журнал Лессепса заканчивается.
Из множества других источников мы знаем, что беседа с Его Величеством стала для молодого офицера звездным часом. Дальше у него пошла большая красивая жизнь: верная служба (последовательно) королю, Конвенту, Директории, Первому Консулу, императору, вновь королю, точнее – ещё двум королям Франции, образцовая дипломатическая карьера, множество приключений, среди которых и были и сидение в турецкой тюрьме, и должность генерал-интенданта захваченной Наполеоном Москвы, и воспитание, кроме собственных восьмерых детей, осиротевшего, но горячо любимого племянника по имени Фернан Мари, который через много лет прославился тем, что построил Суэцкий канал.
Повторю уже сказанное мною выше. Или я этого ещё не говорил? Неважно. Я не знаю, стоит ли принимать сообщение лейтенанта Лессепса всерьёз. С другой стороны, не ясно и то, какой у него был резон шутить или играть с читателем так, как это делают многие современные и былые писаки.
Себя я также к их числу не отношу. И, ограничившись изложенным, спешу отойти в сторону, предоставляя тебе, мой дорогой читатель, самому решить вопрос о возможности существования Вечного лекаря и его юного ученика, как теперь говорят, в реале.
Разумеется, если тебе есть до этого дело.
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Артур Кудашев
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.