Расшифровка передачи «Книжное казино. Истории» от 10 июня. Гости – Николай Александров, литературный обозреватель, поэт, и Антон Орехъ, журналист. Ведущий – Никита Василенко.
Н.ВАСИЛЕНКО: У нас сегодня Николай Александров в центре внимания!
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Никита, добрый день! Всем здравствуйте!
Н.ВАСИЛЕНКО: И сегодня мы строим нашу беседу вокруг сборника стихотворений Николай Александрова «Пароксизмы». Что значит это название, мы ещё поговорим. Я хочу спросить, кто такой Николай Александров. Я знаю Николая Александрова радиоведущего, поэта, директора музея, литературного критика, телеведущего. Как сам Николай Александров видит себя в этой мире?
Н.АЛЕКСАНДРОВ: В контексте стихотворений?
Н.ВАСИЛЕНКО: Во всех контекстах.
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Самые разные стороны моей деятельности (музейный работник, экскурсовод, учитель, преподаватель, журналист, литературной обозреватель, критик) укладываются в замечательное понятие «филолог». Филолог — человек, который любит слово. И любовь к слову так или иначе мою жизнь определила. И эта любовь проявляется в совершенно разных областях: будь то журналистика (какая угодно — теле-, радио-), будь то написание статей, сочинение стихотворений более или менее серьёзных или несерьёзных вовсе. Это и определяло и определяет мою жизнь. Наверное, в частности и потому, что я родился в семье филологов, мой отец был филолог, моя мать была филологом, моя бабушка была филологом, мой прадед был близок к гуманитарным наукам (он преподавал историю, хотя у него совершенно отдельная судьба). Филология довольно рано вошла в мою жизнь. И слово в самых разных аспектах — звучащее, письменное, слово, поставленное в рамки того или иного жанра, слово само по себе, потому что мама работала в издательстве «Советская энциклопедия» в словарной редакции, которая затем стала издательством «Русский язык», всю жизнь занималась лексикографией, редактировала словари, а затем сама уже составляла и делала словари, была автором словарей, — слово было частью моей жизни с младенческих времён.
Н.ВАСИЛЕНКО: Здесь прямо можно сказать: в начале было слово… Лучше цитаты не подберёшь.
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Да! Что может быть важнее слова. Весь мир состоит из слов. Даже больше сказать: из букв, если вспоминать каббалистические учения, представления иудеев о том, что это такое. Весь мир — звучащие слова или буквы, которые сами по себе уже определённые понятия. На этом строится. Слова отгадываем, произносим. И имя, слово вообще вещь чрезвычайно значимая. Другое дело, как к нему относится человек. Иногда с некоторой беспечностью. Иногда вообще не обращает на него внимания. Иногда замусоливает слово в повседневной речи. Иногда делает его неприятным, таким образом его собственная душа страдает. Но слово — это то, в чём мы живём.
Н.ВАСИЛЕНКО: Ключевое слово, которое я сейчас услышал, оно в меня въелось, — это страдание. Можем ли мы говорить, что поэзия не может быть отделима от страдания?
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Поэзия вообще неотделима от спектра человеческих чувств. Сергей Александрович Бунтман совсем недавно рассказывал в эфире о своей книге. И когда вы спросили, Никита, почему так много любви и смерти, Сергей Александрович ответил: «А о чём ещё писать?». Понятно, что и любовь, и смерть так или иначе связаны со страданием. Смерть — в большей степени понятно. Но и любовь очень часто со страданием. Конечно, очень многие стихи, настоящие стихи, рождаются из какого-то внутреннего импульса. И само по себе рождение по определению связано с некоторой болью, страданием. Творчество в данном случае здесь не исключение. Хотя, разумеется, это относится не ко всякому творчеству. И в данном случае не ко всяким стихам, потому что сами стихи могут быть разными. Когда мы произносим слово «стихотворение», а уж тем более слово «поэт», перед нами вырастает образ серьёзного человека не от мира сего. Иногда мы с некоторым скептицизмом или с усиленным, гипертрофированным почтением относимся к этой фигуре. Но сама поэзия, поскольку она в первую очередь связана со словом, подразумевает самые разные аспекты, самые разные вариации, потому что это ещё и игра словами, словесная забава. Стихотворения бывают разными. И они отнюдь не всегда рождаются или требуют особого душевного напряжения. Когда такое случается, что довольно трудно предсказать и понять, тогда это действительно радость и необыкновенное счастье. Но само стихотворчество как филологическое занятие приносит, во-первых, огромное удовольствие, а во-вторых, открывает, и это действительно может быть занятием лёгким, когда человек наслаждается от того, что так замечательно, так складно составляются друг с другом слова, так удивительно перекликаются звуки. Какие неожиданные рифмы могут приходить. Или наоборот, как из банальных, затёртых, абсолютно традиционных рифм складывается нечто иное. Иными словами, как и в жизни у нас существуют часы досуга, нам бывает больно или весело. И в этом смысле поэзия ничем не отличается от жизни.
Н.ВАСИЛЕНКО: Я вспомнил слова Томаса Фулера, что поэзия — музыка слов. Действительно ритмическая секция заставляет звучать определённым образом в нашей голове.
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Или, как говорил Поль Верлен, «музыка прежде всего». Или, в переводе Пастернака, «за музыкою только дело». Да, музыка как одна из самых загадочных стихий соединяется со словом. И поэзия очень часто пыталась прийти к этой абсолютной музыкальной чистоте, чтобы слово иногда даже вообще растворялось в музыке. Но это уже другой разговор. Самые разные эксперименты были в этой области за время существования поэзии.
Н.ВАСИЛЕНКО: Хочется разобрать некоторые детали того, как рождается поэзия. В сборнике есть, например, раздел «Пандемийное». И, когда я читал, казалось, что вы как будто слышали шёпот общества, пространства, как будто кто-то нашёптывал вам происходящее и вы это переводили на бумагу. Как это работает, объясните! У меня такие ассоциации возникли в голове.
Н.АЛЕКСАНДРОВ: «Пандемийный» цикл вообще особенный. Это происходило в момент пандемии, большая часть стихотворений написана за городом. Как и многие, спасались на даче, каким-то образом пытались вырваться из тесного городского, квартирного пространства. И понятно, что за городом всё это переживалось совершенно иначе.
Предисловие к сборнику написал Антон Орехъ, за что ему огромное спасибо. Ни эта книжка, ни предыдущая, которая называлась «Один год», которую выпустил редактор Максим Амелин, — этих книг, наверное, бы не было без дружеского участия Антона Ореха. Понятно, что стихи сопровождали меня всю жизнь. Мой дебют состоялся в 60 лет. Я очень смеялся над тем, что я молодой поэт: в 60 лет вдруг неожиданно выступает дебютант. Понятно, что у меня складывались какие-то стихотворения, я к ним относился достаточно отстранённо. Это не значит, что несерьёзно. Но всё-таки филология и привычка к анализу стихотворных текстов, внимание к творчеству других авторов (как классических, так и современных) дисциплинирует и заставляет более критично смотреть на свои собственные стихотворения.
Существовало (может быть, и сейчас существует) «Радио Релакс». У них была поэтическая рубрика. Радио создавало атмосферу отдыха: чтобы было не слишком весело, но и уныния чтобы не было, чтобы не было никакой ни социальности, ни актуальности — ничего. Такая дистиллированная вода. Помимо музыкальных композиций, звучали стихотворения. Как правило, такие же дистиллированные. И меня попросили сделать подборку из такого рода стихотворений. Я заглянул в интернет и там обнаружил какое-то безумное количество стихотворений. Можно в поиске набрать «стихотворения о любви», и на вас обрушится безумное количество текстов. Я на это посмотрел и подумал, что авторские права всякие, даже если человек в интернете всё это опубликовал. И я, с этой точки зрения, с позиции «Релакса», начал рассматривать русскую поэзию. Это было довольно смешно, потому что эти критерии (не слишком уныло, но и не слишком весело, и не совсем социально, и лучше не привязываться ко времени года, потому что непонятно, когда это стихотворение прозвучит в эфире) меня позабавили. Дистиллированная поэзия, которая, кстати, иногда бывает, несмотря на эти условия, достаточно значимая и достаточно сильная. Под все эти критерии в наибольшей степени подходила русская поэзия 1980−1990-х и начала 20-го века. Совсем дистиллированные стихотворения отыскать было довольно трудно. И, когда я просматривал всю историю русской поэзии (начиная с к. 18-го века и до нач. 20-го), я подумал: «А что я просматриваю огромное количество текстов под довольно странным углом зрения. Ищу стихотворения, которые скованы в способах и средствах своей выразительности». И я начал придумывать разного рода псевдонимы и пытался писать поэзию. Некоторое время я этим с воодушевлением занимался. Но это, к сожалению, требовало гораздо больше времени, нежели просматривание текстов, которые уже есть. И, написав несколько стихотворений, придумав авторов, я на этом остановился. И об этом сообщил Ореху. Орехъ сказал: «Как замечательно! Отличная идея». И мы начали включать эти стихотворения в «Радиодетали». Я писал тексты, а Орехъ с радостью начал придумывать авторов, издания, сборники. И те стихи, которые вошли в предыдущую книжку «Один год», в сборник «Пароксизмы», подавляющее большинство прозвучали в «Радиодеталях». «Радиодетали» — совершенно особенный контекст. Любой контекст создаёт определённую парадигматику прочтения, в зависимости от того, куда помещён текст, от этого многое зависит в понимании, чтении, восприятии и проч. Тем более эти стихотворения написаны уже теперь безумным количеством авторов благодаря Ореху. Если бы я был концептуалистом, эти 2 сборника я бы выпустил вместе с этими замечательными текстами Антона Ореха хотя бы в качестве примечаний. Вполне возможно, что это вообще тянет на особый проект, потому что аннотации Ореха иногда заслуживают отдельного внимания. И в принципе сами аннотации могли бы составить целую книгу.
Н.ВАСИЛЕНКО: Мне кажется, эта книга рано или поздно точно появится.
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Последний самый пример. Я думаю, Орехъ появится в нашем эфире и об этом расскажет. Последний пример, чтобы было понятно. Последнее стихотворение, которое достаточно серьёзное для меня по содержанию. Но анонс этого стихотворения в «Радиодеталях» выглядит так: «Радиодетали» прощаются с вами рифмованными паттернами поэта-чащобника Геннадия Бижу, опубликованного в сборнике «Откуда Ы» в рамках онлайн-проекта «Работы в строю». На мой взгляд, сама эта аннотация стоит стихотворного текста. А поскольку таких аннотаций накопилось уже огромное количество, это заслуживает отдельного издания.
Так уж получилось, что я жил по соседству с Сашей Грабарём, который тоже совсем не чужд поэзии, выпускал стихотворные сборники. У нас сложился некий поэтический диалог, потому что пандемия… Это не то чтобы способствует творчеству, но весьма облегчает. Многие из стихотворений, которые опубликованы в этой книжке, часть диалога. И они рождались из этой странной атмосферы. С одной стороны, тяжёлой и гнетущей, которая была наполнена страшными предчувствиями того, что возможно случится или уже случается. Удивительная пауза промежуточного существования, которая, с одной стороны, даёт возможность жить, творить и заниматься делом. А с другой стороны, ставит целый ряд вопросов. Поэтому многие пандемические стихотворения, во-первых, связаны с контекстом. А во-вторых, часть этого диалога отражает те настроения или взгляды, которые существовали в то время. И некоторую позицию. И понятно, что даже те стихи, которые могут читаться совершенно отстранённо, тоже присутствуют. В этом контексте люди ходили в гости. У Саши живут 2 кота. Одна из них — Мотя, которуя я в одном из наших шутливых диалогов назвал Анной Андреевной. Отсюда родилось стихотворение, одно из нежных, с животными связанное: Какою-то тягою древней, Таинственной силой ведом, К божественной Анне Андревне Вступаю я трепетно в дом. Не ведаю, буду ли принят, Иль буду отринут — не вем. Как знать, в настроеньи богиня, Иль не в настроеньи совсем. Голубушка, Анна Андревна, Вы дома ли, можно ли к вам? Как ваши дела, королевна, Царевна моя, как вы там? Выходит… Как мягки движенья, О, как грациозна она. Как плавно её приближенье — Как вальс, как полёт, как волна. Ну, здравствуйте, Анна Андревна, Она не спеша подойдёт, Приляжет, мурлыча напевно, И даст почесать свой живот.
Понятно, что это часть игры, самой разной, куда, с одной стороны, врывается контекст, а с другой стороны — многие из этих стихотворений не перестают быть игрой. Я прочту ещё одно стихотворение пандемическое. Познав рутину карантина, Тоску ковидную познав, На даче спят, укрывши спину, Короче — дрыхнут допоздна. Особой, впрочем, нет причины Вставать под пенье ранних птах, На даче спят, укрывши спину, Или укрыв в других местах. Но в мире всё ж не без кретина, Чья жизнь активна и бодра. И вот какая-то скотина Звонит в 11 утра.
Н.ВАСИЛЕНКО: Лёгкое хулиганство присутствует.
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Большой привет Борису Леонидовичу. Я бы мог довольно много стихотворений читать, где так или иначе чувствуется или откровенная ссылка, или цитата, или обыгрывание тех или иных авторов. И это не только в игровых стихотворениях, но даже в серьёзных, тех, которые вписываются в совершенно иную игру. Но, повторяю, этой игры довольно много в этом сборнике.
Н.ВАСИЛЕНКО: Игры с кем? Какие авторы ещё могут угадаться между строчек?
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Может быть, тогда прочту ещё 2 стихотворения. Одним заканчивался предыдущий сборник. Здесь мы подходим к совершенно иного рода теме, не просто к ковиду. Это был эпилог к предыдущему сборнику: Милый друг, иль ты не видишь, Что всё видимое нами — Только волны, только брызги От вселенского цунами. Милый друг, иль ты не слышишь, Что всё слышимое нами Только отзвук, эхо взрыва От рожденья мирозданья. Милый друг, иль ты не знаешь И не чувствуешь хотя бы, Что опять грядут событья Грандиозного масштаба? Снова хлопнет бог в ладоши, Дав начало декадансу. Неподвижным станет время, Перестанет быть пространство. Мир осыплется в воронку пустоты, Как горсть горошин И застынет. И качнётся, Когда хлопнет бог в ладоши.
Это стихотворение связано со знаменитыми стихами Владимира Соловьёва. Другое стихотворение, которое тоже важно, но написано очень давно (по нынешним меркам давно), в 2018 году, которое тоже складывалось из абсолютно литературной игры, но другого рода. Я просто был в Архангельске, вышел из библиотеки, где у меня было выступление, и смотрел на закат над Двиной. И он меня совершенно поразил. Город, особое время, особая атмосфера. Вдруг неожиданно начали складываться стихи, в которых так или иначе (по стилистике, по строю) чувствовался Ломоносов. И тогда было мне непонятно, зачем, почему вообще это стихотворение написалось. И мне самому было неясно. Впоследствии я его часто вспоминал и даже хотел включить в книжку, которая вышла только что, но не стал этого делать. Как ока зрак меж облак и водою, Расплавленное солнце предо мною, Пылает красным пламенем заката. В зеницу неба, вперясь твёрдым взором, Охваченный пожаром и простором, Смотрю на пышный зарева парад. И мнится в этих отблесках багряных Простёртые тела в кровавых ранах Последних армий воины лежат. Сомкнутся скоро облака с водою, Погаснет око, свет сменится тьмою, И всё накроет очей чёрных мгла.
Это было написано в 2018 году. Множество самых разных стихотворений иногда просто отдельными словами или строчкой какой-нибудь внимательного читателя отсылают даже не к одному тексту, а к целому ряду текстов, к тому, как та или иная строка обыгрывалась в дальнейшем, к целой традиции, целому ряду разных поэтических произведений. Конечно же Пушкин занимает немалое место. Он постоянно меня восхищает, ему я посвятил очень много времени, он сопровождает меня всю жизнь, который совершенно удивительный учитель. В том смысле, что Пушкин — один из поэтов, которого очень часто можно разбирать по слову, когда в поэтическом тексте нет ни одного случайного слова. Он все оказываются необыкновенно значимыми. Они концентрированы, вбирают в себя множество самых разных смыслов. И, конечно, это совершенно удивительная школа, недостижимая высота. Я люблю повторять цитату Андрея Белого, что Пушкин своей видимой лёгкостью и простотой на самом деле производит совершенно обманчивое впечатление: легко скользить по поверхности пушкинских текстов и проскользить в пустоту. А на самом деле даже самые простые стихи удивительны по своей глубине. И такая смысловая концентрация давалась, вроде бы, совершенно простыми и понятными словами. И это давалось очень немногим.
Н.ВАСИЛЕНКО: Можем ли мы говорить, что современный русский язык — во многом заслуга Пушкина?
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Конечно. Достаточно почитать не только его стихи, но и его письма, которые я читаю и перечитываю постоянно. Совершенно удивительные вещи по интонации в его переписке. Допустим, с Вяземским, с Оболенским. Многие из его писем — просто шедевры. Та речь удивительная, та интонация, которая вошла просто в нашу плоть и кровь. Даже самые простые вещи кажутся написанными только сегодня. Был день рождения Александра Сергеевича, и Лев Семёнович Рубинштейн поздравлял его стихотворением, которое я тоже очень люблю и которое тоже удивительный пример пушкинской свободы. Стихотворение, которое адресовано Павлу Петровичу Вяземскому, сыну Петра Вяземского.
Душа моя Павел, Держись моих правил: Люби то-то, то-то, Не делай того-то. Кажись, это ясно. Прощай, мой прекрасный.
Вот и всё стихотворение. Понятно, почему для Рубинштейна это одно из важных стихотворений: потому что оно абсолютно разговорное, свободное, его можно воспринимать как совершенно концептуальное в рамках московского концептуализма созданное произведение. Написано как будто сейчас. Пушкинская свобода, отсутствие назидательности, менторства, чего сторонился Александр Сергеевич по духу своему, завораживает. Я один из примеров приведу, когда эта игра имеет несколько литературных аллюзий.
Что ж, fare thee well, а впрочем я не знаю. Жизнь продолжается, и случай в ней царит. Как угадать, когда судьба слепая Однажды разлучив, вдруг вновь соединит. В отчаянье дорог не выбирают. Но принимают то, что рок для нас вершит. Беспутье, а не торная прямая — Таков наш жребий. Счастлив, кто узрит Прибежище и свет в лачуге придорожной И обретёт ночлег. Мысли тяжкий стон Сумеет заглушить и погрузится в сон, Чтобы увидеть то, что видеть невозможно. И вдруг вот в этот миг разбужен будет, Уже навек прощён.
Это стихотворение родилось из цитаты, которая приведена в первой строчке. Знаменитая байроновская строка: fare thee well. Взято только 3 слова. Байрон её повторяет, в свою очередь заимствуя. А если кто помнит, это эпиграф к 7-й главе «Евгения Онегина». И таким образом всё это вместе создаёт совершенно особенный контекст байроновского, пушкимнского творчества. Особое настроение. И из этого рождается не то чтобы реплика, но некая вариация. То, что было свойственно самому Александру Сергеевичу Пушкину. Он очень любил брать строчку, образ или целое произведение кого-то. И по сути дела переписывать его.
Н.ВАСИЛЕНКО: Из-за этого очень много обвинений со стороны завистников Пушкина, что он всего лишь был грамотным исполнителем трибьюта.
Н.АЛЕКСАНДРОВ: А в том-то и дело, что нет. Если вы посмотрите мой любимый пушкинский сонет «Суровый Данте». Там важен эпиграф: «Не презирай сонета, критик» из Вордсворта. И весь этот сонет отсылает нас к Вордсворту. Но он абсолютно переделан. Пушкин как будто бы следует за Вордсвортом, но на самом деле выражает совершенно другую идею. И, с моей точки зрения, пушкинское стихотворение гораздо более прихотливо построено, нежели стихотворение Вордсворта. Оно гораздо более гармонично. Оно удивительно совершенно организовано.
Об этом я могу говорить очень много. Это как раз один из тех случаев, когда пушкинское стихотворение, пушкинский сонет, эти 14 строк, можно разбирать по слову, где каждое слово оказывается значимым.
Н.ВАСИЛЕНКО: Обычно вы этим и занимаетесь. Одна из ваших специальностей — литературный обозреватель, литературный критик. Но сейчас, публикуя второй сборник стихотворений, вы оказываетесь по другую сторону: вы становитесь тем, на кого будут писать рецензии, кого будут обсуждать. Готовы ли вы к оперделённой критике или уже получили? Как вы к ней относитесь?
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Да я достаточно спокойно отношусь. Во-первых, потому что я сам достаточно отстранённо смотрю на свои стихотворения. Это во-первых. Во-вторых, они уже написаны и живут своей самостоятельной жизнью. В любом случае это будет касаться этих бедных текстов, а не меня самого. И да, это довольно забавный эксперимент, когда критик или филолог (хотя это разные вещи) выступает со своими стихотворениями. Хотя есть замечательные примеры: Сергей Сергеевич Аверинцев. Духовные стихи писал. Но здесь авторитет Сергея Сергеевича защищал очень сильно. Я в этом смысле гораздо менее защищён. Я смотрю совершенно спокойно. По моему опыту, и не только стихотворному, первый посыл, текст, который написан, всё равно должен какое-то время просуществовать. Очень редко импровизация, то, что рождается вначале, и есть окончательный текст. Когда он написался, второе чтение совершенно другое: сам уже выступаешь критиком. Ты занимаешься техническою частью.
Два слова скажу об издательстве, в котором вышла эта книжка. Я принёс благодарность Ореху, а Андрею Бондаренко, который делал обложку для предыдущего сборника, макет книжки, и для этой. Михаил Гринберг, который возглавлял издательство «Гешарим / Мосты культуры», выпустил довольно много самых разных книг. Теперь это издательство «Библиотека Михаила Гринберга», которое работает в 2 пространствах, потому что это не случайно «Гешарим / Мосты культуры»: Москва и Иерусалим, раньше называлось так издательство, где выходили книжки, очень близкие моему сердцу. Помимо того, что в последнее время вышел Пётр Алешковский, о котором мы говорили, о его романе. Целый ряд книжек этого издательства остался со мной. Это книги той специфики, той тематике, которой много времени посвящает Гринберг. Это замечательная книга о еврейской мистике Гершома Шолема, которая по сути дела открывает адаптацию еврейской мысли к западной философии. Или, например, совершенно чудесная книга, посвящённая раввину Нахману. С ним связан город Умань, который взрывают и бомбят сегодня. Это место поклонения многих евреев, которые каждый год приезжают на могилу к раввину Нахману. Неслучайно его в другой парадигме сравнивают с Франциском Ассизским. Он совершенно удивителен по своему образу, по тому, что он говорил, по своим рассказам, по своему учению. Раввин Нахман русскоязычному читателю до последнего времени незнаком. В частности, благодаря Михаилу Иосифовичу была издана книжка совершенно изумительная, которая может составить золотой фонд этого издательства.
Н.ВАСИЛЕНКО: Мы решили сообразить на троих: 3 бородача собрались в эфире. Антон Орехъ врывается в «Книжное казино».
А.ОРЕХЪ: Я по-матросски решил Подумал, что у вас такая художественная программа, мы про книжку Николая сейчас будем говорить все вместе. И я подумал, что надо вспомнить старых добрых митьков, одеться в тельник. Для тех, кто помнит, кто такие митьки. Я Николая просто поздравляю с выходом второй части. Уверен, впереди будет ещё сотни книг. Я серьёзно говорю. Мне немножко обидно, что мы не можем наши «Радиодетали» транслировать на многомиллионную аудиторию, как раньше, потому что там ставили шедевральные вещи. Я говорю совершенно серьёзно, без митьковских штук.
Н.ВАСИЛЕНКО: Теперь ушли в андеграунд, статус определённый появился, нужно соответствовать.
А.ОРЕХЪ: Конечно, хорошо бы соответствовать ещё при жизни, не как Ван Гог: отпилили уши — а слава пришла уже потом. И то, что он за бутылку пива рисовал, а далёкие потомки Ван Гога сейчас на аукционе продают шедевры. Нет, просто немножко обидно, что нет широкого доступа к этим бумерангам литературы, которые Николай издаёт. У него получается то Бродский, то Пастернак проглядывает, то белый стих проклюнется. А поскольку у нас в «Радиодеталях» на музыку это накладывалось…
Н.ВАСИЛЕНКО: Расскажите, потому что это отдельное произведение.
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Давайте Сергею Игнатову пошлём привет. Непростой период в жизни Сергея, пожелаем ему здоровья. Два слова о Серёже мне хочется сказать. Сейчас мало кто помнит: «Эхо Москвы», как раньше говорили, основали 4 Сергея: Корзун, Бунтман, Фонтон, Игнатов. Сергей Игнатов — по существу вся история «Эха Москвы». Абсолютно гениальный звукорежиссёр. Человек с фантастическими руками, слухом, чутьём. Он просто виртуоз своего дела. Стихи, которые звучат в «Радиодеталях», анимированы творчеством Сергея Игнатова. И они сами по себе в звуковом оформлении это ещё и контекст музыкального творчества Серёжи Игнатова. И когда что-то получается, это просто заслуживает отдельного звучания. Это просто отдельное самостоятельное произведение. Всё это очень сильно меняет.
А.ОРЕХЪ: Я тоже хотел добавить: получается, как раньше говорили, литературно-музыкальная композиция. Это стихи в отрыве от музыки. Получается как песня, которую мы не поём, но исполняем, проговариваем. Я Николаю вторым голосом помогаю: Николай отвечает за содержание, а я за то, кто всё это написал.
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Я уже сказал, что это заслуживает отдельного сборника.
А.ОРЕХЪ: Если бы можно было бы тосты поднимать, здесь был бы тост. Конечно, это приятно читать глазу. И я ещё раз говорю: это настоящая поэзия. Я смотрю на Николая и думаю: это же друг мой пишет все строки, божественные совершенно. Потом смотрю — Колька, потом смотрю — строки, потом смотрю — божественно. Но вот у меня нет такого поэтического дара. Сложить несколько строк я могу, но стихотворения не получится: надо сидеть и думать долго. Как, Николай, твой любимый Леонард Коэн, когда они с Бобом Диланом обсуждали 3 песни: «Сколько времени тебе понадобилось, чтобы это написать?». И Леонард Коэн сказал: «Я лет 7 возвращался, продолжал, возвращался». Боб Дилан говорит: «А я это за 15 минут написал». Гениальная вещь может родиться и за 7 лет, и за 15 минут. А может не родиться вообще. Это либо дано, либо не дано. Я в 500-й раз повторяю: купите, прочитайте для души. Она маленького формата, очень удобно: в карман положил, в сумочку. Сидишь в транспорте — по размеру почти как небольшой телефон или маленький планшет. Сидишь такой серьёзный человек с книгой, как в старые времена, читаешь. Интересно сборник оформлен: он оранжевый, яркий. У Николая каждую неделю стих, а то и 2 рождается. И уже третий томик…
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Мне это напоминает сборник битловских антологий: первая, вторая, третья.
А.ОРЕХЪ: Примерно. Три точно должно быть. Надеюсь, из «Интеграла» нас не выпрут. Хотя бы так будет реализовываться. Пока пишем не то чтобы в стол — в столик, куда можно заглянуть, чуть-чуть приоткрыв, познакомиться за небольшую. сумму денег.
Н. ВАСИЛЕНКО: Программа «Радиодетали» же сейчас выходит? Как проходит работа над новыми выпусками?
А.ОРЕХЪ: Наладилась эта работа у нас ещё в пандемию, потому что тоже тогда сидели на удалёнке: там Николай, здесь я. Мы это всё собирали. Каждый по отдельности записывал. Как музыканты: прислал свою дорожку басист, прислал свою дорожку клавишник, ударник.
Потом звукорежиссёр всё собрал. Так мы работали со времён ковида: я свою часть, Коля свою записал, послали Серёге Игнатову, Серёга это всё собрал, и потом это шло в эфир. Сейчас у нас эфир такой полуподольный, а в методике изготовления почти ничего не изменилось. А с точки зрения технологии продолжаем делать.
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Когда мы записывали в студии, у нас был гораздо более живой диалог. В том смысле, что текст дробился совершенно по-другому, была другая ритмика. А теперь просто для того, чтобы облегчить монтаж…
А.ОРЕХЪ: Мы сейчас исполняем просто каждый отдельную историю по очереди: Коля прочитал, я прочитал. А у нас раньше было немножко похоже на куплетистов.
Н.АЛЕКСАНДРОВ: В стихах, кстати говоря, это сохранилось. Стихотворения мы читаем вдвоём с Орехом. И разметка стихотворного текста — то, чем виртуозно занимается Орехъ.
А.ОРЕХЪ: Коля, спасибо, что они у тебя хотя бы стандартного размера. Хотя иногда бывает, что 4-я строчка кончается и переходит на 1-ю…
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Бывает, да.
А.ОРЕХЪ: Можно, конечно, условно сделать 5:3: 5 один прочитал, 3 — другой. А можно уже показать высокий класс: подхватить на вдохе интонацию партнёра и дочитать за него. Я куплет допою, что называется. Изголяемся потихоньку. Надеюсь, когда-нибудь в звуке отдельно выпустим. Я думаю, что какое-то количество книжек через shop. diletant.media будет продаваться. И чего-нибудь мы себе оттяпаем в проект «Радиодетали», который мы на «Планете» делаем. Там и первый том есть, и второй колин добавим. Будете обогащаться.
Н.ВАСИЛЕНКО: Работа кипит.
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Никита, я смотрю на Ореха, и хочется мне прочесть одно стихотворение. Будет понятно почему. Оно коротенькое:
Не ветер бушует над бором, Не тяжкий ревёт вертолёт — То я пою здесь, под забором. Со мной мой товарищ поёт. В домишках погасли окошки. И дверь заперта на засов. С братишкой поём под гармошку. И лай перепуганных псов.
А.ОРЕХЪ: Я пошёл за гармонью, потому что лай псов часто, а братишка вот он. И псы. И осталась гармонь.
Н.ВАСИЛЕНКО: У нас остаётся 1 минута. Николай, прочтёте что-нибудь?
Н.АЛЕКСАНДРОВ: Я читаю эпилог из предыдущего сборника. А это постскриптум:
Твой брелок, ключ. На дверь надавить плечом. Тёмные лестницы. Первый этаж. Теперь подъём. Вверху по ковру. Забавно, правда. Я здесь Вот и второй. 4 осталось. Их всего 6. Вверх, когда-то давно был четвёртый на Чистых. Вверх. В прошлом почти нет смысла. Вверх. По твоим приметам. Вот и пятно на ковре. Осталось немного. Недолго. Помнишь, как во дворе, Там, на Чистопрудном, в банке чиж расшибал Помнишь всё почти поминутно. Ты идёшь, пока врёшь. Вот последняя, чисто и пусто Дом. Пруд. Водоём. Был переулок, всё было как будто, Когда-то с отцом вдвоём. И тогда у него Четвёртый последний был. Но не твой Мне на 2 больше и горше. Наследник. НРЗБ
Н.ВАСИЛЕНКО: Николай Александров, Антон Орехъ. Программа «Книжное казино. Истории». Берегите себя. До новых встреч
