Можно яростно спорить на этот счет, но Киев всю свою долгую и интересную историю был русским городом и центром Руси, о чем прекрасно знали все соседи.
Даже во время знаменитого польского Январского восстания, ставившего цели возвращения границ Речи Посполитой 1772 года, на флаге повстанцев появился Архангел Михаил: поляки наконец-то созрели до «триединого народа», где предводитель небесного воинства как раз и отвечал за Русь. Одновременно являясь покровителем Киева.
А вареники с картошкой и кислым творогом в Польше по сей день называют «pierogi ruskie», несмотря на попытки их политкорректно переименовать.
Тем не менее, теперь Киев напоказ украинско-патриотический, с галицким акцентом.
У тех, кто быстро и жестоко загнал многомиллионный говорящий по-русски город в рамки нового мифа, больше нет крещения Руси, «Русской правды», «едновласника и самодержавца Русского» Богдана Хмельницкого. Нет первого в Восточной Европе православного вуза — Киево-Могилянской академии, только ее уродливая, кичливая копия. Нет преподобных Антония и Феодосия, их память осквернена.
Вычеркнута петровская крепость и стремительное преображение города на переломе веков, когда был создан архитектурный облик Киева. В нем вы не найдете ни одного здания в «украинском стиле», ведь даже волнующее душу патриота барокко Андреевской церкви — елизаветинское, авторства итальянца Растрелли.
Города-героя, стоявшего в обороне все тяжкое лето 1941 года, тоже больше нет, как и послевоенного расцвета, с пафосным Крещатиком, метро и самым большим в мире грузовым самолетом. Его разбили в Гостомеле огнем артиллерии нацгвардии Украины и больше никогда не построят нового.
Украинский Киев ничего не строит, кроме планов, как что-нибудь еще поломать. Великое интересное прошлое скомкано и засунуто в грязный полиэтиленовый пакет: была только нэнька-Украина, и ничего более.
Из Киева больше не слышна русская речь — только робкий шепот, напоминающий о том, что есть еще кто-то, не принявший официальной установки на смену идентичности, хранящий в себе оставленный дедами внутренний свет. Наверное, именно такие люди в этом году 9 мая пришли в Парк славы положить цветы к Вечному огню. Одинокие фигуры на просторной аллее, где раньше на День Победы было не протолкнуться. Тень многих тысяч, притаившихся в своих «царских» домах, просторных сталинках и приунывших панельках, густо выросших в 60-70-е на месте бывших пригородных сел.
Говорят, что они такие по своей природе, пассивные и готовые быть жертвой, дожидающиеся, «когда само рассосется». Фактически русские киевляне в подполье. Но подполье бездеятельном. Так почему они не уезжают, а уехавшие массово возвращаются туда, где жить, казалось бы, просто невыносимо?
Потому что Киев — это любовь.
Настоящие киевляне, пусть даже и в первом поколении, не мыслят себя без родного города, уютного, как бабушкина квартира. Что уж говорить про тех, чья фамилия фиксируется в документах XVII века, как у Кирилла. Прошлым летом мы говорили с ним об отъезде за ирландским виски, которые предпочитает наш интеллигентный друг, и его лицо кривилось от тоски: а как жить без Подола? А где взять такие же кофейни? Каштан на чужбине цветет совсем не так, и кровянки такой, как на Житнем рынке, не купишь, где родился — там и пригодился.
Весь город от края до края проехать на машине — около 30 километров. Причем на адрес можно ехать разными маршрутами, по настроению или дорожной ситуации, даже дворами — «киевляне знают асфальт». Насквозь по городу всегда через Днепр — зеленые острова, на высоком берегу Лавра, Выдубичи, Баба. Все это пространство тебе известно, как дома: на какой полочке что лежит, или «где-то сюда засунул, надо поискать».
Как правило, все находится, и москвичи, приезжавшие двигать проекты в тучные нулевые, не хотели назад в свою пыльную суету: бродили по тенистым аллеям, покупали квартиры, кто-то сгоряча и женился. Ведь даже географический центр Киева — это огромные цветущие луга посреди Днепра, где в понедельник утром можно ловить рыбу, слыша, как где-то в стороне громыхают мосты-труженики.
В первую очередь домой, в привычные летние запахи и пейзажи едут киевляне из Европы, где все не так, но ничего невыносимо сложного. А наша упорная Наташа, недавно удивлявшая соседей ремонтом, вдруг сенсационно родила. 3800, парень, в бомбоубежище из палаты не бегают.
Откуда в ней этот оптимизм? Наверное, от ощущения мощи и покоя, которое всегда излучал Город. Слишком он силен даже для наглых крикливых обезьян, объявивших его своей собственностью.
Киевлянин уже давно привык жить в параллельном мире. У него своя городская география, ведь каждая новая власть начинает с переименования улиц: так было при Директории, при Советах, при немцах и опять при Советах, в лихие 90-е, а теперь при бандерах с их привычкой помечать все углы, как дворовой пёс.
Поэтому никакой улицы Петлюры не существует: если мимо пробок, то с Коминтерна всегда будет левый поворот на Ветрова — и там можно быстро проскочить до Горького, чтобы катиться до самой Лыбедской.
Так и с мовой.
Феномен тех, кто, по Булгакову, «разучился говорить по-русски с ноября прошлого года»,не уникален и не нов. «Нельзя же в самом деле отбить в слове «гомеопатическая» букву «я» и думать, что благодаря этому аптека превратится из русской в украинскую», — справедливо отмечал в свое время Михаил Афанасьевич.
Русский киевлянин привык жить в шизофреническом пейзаже, когда есть «внешний язык», который кричит на тебя с дорожных указателей и магазинных вывесок, повелевает всем официальным документооборотом и вынуждает переходить на него в каких-то безнадежных ситуациях. А есть «внутренний», на котором держится вся жизнь, помимо необходимых касаний с требованиями постоянно наглеющих законотворцев.
Да, «внешний язык» стремительно заполнил все свободное пространство, где всякую минуту ждешь окрик: «Чому не державною?» Но оказался не в силах одолеть мощную волну переселенцев с Востока, нахлебавшихся львовско-тернопольского гостеприимства и выбравших понятное для себя русскоязычное пространство.
Чужой мир пролез даже в Лавру, где теперь служат за глупого и жадного гетмана Мазепу, бездарно потерявшего всё. Зато есть построенный летописными кожемяками храм на Воздвиженке, сотни церквей и монастырей, где теплится привычный теплый мир.
Все прошлое «города на семи холмах» с улыбкой подсказывает, что этот мир всегда оказывался сильнее временных трудностей. А эти трудности, в свою очередь, всегда сильнее неорганизованных людей без какого-нибудь серьезного государства за спиной.
Те, кто вспоминает киевское подполье 1941-го, обычно не говорят, что к весне 42-го оно уже было разгромлено, как и по всей Украине. В наши дни те, кто боролся с режимом по мере сил или даже просто смеялся над ним, убиты, сидят или бежали из страны. Поэтому в своем внутреннем подполье русские киевляне не строят планов на революцию, не ищут счастья за границей, а просто живут.
Помня, что знавший все Булгаков обещал: «Его отстроят, опять закипят его улицы, и станет над рекой, которую Гоголь любил, опять царственный город. А память о Петлюре да сгинет».
