После долгих скитаний по лесу, целого дня неудачной охоты, не докричавшись отставшей где-то собаки, Александр Николаевич вернулся в зимовье и, затопив печь, как есть в одежде, прилег на широкую скамью. Не в первый раз он был тут. Вот и теперь, сбежав от городского шума и семейных дрязг, решил провести отпуск в лесу. Потрескивали в огне берёзовые полешки, и от разливавшегося из печки тепла приятно стягивало кожу на иссечённом ледяным ветром лице. Любитель романтики улыбнулся, завтра Рождество, дома сейчас суета, жена не может решить какое платье надеть. К Дуксову, наверное, в гости собралась. Бог с ней. Пути их давно разошлись. Жили по привычке в одной квартире и старались не мешать друг другу, хотя при её невыдержанности – это непросто. Сцены, сцены… Только здесь, в лесу, отходишь от всего того, что называется будничная жизнь. Чья жизнь? Для чего? Вертимся, как белки в колесе, стараемся заработать лишний рубль, отказываем себе во многом и забываем, что с каждым днём все ближе подступает холодная бесконечность. И ничем не удержать бег времени, вон уже седые волосы появились…
У того тоже волосы были седые. Кто он, этот маленький, заросший до бровей горбун? Что делает он тут, вдали от жилья? Второй раз видел его у того дальнего теплого болота, которое не замерзает даже зимой. Гадкое место. Пар все время стоит какой-то поганый, желтый и пахнет аптекой. В эти топи никто из охотников не суётся, да и зверье как будто избегает там появляться. А этот старик, видимо постоянно тут шляется. Что-то в нем было омерзительно, а что – не сразу поймешь. Глаза какие-то угрюмые, глубоко запавшие и, черт возьми, если бы встреча произошла в темноте, они бы, наверно, засветились. Светло ещё было, но ощущение такое, что эти глаза должны в темноте светиться. Бред. И, вообще, откуда тут этот старик…
– Я живу здесь, – дверь, скрипнув, приоткрылась, и мерзкое, сгорбленное существо, одетое в какие-то немыслимые лохмотья, втиснулось в избушку. Холодный ветер, ворвавшись в жильё, бросил на пол горсть колючего снега.
Александр Николаевич вскочил, больно ударившись о низкую матицу, по спине прошла обжигающая горячая волна. У порога стоял старик, о котором он сейчас вспоминал. В сумраке охотничьей избушки багровые отблески огня из приоткрытой печной дверцы падали на гостя и от этого его лохмотья становились то серо-зелёного цвета мертвой плесени, то цвета застывающей крови. Старик шагнул к печке, и охотник невольно вздрогнул, увидев его ухо, вылезшее из-под грязной шевелюры. Оно было треугольной формы, поросшее густым мелким волосом. Старик резко повернул голову, охотник оцепенел. Прямо на него, излучая холодный фосфорический свет, смотрели два звериных глаза. Именно звериных. Зрачки не были круглые, когда на лицо попадал свет – они сужались в узкие щелки.
Мужчина, медленно отступая назад, потянулся к лежавшему на столе ружью. Но гость с кошачьим проворством, зашипев и ощерив острые желтые зубы, выбил двустволку из-под руки и запнул её ногой под кровать. Нечеловечески сильной рукой горбун толкнул охотника обратно на лавку, а сам, отойдя к печке, присел на четвереньки и с наслаждением глядя на огонь, хрипло сказал:
– Не бойся, я пока сыт. Я съел твою собаку. Но пёс был невкусный, старый. В ближайшей деревне собаки лучше.
– Кто ты? – Александр Николаевич облизнул пересохшие губы, – что тебе надо?
– Я не знаю, – старик медленно повернул свою страшную голову. Моя мать была человеком, а отец рысью. Там, на болотах, – он махнул рукой на дверь, – есть еще такие как я. Наши отцы разные звери. Нам нельзя видеть людей и говорить с ними. Но я стар и не боюсь Трока. Мать рассказывала мне про огонь. Но Трок не дает нам огня и убивает тех, кто осмелиться приблизиться к нему.
– Кто такой Трок?
– Этого никто не знает. Иногда по ночам с неба срывается звезда и падает в трясину. Тогда Трок оживает. Он поднимается, как туман, и мы слышим его желания, и исполняем их. Мы ловим в лесу зверя и кладем его связанного на плоский камень, Трок густым туманом окутывает его, и зверь становиться послушным. А потом мы ловим заблудившихся женщин и тоже приводим их к Троку. Он усыпляет их. Они просыпаются послушными. И готовы любить любого зверя. Потом появляются дети, такие как я. Отцы наши уходят в лес, а матери растят детей, пока они не станут сильными. Трок кормит нас, и мы греемся и спим в его теплом болоте. Люди зовут нас оборотнями. Но мы едим человечину только тогда, когда сильный голод, ведь наши матери тоже были людьми. Нам плохо и страшно. А Трок жесток, он не прощает никому. Мне удалось прожить много, другие умирают молодыми.
Старик беспокойно закрутил головой, чёрные ноздри шумно втягивали воздух.
– Трок не прощает. Он уже идёт за мной. Но я не боюсь, я стар. Я хотел погреться у огня и попробовать испечённого в огне мяса, о котором мне говорила мать. Но не успеть…
Избушка через невидимые щели начала наполняться тёмным, пахнущим лекарством туманом. Александр Николаевич хотел подняться со скамьи, но не мог. Последнее, что он увидел, извивающегося в корчах старика, с которого слетели лохмотья, и уже слезала чёрная, потрескавшаяся, неравномерно покрытая волосом кожа. И капли крови падали на пол избушки.
Проснулся он поздно. Было светло и холодно. Потухшая печь не давала тепла. Рывком поднялся и посмотрел вокруг. Всё было как прежде. Ружьё лежало на столе, как он положил его вчера, придя с охоты.
– Присниться же такая чушь, – подумал он. Домой надо ехать, вторую неделю уже здесь. Чего доброго, рехнёшься ещё в одиночестве. И Дамка куда-то запропастилась, черт бы её побрал. Все, собираю вещи.
Выходя из избушки, он остолбенел. Его словно током прошибло. На утреннем снегу четко отпечаталась два следа идущие из леса к зимовью. Один его, а второй…
Всю дорогу, около десяти километров, до глухого лесного полустанка он почти бежал, держа в руках заряженное пулями ружьё. И дико оглядывался по сторонам. Даже в поезде его бил озноб при воспоминании об увиденных на снегу в декабрьском лесу отпечатках маленьких, словно детских, босых ног. А за окном в туманной дымке проплывали чёрные, с раскоряченными кронами сосны. И было в этих пейзажах столько безысходности и тоски, что Александр Николаевич, высокий, суховатый мужчина, всю жизнь считавший себя сильным, уткнувшись в цветастую занавеску, расплакался. Он понял, что в лес он больше не пойдет, отнята последняя радость.
Соседи с удивлением смотрели на него, а вошедший акселерат весело заметил:
– Набрался, видать, охотничек. Рождество в лесу встречал.
Источник: https://www.litres.ru/vladimir-ivanovich-chistopolov/chuzhie-sbornik-rasskazov/
