Продолжение: https://zelluloza.ru/books/14374-Groteskiada_Tom_I-Oleg_Skrimin/0/see5
Кто приблизится к храму Муз без вдохновения, веруя, что достойно лишь мастерство, останется неумелым, и его самонадеянные стихи померкнут пред песнями безумцев.
"Платон"
Однажды на занятиях в кружке живописи один мальчик нехотя готовился рисовать: пресловутый натюрморт – зелёное яблоко близ красного кувшина в белый горошек. Ему было сложно назвать этот процесс “написанием картины”, поэтому он именно что готовился “рисовать рисунок”. В буквальном для себя самого понимании.
Целевые объекты художественного копирования насильственным образом фокусировали на себе его зрение. Приходилось заглушать собственное “Я”, чтобы то не взбунтовалось и не начало вдруг импровизировать.
Мальчик искренне старался придумать, как написать приличную и субъективно приемлемую картину, запечатлев столь банальное сочетание предметов, но это казалось ему воистину невозможным. Питая сильнейшую любовь к живописи, как к идее (эта идея будто была вшита в заводские настройки его центрального процессора), он пересиливал себя и неторопливо размазывал краски по холсту. Вернее просто делал вид, рисуя одно жирное пятно непонятного цвета.
Юного живописца угнетал такой неживой и скучный подход к творческому процессу: традиции, шаблоны, клише – всё это вызывало у него неподдельное отвращение. Уже в столь юном возрасте он желал рисовать чудесные внеземные композиции, черпаемые из самых потаённых глубин подсознания. Делать было нечего, и всё приходилось списывать на необходимость отработки базовых навыков написания картин и тренировки мелкой моторики.
Набивание руки, оттачивание мастерства, штриховка, пространство, геометрия, пропорции – О Н А Н И З М! Всё это – ничто на фоне врождённого таланта, думалось ему.
Но, что было поделать – такие настали времена: искусство в суровом настоящем – это скорее обширный плацдарм для финансовых спекуляций, нежели нечто, способное придать бренному сущему оттенки величественного и вселенски значимого.
Лишь жалкая горстка избранных (а может, что уже и никто вовсе) видела в творчестве путь к просветлению и бессмертию – свой плевок в вечность. Сей пафосный бал-маскарад, хитро прикрытый ширмой незыблемой возвышенности над мирским, приходил в движение лишь благодаря корысти и гордыне ушлых предпринимателей, порицающих всякое инакомыслие. На этом балу нет места “плюющим в вечность” маргиналам и революционерам. Инакомыслие и любые отклонения от стандартов вредят устоявшейся экономической модели.
Субкультура истинных художников – подпольная секта, которая никогда не показывала своего мифического лица простым смертным. Никогда не заявляла она о своём существовании в цвет. Ей просто не было места в современном мире. Каждый адепт – невидимка. Каждый сам по себе. Каждый сам взрастал на собственной почве экзистенциальных мук, выкуривая блоки сигарет под заунывную музыку, лёжа на полу полуживым или полумёртвым бревном, пытающимся пустить корни надежды в неизведанные недра вдохновения, удобряясь теми или иными переживаниями, мечтами или веществами.
Искусствоведы не перевелись, в отличие от тех истинных художников, что и впрямь были искренне преданы древнейшей идее созидания. Картины сегодня – это лишь специфический товар и мерило статуса богачей, ничего не смыслящих в подлинном искусстве. Главное – внушить потенциальным покупателям, что именно признанный конкретными личностями (которые умеют профессионально “эстетствовать”) “годным” товар – это вне всяких сомнений то, что считается искусством. Большинству, чтобы оценить что-то по достоинству, часто важнее всего, чтобы это что-то нравилось основной массе или неким “авторитетам”.
Но, если бы эта бизнес-ниша вдруг полностью исчезла, то и люди, делающие что-то собственными руками (пускай даже в угоду спросу, диктуемому беспощадным рынком), и вовсе бы перевелись. Алгоритмы давно способны на написание картин любой сложности. Конечно, не без доли присутствия в них так называемого эффекта “зловещей долины”. Что, впрочем, уже стало привычным и мало кого напрягало.
Увы, но даже те великие полотна, что были написаны в незапамятные времена, когда искусство ещё было искусством, а творцы ещё были творцами, теперь были в большей степени предметом материальной ценности, нежели культурной. Можно сказать, что полностью трансформировались в чьи-то финансовые активы. Кто бы что не утверждал.
Паренёк, хоть и пребывал в относительном информационном вакууме, чувствовал каждой клеткой тела, что что-то с этим стенающим миром было не так. Его разум не мог найти покоя, так как нечто настойчиво рвалось наружу из его головы, которая составляла что-то из мельчайших крупиц, словно материнская утроба, взращивающая в себе эмбрион.
Некий ментальный лейкоцит самоотверженно поглощал вирус современного прагматического мышления в его подсознании. Что-то внутри него ждало момента избавления от привитой коллективному мышлению болезни, чтобы окрепнуть и вырваться на свободу.
*** *** ***
Родился Художник в типичной для Внешнего Мира состоятельной семье, в которой на первое место всегда возводилось материальное благополучие. Деньги составляли костяк всего мировоззрения его биологических предков.
Отец юного Художника – уважаемый бизнесмен, занимающийся вот уже много лет успешной (благодаря массе ухищрений (вплоть до организации диверсий), влияющих на стоимость активов) игрой на бирже, а также различными инвестициями в топливном бизнесе и энергетике (и ещё во многих и многих отраслях, включая не совсем законные дела в карантинных секторах, погрузившихся в практически первобытное существование после недавней ядерной катастрофы), совершенно не воспринимал интересы своего единственного наследника. Своего сына он считал тоже некоего рода инвестицией в собственную старость и престиж именитой семьи. Отец нескрываемо желал, чтобы после элитной школы, в которой учились исключительно одни только мальчики из семей богачей, его отпрыск отучился в не менее элитном колледже и пошёл бы по его стопам. Иной путь он считал позором.
Неслучайно парня отдали именно в школу для мальчиков, ведь зов бушующих гормонов, распыляющий концентрацию мальчишечьего внимания на завидно скороспелых девочек, не должен был мешать образованию. Вся судьба Художника была написана за него его отцом. Историю пишут победители, а отец Художника – победитель по жизни, чего нельзя было сказать о самом парне. Необходимая жилка в нём отсутствовала.
Бизнес-план проекта “Мой сын станет успешным коммерсантом” был запущен с самого момента зачатия. Такой уклад формировался вот уже несколько поколений в его семье состоявшихся предпринимателей. В глубоко почитаемой касте состоявшихся архидемонов жадности и гордыни.
Мать парня тоже была не из числа простых смертных: на момент вступления в брак с отцом Художника она имела при себе приличное приданное в виде умопомрачительных банковских счетов, заработанных её преуспевающим папашей – владельцем крупной оружейной корпорации, в связи с недавней войной преумножившим в разы свои и без того баснословные капиталы.
Сладкая жизнь, обеспеченная папашей-миллиардером, сделала из матери Художника набалованную стерву с явными признаками умственной деградации, приобретённой вследствие ненадобности напрягать извилины самостоятельно. Интеллектуальная неполноценность дамы с лихвой окупалась солидным приданным и непризрачными потенциальными возможностями в алчных глазах хитреца, имевшего нюх на подобные вещи и лишённого романтического балласта в своём образе мысли прагматика.
Силиконовые груди, куча дорогостоящих пластических операций и нескончаемый рецидив различного рода инъекций никак не могли губительно повлиять на колоссальный семейный капитал. Она могла позволить себе абсолютно всё, что можно было купить за деньги, вовсе не шевеля своими расслабленными конечностями, находясь под размашистыми крыльями папаши и мужа (который с успехом извлекал из этого фиктивного союза огромную выгоду).
При таком раскладе меховые шубы из сотен мелких, но ценных зверьков и огромные алмазы в золотых и платиновых оправах, некогда омытые кровью тысяч голодающих детей из бедных стран, ровным счётом ничего не значили.
Генеалогическое денежное древо, от самых глубочайших корней и до ветвистой пышной кроны, не имело в своих ветвях ни одной так называемой “творческой личности”. Исключение составляла лишь назревающая невзрачная макушка растения, которой и являлся юный Художник. Росток, который мучительно пробивался сквозь толстенный слой холодного бетона, чтобы получить солнечный свет и тепло; покинуть кромешную тьму, дабы в муках сгореть от смертоносных ультрафиолетовых лучей своей интуитивной детской мечты…
Предусмотрительный отец парня дал своё согласие на занятия сына в художественном кружке не по причине своей лояльности или заинтересованности в хобби собственного отпрыска. Причина была вполне по-отцовски тривиальной: он не желал слышать сопливое нытьё сына по поводу дефицита внимания к его творчеству. Это не стоило его драгоценного времени.
Карьерист полагал, что рано или поздно юношеский максимализм зачахнет в Художнике, и он встанет на путь истинный, уготованный ему заботливым и благородным папашей. Ведь он и сам когда-то занимался различной детской белибердой, витая в облаках.
В детстве все были в той или иной степени романтиками, грезящими о своём уникальном предназначении и месте в мире. Безжалостное время расставляет всех и вся на свои места. И только безумцы вступают в неравную борьбу с неотвратимостью, проходя сквозь мириады нитей, сплетённых мойрами. Тонкие нити судьбы превращают личность в марионетку, либо разрезают ту на части, а порой даже сплетаются в одеяние. Иногда в защитный костюм, а иногда и в погребальный саван.
В уготованном Художнику бизнес-плане на жизнь уже было прописано всё. Расписан каждый пункт – от материнской матки до гроба. Жизнь и смерть навешивают свои ярлыки на ноги: в роддоме, а затем в морге. Ярлыки насильно направляют поступь на определённый маршрут. А, как известно, чтобы найти верный путь, нужно сначала заблудиться.
*** *** ***
Продолжая глазеть на ненавистное яблоко, сковывая титановыми цепями буйное детское воображение, юный Художник расфокусировал зрение и завис, смотря в одну точку с отрешённой от реальности физиономией. Так он видел размытое красно-зелёное пятно, куда более приятное его взору. Даже окружающие звуки, казалось ему, размылись вслед за видимой композицией.
Расфокусирование зрения – довольно полезная способность, позволяющая вовремя сбавлять градус визуального отвращения или непоколебимо врать, смотря прямо в глаза неприятному собеседнику. Она ни раз выручала Художника.
Время визуальной пытки истекало, а остальные дети, рисовавшие с серьёзными лицами банальный натюрморт, уже готовились к сдаче результатов своих трудов заведующей вероломным кружком. К сдаче олицетворений своих подобий индивидуальностей. А он всё не размораживался.
