Я никогда не верила, что так случится со мной. Если даже случится — не верила, что окажусь как все, что сразу поддамся, выдохнусь, испугаюсь. Я действительно поддалась не сразу. Я испугалась — до спазмов в животе, до того, что едва не обмочилась, — ещё до. Ещё на пороге. Так что, когда мне впервые поставили нейролептик, было уже не до борьбы. Наоборот — это был провал в небытие. Побег от страха.
— Ты моя дичь, дичь, детка… — шептали с соседней койки. Этот шёпот был единственно реальным в первую ночь.
Когда я пришла в себя, то не сумела открыть глаза. Никак не могла вспомнить, что нужно сделать, чтобы вокруг появилось что-то кроме черноты. Когда наконец справилась, никак не могла разобрать, что за белизна надо мной. На периферии мерцал ослепительный огонь, в нём разрастался скрип половиц, вились неясные тени… Долгое, долгое время спустя в памяти всплыла фраза из какой-то книги: «потолок, такой белый, какой бывает только в больницах». Я поняла, что это потолок, и вспомнила, где я. Что-то кольнуло внизу, и я обнаружила, что у меня есть… рука. Плечо. В него-то и ткнулась иголка.
Очнувшись в следующий раз, я открыла глаза сразу. И заорала. Тот, кто склонился надо мной, мгновенно зажал мне рот.
— Тш… Не бойся меня...
Расплывчатый силуэт убрал руку. Я сжалась, вцепилась в одеяло, хотела закричать снова, но только разевала рот, захлёбываясь и забыв, как разговаривать.
— Чего ты орёшь? — ровно спросил он. — Я познакомиться пришёл. Показать, как тут что.
Дыхание чуть успокоилось, зрение почти пришло в фокус; я вгляделась в гостя. Это был не мужчина, как показалось вначале; почти мой ровесник, мальчик со шрамом через бровь.
— Не таращься так, неприлично Я Анон. Тебя как звать?
— Бе… Белла.
— Ну, привет, Бемби.
Аккуратно, так, что не скрипнули пружины, Антон сел на кровать. Вытащил сигарету.
— Ты не куришь, так?
Я молча кивнула.
— Смотри. Вот так зажигаешь.
Он вынул коробок, чиркнул спичкой и, прикрыв ладонью, зажёг сигарету.
— Вот так затягиваешься. Потом… выдыхаешь дым. Медленно... И снова.
— Ты мне зачем это говоришь? — прошептала я.
— Чтобы ты не сошла с ума. Здесь всего два квеста: искать сиги и прятать таблетки. Если будешь вести себя тихо, они не станут тебя особенно пичкать. Научишься прятать то, что велят проглотить, — не сквасишься раньше, чем родители тебя отвоюют. Они ведь тебя не бросят?
Внутри поднялась волна, обжёгшая горло, — словно глотнула очень горячий суп. Я не видела отца больше месяца; надеюсь, он действительно сражается за меня.
Антон тактично молчал, давая мне время. Я смотрела, как он курит, и отстранённо думала, что даже не чувствую запаха, хотя обычно курево на дух не переношу.
Наконец я выдавила:
— Ты давно тут?
— Как тебе сказать… — Он потушил сигарету о край панцирной сетки, сунул окурок в карман и усмехнулся: — По-разному. А ты, значит, впервые. Как залетела сюда, такая разноцветная?
Я на автомате потрогала зелёную прядь.
— Мне пытались смыть, когда привезли. Сказали, что это чернила на волосах, надо отмыть…
Антон хихикнул — шрам через бровь скривился гармошкой; к горлу вновь подкатила тошнота.
— Где туалет? — пробормотала я, вскакивая. Повело в сторону, по всему телу разлилась дикая слабость. Я упала бы на пол, если бы Антон не подхватил и не повалил меня на постель.
— Тебе что кололи? Врач говорил?
Я помотала головой, фокусируясь на точке на потолке, стараясь только, чтобы мир перестал вращаться.
— По ходу, фенимап. Из-за него давление падает, и не можешь встать. Погоди. Лежи.
— Не уходи! — прохрипела я, попыталась схватить его, но промахнулась.
— Я сейчас, — ответил он удивлённо и мягко. — Подожди чуть-чуть.
Не знаю, сколько продлилось это чуть-чуть — я снова отключилась. Пришла в себя от того, что Антон легонько тряс меня за плечо.
— Попробуй-ка.
Он помог мне опереться на спинку кровати и сунул в руки жестяную кружку. Внутри оказалась бурда, похожая на чернила. Я сделала глоток и тут же закашлялась.
— Глотай, не плюй! — быстро велел Антон. Я проглотила, думая, что если он не отойдёт — меня стошнит прямо на него. Но меня не стошнило, а после третьего глотка даже стало легче.
— Это потому что давление поднялось, — кивнул он. — Не переживай, тут только ударная доза кофеина, ничего такого.
— Что это?..
После ядрёного пойла хотелось постоянно сглатывать, чтобы перебить металлический горький привкус. Антон смотрел насмешливо и довольно.
— Чифирь. А тебя, видимо, ночью привезли?
— Да. Кажется...
— Это местное развлечение, — хмыкнул он. — В три ночи завозить, раздевать до трусов и всё изымать.
Я съёжилась, вспомнив, что всё ещё в одном белье. Порадовалась, что не успела выскочить в туалет.
— Антон… А где взять одежду?
— Анон. Не Антон, — поправил он. — Тебе халат разве не выдали? Посмотри под подушкой.
Я неловко повернулась и вытащила из-под себя подушку. Под ней и вправду оказалось что-то ситцевое и цветастое.
— Вот тебе и одежда.
— Отвернись...
Антон (Анон?..) передёрнул плечами и отвернулся. Я завернулась в халат; он пах чем-то химическим и едким.
— Не забудь крестик поставить, — глядя в потолок, посоветовал Анон.
— Крестик?..
— Чтобы следить, сколько ты тут.
— Чем поставить? У меня даже ручку отобрали...
— Ногтем. Смотри, по штукатурке очень легко, когда ноготь острый. Когда подстригут, конечно, сложней.
— Подстригут?..
Я чувствовала себя попугаем, повторяющим чужие реплики. Анон вздохнул.
— Нянечки стригут ногти раз в неделю. Ведь никто не даст ножницы в копытца такому маленькому Бемби… Ну, не морщись так. Не бойся. Будь паинькой, и всё будет хорошо...
...За неделю Анон научил меня курить, переводить видения из-под век на стену, зарабатывать на сигареты и ориентироваться в таблетках и капельницах. Сёстры почти никогда не говорили, что тебе капают или колют, но у Анона была своя система меток: фактура, цвет, ощущения, в худшем случае — вкус. Иногда на вкус таблетки были такими, что лучше не пробовать вовсе. Правда, еда в столовой была не многим приятней. Когда я отодвинула жидкую перловку, Анон покачал головой.
— Ешь, Бемби. Раз тебе не положены передачи, придётся есть здешнюю пищу. Если отощаешь, привяжут к койке и будут кормить через зонд.
Через зонд кормили девочку-анорексичку из соседней палаты. Во время обеда ей в нос совали прозрачный шланг и проталкивали, пока он не доходил до желудка; пару раз шланг выходил через рот. Потом через этот шланг заливали питательную смесь, похожую на розовую жвачку.
Я дёрнулась и запустила ложку в перловку. Уж лучше каша.
— Молодец, Бемби, — похвалил Анон. — Хочешь вечером почитать?
— Почитать?..
— Надо попросить у медсестёр книгу. Они могут дать, если мы им поможем...
Я так изголодалась по чтению, что была готова на что угодно. Анон улыбнулся.
— Тебе понравится.
Это было ужасно! Ради сигарет мы мыли полы в туалетах и в столовой, но ради книг пришлось менять утки лежачим бабушкам. К счастью, они оказались тихими; только у самой старой были синие волосы, а у её соседки — всё тело в тёмных разводах, будто она обмакнула палец в коричневую гуашь и решила порисовать по себе.
— Гуашь? Бемби, ты тут уже семь дней, а всё ещё такая наивная…
Ну, вообще-то уже не такая. По крайней мере, теперь я знала, что делать, когда Охотница кидалась с шёпотом: «Дичь, детка! Ты моя дичь!». Знала, как обмануть медсестёр и выкурить больше дозволенной за вечер пачки. Знала, что, когда Мусорщик идёт собирать в туалетах пепел, туда лучше не лезть...
Я даже научилась засыпать при белом ночном свете, а таблетки наловчилась прятать под язык, а потом сплёвывать в унитаз. Жаль, с капельницами такого не проделаешь. С другой стороны, они даже помогали держаться: настроение после процедуры поднималось, на время я переставала замечать здешние запахи, утихал монотонный, постоянно сопровождающий меня гул. Единственное, что по-настоящему угнетало, — у меня по-прежнему не было связи с внешним миром. Запрещали свидания, и передачи тоже. Если бы не Анон, я бы точно предприняла вторую попытку; в конце концов, иногда нянечки позволяли нам стричь ногти самим. Но Анон вытаскивал из пучины не хуже капельниц...
В те три дня, когда его не выпускали из палаты, я чуть не околела.
Накануне мне поставили новую капельницу — врачиха сказала, что её будут ставить раз в неделю. Я пролежала с иглой полночи (по крайней мере, так показалось). А с утра, как только разрешили встать, шатаясь, побрела в коридор. Но Анона не было, и на завтраке он тоже не показался. Когда миновал обед, мне полегчало, а он так и не появился, я принялась методично обходить палаты. За этим занятием меня и застукала медсестра.
— Кого-то ищешь?
— Анона, — кивнула я, пытаясь сообразить, упоминал ли он свою фамилию.
— Антона? — переспросила сестра.
— Анона! — с досадой ответила я, на что она заметила:
— Ну-ка не горячись. Никакого Анона на этаже нет. И Антона тоже.
Я примолкла, не понимая, зачем они его прячут. Не могли же его так быстро выписать? Перевести?.. Куда он делся?!
До вечера я не находила себе места. С утра выскочила в холл, но Анона снова не нашла; зато медсёстры теперь следили за мной в оба глаза.
Следующие дни были самыми ужасными — до тех пор, пока я наконец не проснулась и вновь не увидела склонившийся надо мной силуэт.
— Ано-он… Где ты пропадал? — чуть не плача, пробормотала я.
— Оказалось, что я тяжело переношу новый препарат. Вот и не выпускали из палаты. Ты чего, Бемби?.. Не надо, не надо плакать...
...На следующий день, когда мы мыли полы в комнате релаксации, в приёмный покой промчались сразу трое сестёр.
— Что это у них стряслось? — Анон плюхнул тряпку в ведро и сел на перевёрнутый табурет. — Поди, конвойного привезли... Хорошо. Будет у кого доставать сиги и прочее.
Так и оказалось. Я поражалась всеведению Анона. А ещё — его хамелеонистости. Он словно подстраивался под меня и в каждый момент вёл себя так, как мне хотелось. Правда, выпытав обо мне всё, он так не и рассказал о себе, ни разу не позвал в свою палату, хотя ко мне в гости ходил регулярно и порой незамеченным пробирался даже после отбоя...
Спустя неделю мне снова поставили новую капельницу. В прошлый раз после неё я чувствовала себя скверно, но сносно. В этот раз вертолётило не на шутку. Я едва-едва выползла к обеду, удивляясь, что Анон не зашёл ко мне за всё утро. Но его опять не было в столовой; не было нигде. Наверняка ему тоже в очередной раз дали тот препарат, и ему снова плохо... Наверняка. Только почему же это опять приключилось ровно тогда, когда мне так одиноко, так нужна поддержка?..
Отчаявшись, я обратилась к нянечке:
— Скажите, в какой палате лежит Анон?
Нянька уставилась на меня, как на жирафа.
— Такого нет.
— Тёмненький, невысокий, — настаивала я. — Ему назначили новый препарат, скорее всего, просто не пускают пока из палаты, и...
— Нет такого! — повторила нянечка. — Иди к себе. Нечего шататься!
— Лучше не спрашивай обо мне никого, — озабоченно покачал головой Анон, когда через два дня снова появился в коридоре — бледный и какой-то почти прозрачный. — Я ведь говорил тебе, Бемби, мне просто плохо после того препарата...
— В какой ты палате? — дрожащим голосом спросила я. — Как твоя фамилия? Я ничего не знаю о тебе! Они говорят — такого нет… Когда ты так пропадаешь, мне кажется, я тебя выдумала...
— А как же, — усмехнулся он, невесомо поглаживая меня по щеке. — Ну хватит. Я же тут... Пойдём лучше покурим, расскажешь, как твои дела.
...В своё девятнадцатое утро в палате я проснулась от его прикосновения.
— С днём рождения, Бемби.
Я не успела ответить, как его рука скользнула под одеяло и, нащупывая мою, прошлась по животу и бедру. Мне стало щекотно и неловко: я жутко растолстела на анимине, бока тряслись, как желе. К счастью, под халатом этого было не разглядеть, и мне не хотелось, чтобы Анон узнал, каково это на ощупь. Но он, казалось, совершенно не обратил внимания: втиснул что-то мне в руку и отошёл.
Я сжала подарок. Нечто совсем небольшое, похожее на твёрдую сигарету... Я осторожно вытащила предмет на свет и убедилась в своей догадке.
— Это чтобы ты могла и дальше вести дневник.
Всё-то он обо мне знал — и про день рождения, и про дневник. Я сжала в кулаке пластмассовую ручку и потянулась к нему. Анон нагнулся и с улыбкой похлопал меня по плечу. Мне так нравилось, что он часто улыбается, даже несмотря на то, где мы.
— В ней нет чернил. Просто дави на бумагу, а когда вернёшься домой, подсветишь фонариком и всё прочтёшь. Одевайся... Сегодня у нас праздничный завтрак.
Я покосилась на него озадаченно.
— Не волнуйся. Всё в рамках приличия.
В столовой Анон жестом фокусника пронёс руку над моей тарелкой, присыпав кашу белым порошком.
— Это героин? — задохнулась я.
— Типун тебе на язык, Бемби! — возмутился он. — Это сахар!
Он показал мне обрывки бумажной трубочки, в каких сахар подают в кафешках. Смял их и кивнул на кашу:
— Считай, что это праздничный торт. Ешь. Не то отощаешь, и будут кормить через зонд.
Я прыснула и принялась за кашу; жаль, сахар совсем не чувствовался.
Перед отбоем я долго провозилась, ища подаренную ручку: с утра спрятала её так, что теперь не могла найти. В итоге решила, что поищу завтра, и, выждав, пока свалит Мусорщик, мы отправились курить в туалет. Я устроилась на разбитом кафельном подоконнике, Анон прислонился к стене, но почему-то даже не закурил. Дождавшись, когда я брошу сигу в унитаз, он взял меня за руку и стянул с подоконника.
— Не сиди на холодном. Детей не будет.
Я фыркнула. Иногда он говорил совсем как папа у меня в голове.
Анон не торопился отпускать меня. Помедлив, переплёл свои пальцы с моими и подался вперёд. Я не сразу сообразила, что происходит, а потому не успела отшатнуться. Губы у него были шершавыми, как ладони, и с привкусом чифиря.
...Пятью минутами позже я лежала в кровати, думая об Аноне, слушая шёпот Охотницы и шаги в коридоре, потихоньку задрёмывая, проваливаясь глубже, глубже…
— Афанасьева?
Передо мной стояла незнакомая, рыжая медсестра.
— Собери вещи перед завтраком. Тебя переводят на пятый этаж.
— А что?.. Почему?.. А…
— По назначению доктора, — оборвала сестра. — Спи.
Я ворочалась всю ночь, думая, как же буду общаться с Аноном. Вход на другие этажи был закрыт. Слать письма? Не вариант. Перезваниваться? Не выйдет… Я вертелась и вертелась, стараясь только не впадать в панику. Не было слёз, протеста, чувства несправедливости. Страх, один только страх, что я вновь останусь одна... Периодически я нащупывала в углу наволочки секретное оружие — успокаивающую зелёную капсулу. Но принять не решалась: я не могу отрубиться, мне нужно обязательно встретиться с Аноном до того, как меня заберут...
Я выбралась из палаты, как только погасили ночной свет. Он как будто знал, что я жду: тенью шагнул навстречу из ниши у холодильника. Я метнулась к нему и выпалила:
— Меня переводят!
Анон нахмурился, сжал мои руки.
— Когда?
— Сегодня! — отчаянно прошептала я. — На пятый этаж… Ты знаешь, что там?
— Отделение галлюциногенных расстройств, — задумчиво ответил он. — Н-да, Бемби, ты попала...
— Анон! — Я вцепилась ему в плечи, прижалась к груди, чувствуя, как наконец подступают слёзы. — Как я буду без тебя?
Он помолчал. Осторожно обнял и, покачивая, как маленькую, ласково прошептал:
— Не волнуйся. Я всегда с тобой. Я всегда в твоей голове, Бемби...