Эта статья была написана мной в соавторстве с Евгенией Пронякиной и долгое время ее можно было найти на портале Сноб. Я обнаружил, что она со Сноба сейчас удалена, поэтому размещаю ее здесь. Мы пытались определить ситуацию с современным искусством и, хотя это было почти 10 лет назад, возможно, какие-то мысли покажутся интересными читателю.
Очерк о принципиальной возможности нового искусства и его признаках
Евгения Пронякина, Евгений Стасенко,
Москва, 2013-2014
Об исчерпанности постмодернизма сказано уже достаточно много. Изменения, коснувшиеся человека, общества, взаимосвязей, пусть еще не повсеместные и не признанные широко, создают запрос на новое искусство и философию, новую эстетическую и этическую реальность. Постмодернизм на этот запрос ответить уже не может. И хотя некоторые философы спешат заявить, что другого – нового искусства – и не будет, а арт-среда с разной степенью успешности эксплуатирует принципы постмодернизма, новое искусство уже существует. Его сложно обнаружить, поскольку постмодернизм, не имеющий собственной или единой стилистики, использовал все возможные стили, формы и их сочетания и, в общем-то, замусорил культурный пейзаж. И чтобы отсортировать, выделить, найти новое искусство на этой свалке, имеет смысл разобраться с истоками.
Модернизм (от лат. modernus — «современный, недавний») — направление в искусстве XX века, характеризующееся разрывом с предшествующим историческим опытом художественного творчества, стремлением утвердить новые нетрадиционные начала в искусстве, непрерывным обновлением художественных форм, а также условностью (схематизацией, отвлечённостью) стиля. Модернистская парадигма была одной из лидирующих в западной цивилизации первой половины XX века.
Постмодернизм, как считают многие исследователи, возник как реакция на модернизм (по нашему мнению, как реакция аллергическая). Модернизм стремился освободить человека от религиозности, от ада и рая, от страха одного и надежды на другое. Однако, открестившись от неба, модернизм был вынужден искать новые источники духовности. Таким источником стала личность как таковая. Человек, в первую очередь – художник, получил демиургическую функцию, право творить собственные миры, а не имитировать реальность. И если художнику для этого был нужен только холст, то на уровне политики и общества инструментом «демиургов» модернизма становились рядовые люди, которым предписывалось занимать место в идеальных схемах и обслуживать идеальные построения.
Все «большие» идеологии 20 века исходили из философии модернизма. Они, поставив на первое место личность, парадоксальным образом забыли про человека и постепенно выродились в казармы. По большому счету, именно философия модернизма создала условия для возникновения «идеальных» социальных систем Сталина и Гитлера, а также привела к двум мировым войнам.
Не удивительно, что после двух «несостоявшихся попыток человечества покончить с собой», общество постаралось отказаться от этого мировоззрения и его ценностей.
…mother say do go in That direction & please
do the greatest deed of all time & say i say
mother but it’s already been done & she say
well what else is there for you to do & i say
i dont know mother, but i’m mot going in That
direction – i’m going in that direction & she
say ok but where will you be & i say i dont
know mother but i’m not tom joad & she say
all right then i am not your mother…
Bob Dylan, Tarantula
Шок от разрушительной силы двух мировых войн был столь сильным, что поствоенное общество, прежде всего, стремилось отказаться от идеологических мифов модернизма, его патетики, риторики, пафоса. Личность-титан, личность-демиург, героизм и жертвы ради светлого будущего – все это теперь казалось навязанными идеями, которые ни к чему, кроме войны, не привели. И хотя стало очевидно, что от мифов предыдущей эпохи необходимо освободиться, новых идей или лучшего понимания, куда и как нужно двигаться, не появилось. Вместо увядшей идеи светлого будущего в воздухе витали тревожность и беспокойство.
В такой ситуации ирония и самоирония, конечно, были едва ли не единственным прибежищем, ведь именно они позволяют удержаться от пафоса, когда речь идет о страхах и невротических реакциях. Это что-то вроде нервного смеха после пережитого стресса.
С другой стороны, поствоенное общество поспешило закрепить равно-демиургическую функцию за каждым индивидуумом, объявив главной добродетелью плюрализм. Все равны, у всех есть творческие способности, каждый волен творить собственные миры. Любой результат творческого акта интересен и может быть назван произведением искусства. Главное, чтобы создатель считал его таковым.
Таким образом, ирония и плюрализм стали основными признаками нового мышления.
Однако использование иронии как главного, а зачастую и единственного творческого метода привело к невозможности создания чего-либо принципиально нового. Как и любая деконструкция, которой ирония по своей сути и является, ее можно применить только по отношению к чему-то уже существующему. Это обрекло художников на компиляции ранее известных форм и стилей и тиражирование этих компиляций до бесконечности.
Что касается плюрализма, то уравнивание результатов творческой деятельности привело к обесцениванию и исчезновению понятия школы как непрерывной цепи преемственности, задававшей искусству вектор развития.
Начав с благородного заявления, что ко всем множественным точкам зрения следует относиться справедливо и беспристрастно («плюрализм и богатое разнообразие»), постмодернизм в своих крайних формах скатывается к опасному представлению, что вообще никакая точка зрения не лучше другой, и это заблуждение приводит к полному параличу воли, мысли и действия. Это действительно безумие: оно заявляет, что ни одно воззрение не лучше другого, за исключением его собственного воззрения, которое лучше всех в мире, где по определению вообще не может быть ничего лучшего. И хуже того, если ни одна точка зрения не лучше другой, то нацисты и Ку-клукс-клан имеют такое же моральное оправдание, как, скажем, художественная критика».
Кен Уилбер. «Один вкус»
Таким образом, постмодернизм сам завел себя в тупик. Пока речь шла о деконструкции мифов модернизма, он был бодр, весел и жив. Когда этап деконструкции был завершен, оказалось, что постмодернизм неспособен создать не столько что-то новое, сколько, в первую очередь, что-то содержательное и самостоятельное. Ирония выродилась в бесконечный и быстро надоевший сарказм, смешной анекдот стал несвежей шуткой. А замечательно гуманный плюрализм размыл понимание искусства в целом.
Сейчас, кажется, наступило время заново определить границы искусства, а потом и найти дальнейший вектор его развития. Для этого нужно понять, можно ли решать вопросы содержания, вести серьезный разговор о сути, не впадая в крайности пафоса модернизма, с одной стороны, и сарказма постмодернизма, с другой.
Искусство есть орудие безоткатное, и развитие его определяется не индивидуальностью художника, но динамикой и логикой самого материала, предыдущей историей средств, требующих найти (или подсказывающих) всякий раз качественно новое эстетическое решение. Обладающее собственной генеалогией, динамикой, логикой и будущим, искусство не синонимично, но, в лучшем случае, параллельно истории, и способом его существования является создание всякий раз новой эстетической реальности. Вот почему оно часто оказывается "впереди прогресса", впереди истории, основным инструментом которой является… именно клише.
Иосиф Бродский, Нобелевская лекция
Постмодернизм противопоставил пафосу иронию, но это не более, чем антитеза. Действительной же, сущностной оппозицией пафосу является искренность. Мимо нее постмодернизм как-то проскочил, то ли не сочтя ее достаточно интересной и яркой, то ли уравняв на всякий случай с пафосом. Однако, несмотря на это, нашлись мыслители, художники, поэты и писатели, которые, даже если и использовали стилистические особенности постмодернизма, основным условием творчества считали искренность. Примеры есть как в западном искусстве, так и в русском.
Курт Воннегут, например, несмотря на стилистическую близость постмодернизму, прежде всего, был предельно искренен и не избегал «разговоров о серьезном». А все гротескные мировоззрения, которые он ловко выстраивал в романах, ирония, мозаичность повествования служили единственной задаче – выразить ясную этическую позицию.
В России же, или корректнее будет сказать в русскоязычной культуре, самыми яркими примерами были Бродский и Довлатов. Последний вообще прямо заявлял, что основой его творческого метода является честность.
Именно такой подход и заложил вектор дальнейшего развития искусства. Взрослый, открытый, искренний разговор, в котором форма нужна лишь для того, чтобы максимально точно передать содержание, – это то, что идет на смену бесконечным играм постмодернизма.
При этом новое искусство не может быть стилистически единым, поскольку является непосредственным выражением мировоззрения конкретного художника выбранными им средствами искусства. И в данном случае в зачет идет только честное следование художника собственному мировоззрению.
В результате остаются надличностные мировые пространства с их содержаниями, темами и восприятиями. Все эти сферы действительно являются надличностными, что попросту означает те реалии, которые включают в себя, но превосходят личное и индивидуальное — более широкие течения, пронизывающие эго в оболочке из кожи и затрагивающие другие существа, прикасающиеся к Космосу, прикасающиеся к духу, прикасающиеся к местам и образам, которые остаются тайными для тех, кто цепляются за поверхности и окружают себя самими собой.
Кен Уилбер. «Один вкус»
Чтобы о новом искусстве можно было говорить, ему необходимо дать имя. Поскольку его главной чертой, как мы уже упоминали, является искренность, мы решили назвать его синсеризм, от латинского sinceritatis. Синсеризм – это звучит лучше, чем пост-пост-модернизм.
Несмотря на корни в предшествующей культуре, источником искусства синсеризма является не сама по себе культура, не художественная критика и даже не собственно личность художника, с ее неврозами, страхами и надеждами. Источник – надличностное переживание, которое автор и пытается передать. Конечно, художник не может существовать вне контекста культуры, однако этот контекст дает ему не само переживание, а способы коммуникации, позволяющие ему этим переживанием делиться. То есть, как говорил Иосиф Бродский, художник ощущает себя «орудием родного языка».
Синсеризм не отказывается от опыта предшественников. Наоборот, он наследует гуманистический посыл раннего постмодернизма и соединяет его с модернистским стремлением к общему благу. Синсеризму присущи гуманистические ценности и ясная этическая позиция. Но если модернизм навязывал свои идеалы всем вокруг, синсерист свои идеалы адресует, прежде всего, себе. Стремление к общему благу хорошо лишь в той степени, в которой каждый человек считает возможным в нем участвовать. Индивидуум определяет свою позицию, прекрасно понимая, что он не отделен от общества, но и не допуская со стороны общества диктат и насилие. Таким образом, синсерист – это взрослый, самостоятельный и ответственный человек (в противоположность человеку эпохи постмодернизма, воспитанному обществом-нянькой и не выросшего из неврозов пубертатного периода).
Соответственно, синсерист рассматривает и свою аудиторию как сообщество зрелых людей, не нуждающихся в разъяснении смыслов и подсказках от специально обученных кураторов. И художник, и зритель самостоятельны. Для выражения переживания художник выбирает тот язык, те методы и средства, которые доносят его переживание до аудитории наилучшим образом. Искусство синсеризма тем и характерно, что для каждого нового произведения (читай нового содержания) отыскивается единственно верная форма.
Стилистическое единство в рамках синсеризма невозможно. Каждый художник решает новую задачу, а это требует поиска нового инструмента: невозможно выразить индивидуальное переживание через обобщенные средства. Принципиальное отличие синсериста от постмодерниста заключается в том, что если последний играет с формой формы же ради, не пытаясь вложить в нее содержание, то первый делает это единственно для создания собственного алфавита. В этом, как ни странно, основная заслуга постмодернизма: он сделал возможным выход за рамки жанра, подарил художникам практически неограниченный инструментарий, тем самым освободив их в гораздо большей степени, чем это удалось модернизму. Эта заслуга станет более очевидной с течением времени, когда новое искусство более полно явит себя.
Однако и сейчас уже есть очевидные признаки, позволяющие выделить синсеризм как самостоятельное явление.
- В отсутствии единого стиля искренность и непосредственность переживания, которое транслируется автором аудитории, – основной критерий, по которому можно определить искусство синсеризма. Очевидно, что для проявления искренности необходимо содержание, поскольку в случае его отсутствия передача переживания невозможна.
- Подчиненность формы содержанию. Форма интересна именно как способ выражения содержания. При этом форма ровно настолько сложна или проста, чтобы идеальным образом выразить содержание, без излишеств и наслоений, затрудняющих прочтение. В современных реалиях, авангардизм заключается не в использовании новых форм, новаторстве как таковом, а в глубине искренности и ясности этической позиции. Это делает бессмысленным и невозможным тиражирование произведений синсеризма и подражание им.
- Художник искусно владеет формой, приемом, это и отличает искусство от творчества вообще. Благодаря постмодернизму творчество стало доступным каждому, и это замечательно. Однако искусство должно быть отделено от творчества, и мастерство владения формой – это еще один признак синсеризма.
- Каждое произведение искусства самодостаточно, закончено и не требует дополнительных объяснений или посредничества. Поскольку синсеризм возвращает искусству содержание, возвращается и коммуникативная функция искусства, диалог автора и зрителя.
- Гуманизм, ясная этическая позиция, и об этом мы упоминали выше, являются для художника синсеризма необходимым условием творчества. Это едва ли не самый важный признак, поскольку отражает суть нового мировоззрения.
Этих признаков достаточно, чтобы выделить в современной арт-среде тех, кто уже не может быть отнесен к постмодернизму. Например, Вера Полозкова (поэт), Джонатан Сафран Фоер (писатель), Рома Либеров (режиссер) – это авторы, имеющие смелость не вписываться в современный культурный ландшафт, а изменять его. Это не аутсайдеры, шагнувшие мимо лодки. Они продолжают традицию своих предшественников, среди которых не только уже упомянутые Курт Воннегут, Иосиф Бродский и Сергей Довлатов, но и Арсений и Андрей Тарковские, Михаил Рудаков, Марк Ротко, Джон Стейнбек и многие другие русские и зарубежные авторы, влияние которых только усиливается со временем.
***
Как это уже бывало после очередного объявления конца искусства, выясняется, что умерло не искусство, а одна из его форм и, что более значимо, мировоззрение, эту форму создавшее. Новое мировоззрение несет новое искусство, и мы все имеем удовольствие наблюдать, как оно приобретает все более ясные черты.