В саду я быстро обросла новыми привязанностями, подружками, и даже увлечением по имени Игорь. Была одна девочка, с которой мы потом учились вместе в школе. Симпатичная, рыжая такая, как белка, с хитрыми зелёными глазами. Она и дома у нас бывала, а после её ухода у мамы из сумочки деньги пропадали. Моя мама звонила её маме, и мигом все разрешалось. Видимо, её мама знала о такой особенности дочери. Да и девочка сама не упорствовала особенно, когда ей начинали задавать вопросы по существу. Но только не при мне. При мне таких разговоров вообще не происходило. Хотя, я,конечно, сильно расспрашивала маму: что случилось-то. Вообще-то, наверное, это ничего страшного, в смысле детское враньё, детское воровство, у всех детей бывает. Ну вот что поделаешь: бывает! Нашёл ребёнок деньги. Ну и что, что в чужой сумке, и в чужом доме. Нашёл ведь! САМ!! Нашёл ребёнок золотую цепочку с красивым самоцветиком около зеркала в чужой квартире. И что с того? Но мама позже, уже когда я училась в школе, засекала мою подружку снова и снова, и в итоге попросила меня приглашать её, да и всех остальных, только когда она (мама) сама была дома. А без мамы не приглашать. Но при маме весело не было.
Хотя в Самарканде за мной следила строгая бабушка, мы могли играть с подружками в нашем дворе без прямого надзора взрослых. Но здесь всё стало по-другому. Изменились отношения с мамой, и вообще все правила жизни, к которым я привыкла там. Я уже не чувствовала себя маленьким Маугли, а существовала под колпаком родительской власти, вроде бы и ограждающей меня от разных неприятных обстоятельств, но и создающей их, эти неприятные ситуации, тоже.
Митя, наверное, был единственным ребёнком в Питере, с которым я расслаблялась по полной!.. Возможно, потому, что у нас, у мамы, больше не было подруг с детьми, с которыми она так близко общалась. Мы так веселились, в том числе, и у них дома, что однажды, видимо, встав на защиту Ритиного РЕЖИМА, Сергей Палыч пригласил меня в кухню, где, прикрыв дверь подальше от чужих ушей, в маленьком пространстве между столом и холодильником, пользуясь властью, данной ему физическим и возрастным преимуществами, отругал меня. Без крика. Наклонился близко к моему лицу. Шипел по-змеиному. Не просто с воспитательной целью, как на нашалившего ребёнка. А искренне и зло, продемонстрировав, что не любая доброта может быть терпеливой. Некоторая существует только, пока ты ей не мешаешь. Я не подала вида, что прекрасно поняла это, но во мне надолго против него затаилось что-то очень недоброе. Тем не менее, каким-то образом в дальнейшем я смогла совмещать это недоброе с симпатией к нему почти без усилий. Симпатизировала, и даже любила его, но вспоминала свои выводы с некоторой долей ненависти.
Он (в смысле Сергей Палыч), тогда работал в Политехе, и, смеясь, рассказывал, как студенты придумали про него дразнилку:
Не входите, дети в класс –
Сергей Палыч Фантомас!
Вообще-то в детстве с этим человеком было чрезвычайно интересно. Это был редкий вид взрослого, ум которого не парализовал нас, детей, скукой и бесконечными запретами. Он правильно направлял нашу энергию, оставаясь с нами за няньку. Чтобы мы с Митей не разнесли квартиру, он придумывал нам всякие задания. Например, под его наблюдением из листка бумаги мы делали квадрат, из квадрата круг, а из круга мы вырезали змейку. Он волшебным образом пристраивал обе змейки у батареи, и каждая из них – моя и Митина, начинали двигаться. А мы заворожено, не в силах закрыть рты, смотрели на них. Это было потрясающе! Когда транс от шевелящихся змеек утихал, мы начинали спорить, чья змейка лучше шевелится. И Сергею Палычу приходилось придумывать для нас новое задание. Сергей Палыч был просто находкой, ведь есть и такие взрослые, фантазии которых хватает только на то, чтобы талдычить «Не тронь! Нельзя! Сиди спокойно! Займись чем-нибудь! Да кто тебе разрешил!!». А Сергей Палыч был творцом. И плевать, что я запомнила на всю жизнь как зло он шипел на меня тогда на кухне
А ещё мы сами делали ёлочные игрушки, естественно, споря – кто лучше. В яйце с двух противоположных сторон прокалывались дырочки, а мы, приложив немало усилий, раздувая до красноты щёки, выдували содержимое яйца, скорлупа оставалась целой, и из неё можно было делать все, что угодно: разукрашивать красками, приклеивать крылышки и плавнички!..
А вот уж когда Рита с мамой встречались без присутствия Сергея Павловича, они были в основном заняты нарядами и разговорами, то ребёнку, оставленному рядом с ними, можно было впасть в анабиоз от скуки. Особенно с Ритиным РЕЖИМОМ. Я, как могла, тайно или явно, противостояла ему. Ритин РЕЖИМ был моим личным врагом, т.к. он подавлял чужую волю. Для меня это было неприемлемо. Рите просто-таки повезло с Митиной лояльностью, и РЕЖИМ не вызывал в нём революционных настроений, он привык уступать авторитету матери. НО ТОЛЬКО НЕ ТОГДА, КОГДА МЫ БЫЛИ ВМЕСТЕ!! Когда мы были вместе, мы давали РЕЖИМУ отпор вместе, я всегда учила Митю, что именно нужно сделать, и он быстро всё схватывал.
Однажды Рита с Митей пришли к нам в гости. Взрослые сидели в своей комнате, а мы – в нашей (в моей). Через некоторое время Мите через стенку крикнули, что пора домой. Видимо, РЕЖИМ требовал сна, или ужина, или Бог там его знает, чего ещё требовал этот идол. Мы долго кричали волшебное слово «сейчас», а когда его волшебство от частого повторения иссякло, и стало слышно, что взрослые идут в нашу комнату, мы очень-очень быстро сдвинули к двери всю мебель, которая нам поддалась. То есть, забаррикадировались!! На что мы, два дурачка, рассчитывали? Да ни на что!! Просто у детей процессы торможения работают гораздо медленнее, чем у взрослых. А мы были сильно возбуждены, так, что наши процессы торможения были просто в состоянии комы. Конечно же, мы не сидели за баррикадой всю оставшуюся жизнь, нам не вызвали пожарную машину, и мы не начали от голода есть свои кожаные тапки. Просто нам было очень весело! И плевать, что потом влетело. Если бы взрослые подождали немного, всё закончилось бы само и мирно.
Пока мы не начали ходить в школу, нас с Митей частенько оставляли то с его бабушкой, то с моей, когда моя приезжала. Мы ходили гулять на Каменный остров, где родители позволяли нам покататься на педальных машинках. Иногда нас сажали на разные машинки, а бывало, что и на одну. Тогда Митя был водителем, так как в вождении я ему сильно уступала.
Летом его семья не один год снимала дачу в Рощино. Мы с мамой приезжали к ним. Гуляли по лесу. Но не часто, потому что у моей мамы и Риты от свежего воздуха сильно болели головы. И они просто с ног валились. На самом деле! И в итоге сваливались. Прямо в траву. И ползли на четвереньках за Сергеем Палычем по лесу до самой дороги. Их лица были такие, как если бы страдающего человека начали щекотать. То есть весёлые, и страдающие одновременно. У дороги он их, правда, поднимал и строил, и дальше вёл нестройным строем до самого дома. У дома им разрешалось упасть снова, главное – чтобы не на людях. Дома им становилось полегче (чай кофе, коньячок, цитрамон), и мы старались в лес больше не ходить. По крайней мере, до следующего раза. Когда мы с Митей были вместе, то у моей мамы всегда находился шанс покормить меня, который она никогда не упускала. Из-за жёсткой конкуренции между мной и Митей, ведь ели мы наперегонки. Что бы мы ни делали, на каких бы детских железках ни крутились, только и слышно было:
-Смотри, а ты вот так можешь?
-Могу!! А смотри, как я могу! А ты?
-И я так могу!
-Смотри, а так?
И так продолжалось, пока нас не уводили с площадки. Нас даже одевали похоже. Например, у нас были одинаковые брючные костюмы – у него – голубой, а у меня – оранжевый. Иногда Митя меня хвалил. В такие моменты меня распирало от гордости, и энтузиазм вытворить что-то превосходящее всё предыдущее поднимался к точке кипения. Внешне я это никак не показывала: ни за что не хотела признаваться не только ему, но даже и себе, насколько завишу от мужского одобрения.
