рассказ
Фамилия у мужчины была Спесь. Станислав Спесь. Марина пробовала на язык эти четыре подряд "с" в двух словах. Поймала себя на том, что начинает тихонечко шипеть, кашлянула, погрузилась в лежащее перед ней резюме. Ну, как резюме — листок, на котором коряво, но убористо было написано несколько строчек.
Станислава жизнь, что называется, потрепала. Для этого не обязательно было смотреть в резюме, состоящее буквально из трёх строчек. Достаточно посмотреть на обладателя такой необычной фамилии. Сидит, ссутулившись, явно неуютно ему в кабинетной обстановке, на переносице давнишний шрам, поперек брови - свежий. На правой кисти наколота буква "Ю". Марине в этой букве увиделась юношеская любовь, какая-нибудь роковая девчонка Юлька...
Сухими пальцами с пожелтевшими ногтями Станислав Спесь теребил край своего свитера, и - как почувствовала Марина - отчаянно хотел курить. Возраст ему можно было дать любой - от 35 до 50 лет, но на столе лежало резюме мужчины, и Марина знала, что ему почти 40. Ни этот возраст, ни высокомерная фамилия никак не вязались с мужчиной перед ней, будто пережёванным какой-то невидимой силой, помятым, согнутым и нервным.
И Марина не стала бы с ним даже разговаривать, если бы не два "но". Первое - его глаза, пронзительно серые и ясные на бугристом лице. Спокойные умные глаза, и добрые ещё. Второе - вторую неделю падающий за окном снег. Дворник городского Дома творчества запил третий раз за неполные полтора месяца этой зимы, и был уволен, за его трудовой книжкой приходила его жена и тоже отворачивалась, старалась не дышать в Маринину сторону.
– Злоупотребляете? - спросила Марина у Станислава, не особо, впрочем, рассчитывая на честный ответ. Все они отрицают, а потом...
– В завязке, - коротко ответил Станислав. И вздохнул. И вздох этот убедил Марину, что есть шанс завтра пройти к крыльцу их небольшого здания не по узкой неровной тропиночке, протоптанной многочисленными детскими ногами, а по нормальной расчищенной дорожке.
– Зайдите утром документы подписать, - сказала она и неожиданно вдруг согрелась о сдержанную улыбку мужчины. Он вышел из кабинета, и уже через 3 минуты она увидела его в окне: он стоял у крыльца и, кажется, оценивал фронт работ. Не курил!
Дворников, уборщиц и подсобных рабочих директор Дома творчества Иван Карлович называл противным словом "контингент". И хотя текучки кадров в Доме творчества практически не было (вот только с последним дворником Василием не повезло), а уборщица тётя Люся работала тут уже и вовсе почти десяток лет, Иван Карлович время от времени говорил Марине:
– Ну, а что ты хочешь, МаринСанна, такой контингент!
Станислав Спесь одной своей наружностью идеально вписывался в скользкий термин, и на пути к кабинету директора она уже внутренне поёживалась от предстоящей сакраментальной фразы. Но Иван Карлович на удивление ничего подобного не сказал, а, подписывая приказ о приеме на работу Станислава Сергеевича Спесь (ещё одна "с"!), удовлетворенно хмыкнул, что дворник, похоже, своё дело знает. Действительно, дорожки были почищены к началу рабочего дня почти безупречно, если не брать в расчет хамски продолжающийся снегопад.
Утром в понедельник Марина прошла в калитку, завернула за угол здания и обалдела: вдоль забора красовалась горка! В выходные снег наконец угомонился, подморозило, и величавая красавица успела уже застыть. Марина подошла поближе, снег восторженно скрипел под подошвами: ровные ступеньки, бортики на спуске, чтоб не вылететь раньше времени, а в самом низу ледяного полотна легкий поворот - чтобы продлить радость от катания. Захотелось самой тут же прокатиться, внутри задрожало каким-то детским восторгом. Сто лет, кажется, не видела она таких вот дворовых ледяных горок. А теперь видит, и где - под окном своего кабинета! И было в этой горке что-то неуловимо знакомое, родное, манящее.
На входе в здание её воодушевление разделила уборщица тётя Люся:
– Новый дворник-то все выходные тут пластался! С утра до ночи! Я в субботу на него смотрела из окна, а потом мы с дедом моим помогать вышли, не усидели! - тётя Люся, не старая ещё женщина, жена военного пенсионера, с появлением первого внука переименовала мужа в деда, хоть тот был моложав и летом бегал полумарафоны. Марина видела: она была горда не столько собой и супругом, сколько новым коллегой, и предлагала погордиться и ей, Марине, ведь не ошиблась с выбором сотрудника!
Зима в тот год была долгой, неторопливой. Снег шёл, и шёл, и шёл, словно укрывая всё живое одеялом, хоть и безжизненным, но мягким. После морозных новогодних праздников Марина пришла на работу и ахнула: возле горки (знатно побитой местной детворой, но всё ещё гордой и крепкой) стоял большой снеговик и фигура, напоминающая Деда Мороза. В одной руке Мороз держал большой ёлочный шар, из другой торчала еловая лапа, обмотанная в прошлогодний дождик.
Ситуацию доложила всё та же тётя Люся: автором новогодней экспозиции был всё тот же Станислав Спесь, дворник и, похоже, художник. Раскрашивал Снеговика и Деда Мороза тоже он, купленной в соседнем магазине гуашью. Также уборщица рассказала, что на горке все каникулы пропадала вся окрестная детвора, хотя территория Дома творчества официально была закрыта. Открыть замок на калитке не мог никто, но кто-то отогнул прутья забора так, чтобы в снежную сказку могли попасть не только малыши, но и подростки. Впрямую сказано этого не было, но в акте вандализма подозревался всё тот же товарищ Спесь.
Марина, слушая тётю Люсю, и восторгалась, и смеялась, и поминутно выглядывала в окно, как бы удостовериваясь в существовании снежных фигур. Но и пыталась понять, в чём подвох. Зачем и для кого на самом деле сотворил всю эту красоту мрачный и потрёпанный жизнью Станислав Сергеевич? Неужели просто для соседских детей? Не верилось.
Случай поговорить выдался через неделю: у тёти Люси был день рождения, и в каморке, служившей кухней, она угощала коллег песочным пирогом с вареньем и ароматным травяным чаем. Снова подморозило, и небольшой коллектив Дома творчества, включая даже руководство, с удовольствием грелся чаем и разговорами. Иван Карлович в очередной раз вспоминал, что раньше в этом здании был детский дом, а до него - болото. Директор был местным, родился, вырос и прожил всю жизнь на этой улице, тридцать последних лет руководя Домом творчества.
– И какой же тут был детский дом? - так же в очередной раз удивлялась Марина, - Комнатки у нас маленькие, коридоры узкие, как тут дети размещались?
– А хорошо размещались! - вдруг просто и с теплом в голосе сказал дворник Спесь и, смутившись собственной смелости, шумно швыркнул горячим чаем.
Все присутствующие молча уставились на него: с удивлением, но больше - с любопытством. Станислав Сергеевич почти никогда не разговаривал с коллегами, а тут не просто слова, а свидетельство!
– Вы жили поблизости? - спросила Марина.
– Да нет, прям тут, - пожал плечами мужчина и сделал неопределенное движение головой, как бы обводя мысленно всё здание.
– В этом здании? Детдомовский?! - ахнула тётя Люся.
Спесь кивнул.
В этот момент Марина подумала не о горькой судьбе сидящего перед ней ссутулившегося мужчины. А о горке за окном. Она в секунду поняла, почему та казалась ей знакомой: эту горку видела она на архивных фотографиях в альбомах Ивана Карловича. Такую горку строили обитатели детского дома много лет назад. Сами строили, сами катались. Горка как портал в прошлое - вот что подумала Марина и сама удивилась своим мыслям. И ещё захотелось пойти, открыть этот пыльный альбом и всмотреться в пацанов, что сфотографировались на фоне своей ледяной красавицы: нет ли среди этих курносых и серьёзных лиц лица вот этого взрослого мужчины с добрыми глазами?
Тётя Люся, кажется, ещё больше прониклась к дворнику после этого короткого и ёмкого разговора. Теперь Марина регулярно встречала Станислава Сергеевича в каморке распивающим чай то с пирожками, то с домашним печеньем.
– Без детства человек, ну ты подумай, - говорила она Марине.
– А что за фамилия у него странная такая? - вслух как-то спросила та.
– Да какой он Спесь, - махнула рукой тётя Люся и приобрела вид человека кое-чего знающего, - Спесивцев. Кличка такая была у него в детдоме, он после окончания техникума и поменял фамилию.
– Наверное, думал, что так круче, - грустно заметила Марина.
– Да уж наверняка, - кивнула тётя Люся.
Станислав Сергеевич Спесь проработал в Доме творчества десять лет. И одиннадцать долгих зим. В каждую из этих зим он возводил во дворе здания большую ледяную горку, которая каждый год становилась всё лучше, всё круче, всё извилистее. Всё громче визжала малышня, съезжая по ледяной глади и через небольшой трамплин в самом конце подлетая к небу. Уже выросли те ученики Дома творчества, которые катались на первой горке Станислава Сергеевича, и в первый большой декабрьский снегопад многие из них приходили помогать ему в его традиционном строительстве. Жил и работал дворник как бы сам по себе, общался с обитателями Дома творчества мало, но стал неотъемлемой частью этого места, домовым, так думала про него иногда Марина.
А одиннадцатой весной Спесь пропал. Не вышел на работу. Телефон его сначала не отвечал, а потом и вовсе отключился от абонента. Тётя Люся время от времени принималась молиться и надолго застывала у окна с видом на центральные ворота, а одряхлевший Иван Карлович, попереживав, пошёл в милицию. Оттуда он принёс новость: Станислав Сергеевич Спесь в пьяной драке нанёс своему собутыльнику травмы, от которых тот скончался. "В общем, не выйдет Спесь на работу больше, - заключил директор, - ищи, МаринСанна, нового дворника".
Тётя Люся плакала, как по покойнику. Безутешно и беззвучно. Сидя на сумрачной тесной кухоньке, она утирала текущие по щекам слёзы подолом своего рабочего халата. Марина сидела рядом и тоже чуть не плакала, в носу щипало, глаза жгло.
– Ну почему он запил опять, тёть Люсь? Зачем?! - спрашивала она, скорее, в воздух.
Тётя Люся всхлипывала и молчала. А потом сказала:
– Несчастный человек наш Стасик, ребёнок в душе он совсем. Я же сразу поняла, зачем он эти горки свои строил.
– Зачем?
– Катался он на них сам. Рано утром придёт, ночь ещё почти, а он сядет на картонку и - раз! - и вниз. Здоровый детина, ехать-то ему секунда, а всё равно ведь катался! Думал, никто не видит, но я-то в окно всё видела! И, главное, съедет - и назад бежит прямо, бежит!
– Да, теперь не будет больше таких горок, - сказала Марина.
И наконец сама заплакала. Заревела, как девчонка, которая лишилась чуда.
