Он буквально не вылезал из гноища человеческих пороков, описывая их в своих романах. Но ни у одного читателя не вызвал рвотного рефлекса, потому что уважительно относился к искре Божьей, изначально заложенной даже в самых мерзопакостных злодеях.
И как только выдерживало его сердце?
Каждому человеку на земле уготованы своя голгофа и свой заплечный мешок страданий. Достоевскому суждено было протащить на себе вагон и тележку адовых мучений.
С рождения судьба поместила его в эти тиски и на протяжении жизни всё сжимала и сжимала их до упора. Семья Достоевских обитала в флигеле больницы для нищих, в которой служил доктором отец. Окошки жилища выходили на психушку и тюрьму, и Федины младенчество, детство и отрочество прошли под крики сумасшедших и арестантов. Студентом он набрёл на кружок отморозков-петрашевцев, несколько раз поприсутствовал на их сходбищах и послушал речи – и вот уже после отсидки в сырых мрачных казематах приговорён к казни через расстрел, для чего возведён с мешком на голове на эшафот. Ощущения и думы тех минут он позже вложил в уста князя Мышкина, но мысль изреченная всё равно есть ложь, бледная копия ярчайших переживаний. Двое из двадцатки тех смутьянов сошли с ума.
После помилования целую вечность тянулись для Фёдора Михайловича четыре года каторги в плотном окружении реальных преступников. Он скрупулёзно изучал их психотипы и себя тоже, потому что, разобравшись, вместо страха и омерзения вдруг начал испытывать к этим людям сострадание...
Задание от Бога, что ли, он такое получил: вооружиться фонариком духовного анализа и спуститься на нижние – самые тёмные – этажи человеческой психики, в самые греховные, неозарённые, жуткие закутки подсознания и вытащить на свет окопавшихся там чертей и бесов, а иной раз и демонов... Ни одного не оставил притаившимся.
В скверне-то слаще, все её ругают, а в ней живут
И всю жизнь искал он человека в человеке. Отделял в каждом, даже самом падшем, сжавшуюся в точку душу от облепивших её инферно, и жалел её, затравленную, беспомощную. И водил перед носом несчастных факелом Божьей любви – вот же оно, ваше спасение, найдите силы шагнуть в эту сторону, соберите волю в кулак и повернитесь к Отцу и Его Сыну! И печально вздыхал: не так-то легко из скверны выпростаться – в ней слаще! И только боль отрезвляет, только страдание душу воспитывает.
Защитники защитника
Монбланы исследований написаны о нём по всему земному шару. Литературоведы и философы, криминологи и филологи, искусствоведы и политологи, психологи и историки, богословы и священники – всем есть участок для жатвы на этой ниве.
Много лет при крупнейших университетах мира кучковались удивительные люди, называющие себя "ушибленными Достоевским", братством Достоевского, совлюблёнными в него, а если проще – это достоеведы, которые наизусть знают его тексты, упоённо сыплют цитатами, с жаром изучают каждую его идею и строчку. Обнаруживая всё новые постулаты, делая открытия, переполненные разноцветными пузырьками счастья, они обсуждали эти новации на своих ежегодных конгрессах в Петербурге, Баден-Бадене или Старой Руссе.
Именно эти подвижники не дали врагам рода человеческого опорочить, очернить, замарать имя русского гения-вестника, защитника самых обездоленных.
Именно достоеведы пригвоздили завистливого клеветника Страхова, который после смерти Фёдора Михайловича пустил о нём слух как о совратителе девочки. Эта гнусная напраслина давно документально разоблачена.
Именно они собрали анамнез и заказали психиатру экстра-класса поставить посмертный диагноз писателю, и тот компетентно вынес вердикт: не был Фёдор Михайлович болен клинической эпилепсией, которая ведёт к распаду личности. У Достоевского была ложная, или истериоэпилепсия. Когда он работал над тяжелейшими – пиковыми сценами, то предельно изводил себя, писал обнажёнными нервами. Будь он женщиной, то разряжался бы в истериках и плаче. Будь менее сдержанным, то позволял бы себе дурной характер в быту. Но он был деликатнейшим, тишайшим. Вот и придумал организм защитную реакцию в виде припадков.
И да, в период своего мучительного романа с Сусловой он сделался игроком. Ему надо было испытать эту страсть, чтобы потом сублимировать её в романе "Игрок". А если гидра вползает в тебя, то избавиться от неё не так-то просто. Но в итоге он освободился от зависимости и – как отрезало!
Вечно актуальный
Меня могут спросить: в наше перенасыщенное агрессией время нужно ли блуждать вслед за Достоевским по лабиринтам страстей, убийств и самоубийств, растлений, совращений и разложений, по самым тёмным излучинам душевного мира? Ведь наших детей этими страшилками вряд ли уже привлечёшь. Они с нежного возраста приучены к компьютерным стрелялкам и зомби-апокалипсисам с самыми омерзительными убийствами, и смерть у ребят уже не вызывает отторжения. Им Достоевский по уровню выброса адреналина кажется архаиком. В общем, так оно вроде и выглядит.
Возможно, найдутся когда-нибудь на Руси конгениальные великому писателю программисты, которые создадут игровую вселенную Достоевского и тем самым приобщат молодые генерации к его миру.
При этом учтут, что у Достоевского нет бессмысленного, тупого мочилова. Как можно сравнивать плоскость и объём? Полнейшее бездушие и высокую духовность?
Разве не актуален сегодня его крик души из полуторавековой дали: "Отвергнув Христа, зальют мир кровью?"
Он первым заговорил о законе масштабов: чем ниже падение, тем выше подъём. Именно грандиозные масштабы страданий отличают "детей Достоевского". Не золотушный бесёнок с насморком терзает Ставрогина, а демон с опалёнными крыльями.
И всё же у чуткого читателя возникает уверенность: Верховенский, Смердяков, Свидригайлов не безнадёжны. Да, великий печальник земли русской вывел их на чистую воду, но и понял тоже. Пронзил своим рентгеновским взглядом и увидел, что ожидающие их страдания отчистят их души от копоти и сажи. Он подал надежду абсолютно отпетым. Господь готов обнять их, блудных детей, вернувшихся с раскаянием. Современные Ставрогины и прочие бесноватые могут вытряхнуть из себя накопившиеся там миазмы, было бы желание! Но без помощи Бога это сделать невозможно!
Он продвигал идею, озвученную старцем Зосимой, что "воистину всякий перед всеми за всё виноват". И если каждый, кто прочёл хоть что-то из 30-томного наследия Достоевского и заглянувший в это хрустально чистое, суровое и правдивое зеркало, поймёт, что именно от него, читателя, зависит судьба мира, коли он утрёт слезинку хотя бы одному живому существу, накормит голодного, поднимет упавшего, успокоит расстроенного, согреет озябшего, – то значит приблизит Царствие Божие на земле.
И пусть пилотный эскиз грядущего светлого мира проявится в нашей любимой России!
Фёдор Михайлович очень много размышлял о русском духе. Он считал, что французы и немцы, следуя своему национальному духу, стремились взлететь на вершину купола, а у русских купол перевёрнут и превращён в чашу, и чем человек выше поднимается в своём духовном развитии, тем скорее оказывается на дне чаши, чтобы служить людям, а не возвышаться над ними.
Одно из самых важных открытий Достоевского звучит так: "Кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: я выполнил завет Божий на земле!"
(Продолжение разговора о Фёдоре Михайловиче следует)
Читатель, подключайся, задавай вопросы, соглашайся или противоречь! Если ты единомышленник, мы в чате неминуемо зацепимся краешками душ. Если супротивник, то можно и подискутировать – будет движуха. Пиши в комментах, жми на "Подписаться", ставь лайк.
Наталия Дашевская