Опыт личностной рефлексии.
Часть 1-я.
Опять (и уже в который раз) перечитываю работу Евгения Юрьевича Куликова «Начала философии послеистории». Единственное, на мой непрофессиональный взгляд, философское произведение, появившееся в последнее время, в котором автор хочет сказать «что», а не повторять бесконечные комбинации «о чём», буксуя в различных материалистических концепциях. Надо отдать ему особо-должное: он взял философского быка за рога — начал с метафизики, то есть с того, с чего сейчас начинаются только работы по истории философии.
Есть в его работе глава за номером 7, имеющая название« Краткая тематизирующая характеристика современной западной научной философии», в которой Евгений Юрьевич показывает развитие (хотя, это скорее неразвитие) западной философской мысли.
Поскольку в России (как собственно и в другом незападном мире) нет собственной серьёзной мегапроектной философемы (кроме куликовской), то я буду поминать западную философию как «современная».
Он разбивает её путь на несколько, следующих друг за другом (во всяком случае мне так видится), ключевых этапов. Я решил проследить в этом эссе основные, отмеченные Евгением Юрьевичем, этапы, и сделать, стоя на его точке зрения, некоторые обобщающие выводы относительно дальнейшей судьбы современной философии вообще. Конечно эти выводы будут не окончательны, они являются лишь ступенькой на пути к вершинам познания, или, что более соответствует истине, - спасательным кругом в океане моего незнания. Сама подача Куликовым этих этапов, напоминающих реакцию человека, осознающего сужение поля своего бытия, навело меня на мысль об аналогии.
Потому, одновременно с исторической линией развития философии после Маркса, я хочу провести ещё одну линию, - линию сознательной человеческой жизни, от, так называемого, «кризиса среднего возраста», когда человек осознаёт некий перелом в своём существовании, и начинает подводить итоги своей, уже катящейся к закату, жизни. Этим человеком пусть будет мужчина, ибо я — пишущий эти строки — являюсь мужчиной, и, при написании данной работы, пользуюсь результатами саморефлексии; кроме того, обобщая весь свой жизненный опыт, я привлеку и свои наблюдения за жизненными перипетиями других мужчин, тех, с которыми мне приходилось общаться, или о жизни коих мне доводилось читать и слышать. Себя и этих других мужчин я обозначил общим определением - «классический человек», ибо вот уже лет двести, как эти человеки проживают свою жизнь по классическим лекалам: рождение — воспитание в семье — начальная школа — высшая школа — работа - заведение собственной семьи — появление детей — пенсия — смерть.
Повествование будет разбито на две линии: а) - «развитие» «современной философии» и б) — соответствующее ей «развитие» личности. Слово «развитие» я поставил в кавычки, так как осознание собственной прогрессирующей старости и спорадические попытки ей противодействовать, назвать развитием можно только с большой натяжкой.
Различаться эти две линии будут разными шрифтами, ну а какой текст будет соответствовать какой линии, о том, я думаю, читатель поймёт из самого содержания текста.
Примечания и околотематические отступления отмечаются жирной вертикальной полосой.
Раздел первый: «Усталость».
Для философии отличительная особенность этого этапа — антисистемность. То есть отсутствие глобального миропроекта. А самое главное: постепенное отторжение метафизики, как самой сложной составляющей серьёзного философствования; самой трудноформулируемой его части. Мало того, именно метафизика и являлась основой классической философии. Бремя мощных теургических мегапроектов стало большинству мыслителей уже не по плечу, и с этого времени начинается эпоха позитивизма. Этот период начал Кант, подвергший критике метафизический фундамент философии. Сама метафизика стала у Канта критикой, - критикой чистого разума.
Хочу пояснить, что Е.Ю. Куликов отмечает в истории человечества только два глобальных миропроекта: Аристотелевский, и Гегелевский. Оба они включали в себя метафизический аспект бытия.
Аристотелевский миропроект опирался на метафизику идеального, идеальных конструктов, которых он переместил из сократо-платоновского «занебесья» непосредственно в вещи, заставив их присутствовать потенциально. Кроме того, в его миропроекте существует Бог, как «форма всех форм», к чьей сущности и форме, в ходе актуализации потенциального, всё более приближаются вещи. Если говорить проще: то идеи воплощаются в жизнь. Этому способствуют четыре рода причин « всего сущего».
Ну а у Гегеля.., я приведу цитату Гегеля: «Человек, как мыслящее существо есть врожденный метафизик. Важно поэтому лишь то, является ли та метафизика, которую применяют, настоящей, а именно: не придерживаются ли вместо конкретной, логической идеи односторонних, фиксированных рассудком определений мысли… В отличие от «дурной» метафизики, истинная метафизика, по Гегелю, есть мышление, которое постигает единство определений в их противоположности, тогда как мышление рассудочное постигает определения в «раздельности и противопоставленности».
Человеческая мысль уткнулась в сложность открывшегося перед ней мира, и.., спасовала. Не в силах пробить стену незнания одним махом, она начала пробовать разбирать её по кирпичикам: философия стала дробиться на множество менее объемлющих философий (философия жизни, философия языка, философия критического реализма и т.д.). В конце концов познание стало чистой наукой, влюблённой в эмпирический факт и априорные наития. Осознавая это, многие мыслители пытались вдохнуть в классическую философию новую жизнь (Гуссерль, например со своей феноменологией, где его призыв «назад, к самим вещам», вернуло его в рамки картезианской философии, но ещё больше увело от метафизики). Или, появляющиеся, начиная с конца XIX века, явно ревизионистские школы и направления философской мысли, выступающие под лозунгами: «назад к Платону, Спинозе, Канту, Гегелю, Марксу», и порождающие, соответственно, неоплатонизм, неокантианство, неогегельянство, неотомизм, неомарксизм и прочее.
Ну а какая аналогия этого этапа для личности человека? Также усталость. Человек, как отдельная личность к сорока своим годам тоже отбрасывает всю, присущую юности, метафизику жизни: глобальные мечты, веру в длительность своей жизни, веру в себя как центр мира ( поворот в самооценке), идеалистическую веру в других людей, веру в незыблемость текущего бытия, веру в непоколебимость своего здоровья. Всё это вдруг исчезает как дым, заставляя человека цепляться за тот мир, который для него является подручным. Исчезает мечта, а без мечты человек становится обречённым смиренно доживать отпущенные годы.
Раздел второй: «Знаю, - не могу»,
другим названием которого могла бы стать народная мудрость: «Если бы молодость знала, если бы старость могла».
В философии данный этап рефлексии характеризуется пессимистической мудростью, концептуально сводящейся к кризисам и закатам как человеческой цивилизации в общем, так и различных её составляющих областей в частности: кризис культуры, воспитания, человеческой природы, брака и мышления. Философ, попавший в водоворот подобной умственной направленности, более склонен к обострённому видению и поспешной постановке проблем, чем в их решении.
Вслед за Куликовым приведу персоналии, представляющие данное направление философии: Шопенгауэр, Шпенглер, Тойнби, Хосе Ортега-и-Гассет.
Так у Шопенгауэра истина заключается в том, что человек несчастен, причём - несчастен абсолютно. Причиной этого является то обстоятельство, что человек является всего лишь ограниченной игрушкой в руках более могущественных космических сил — Мировой воли и воля эта зла по своей природе.
Я далее планирую, уже в других своих эссе, осветить более подробно философию Шопенгауэра, ибо это поистине настоящий памятник человеческой мысли. Его произведение «Афоризмы житейской мудрости» является одой, посвящённой умной мизантропии.
Учение следующей персоны - Шпенглера, по моему мнению, является настоящей жемчужиной европейского духа, к сожалению - поздней жемчужиной. Весь период развития человечества он представляет как совокупность локальных обществ (культур), в историческом плане проходящих, как и любой живой организм, стадии рождения, зрелости и старости. Известен тем, что предрёк дряхление европейской общности, обретшей все черты цивилизации. «Цивилизацией» Шпенглер называл последний — технико-бюрократический — этап существования культуры.
Арнольд Тойнби предполагал историю, как противодействие географически замкнутых цивилизаций вызовам судьбы и побуждающих их к развитию и трансформации. Высшей точкой такой трансформации является создание «универсального государства», а обязательным условием и противостояния и трансформации является наличие в сообществе людей творческих личностей (коих всегда меньшинство), способных услышать «вызов эпохи» и повести за собой ленивые и инертные народные массы. Потом это творческое меньшинство вырождается во власть предержащую элиту, затем чахнет (вместе с институтом “универсального государства”) и вырождается. С нею вместе распадается и локальная цивилизация.
По своей сути гипотеза Тойнби созвучна основной идее Шпенглера: рождение культуры (цивилизации), её рассвет (универсальное государство), и гибель.
Хосе Ортега-и-Гассет как раз описывает такую постепенную гибель культуры, и культуры именно западной. Её признаком философ считает выход на передний план исторической сцены лишённого всякой истинной культуры, духовности и благородства «массового человека». Причину этого он видит в гипертрофическом разрастании роли технических средств в развитой цивилизации. И дело не только в индустриальном развитии человечества. Гении, жившие до современных «тёмных времён», по сути дела эти времена и породили, ибо создали такие инструменты управления обществом и производством, которые обеспечили небывалое благоденствие самых широких народных масс. И сейчас эти массы, уверенные в умственном равенстве с гениями, пытаются неумело этими инструментами пользоваться. Весь этот пандемониум, по мнению испанского мыслителя, ни к чему доброму не приведёт и закончится полным крушением человеческой цивилизации.
Однажды, беседуя со своими более молодыми коллегами по работе, я поймал себя на том, как я веду беседу: они молча слушали — я вещал. Затем они поднимали в разговоре следующую тему, и я вновь находил что ответить, умело привлекая в качестве весомых аргументов различные случаи из своей жизни. Данная манера ведения бесед напомнила мне, те, уже давние времена, когда я, будучи молодым и полным жизни, вежливо выслушивал, полные жизненного опыта, откровения своих седовласых наставников. Это наполнило меня некоторой тревогой: неужели я уже такой старый, что толково могу говорить только о прошлом?
С того недавнего памятного момента я зарёкся вести такие поучающие беседы с молодёжью. От них веет тщетой, жизненным закатом и тленом. Куда интересней, - хотя, может быть и глупее, - спорить. Спорить с такими вот знающими и вещающими, спорить с прошлым опытом, спорить с житейским опытом, спорить с тщетой, отсутствием перспектив и тленом.
Так вот, та философская характеристика, что представлена во втором разделе, отражает целую жизненную позицию человеков, ничего, кроме разочарования, из жизни не вынесших.
Там, где чуткое ухо слышит унылые умозрительные схемы, которые отражают: а)бесполезность духовных рывков, б) зависимость от неблагоприятных жизненных условий, в) зацикленность, лишённых смыслов, жизненных процессов и, наконец, г) апокалиптическую обречённость современности, - там следует держаться подальше от этих, вещающих свои сокровенные мечты и высокие духовные порывы. Там царство «знаю, - не могу», прелюдия беззубой старости.
Да, жизнь действительно волочит нас за собой, как тряпичную куклу; да, всё живое рождается, взрослеет, стареет и умирает, и все грандиозные структуры этого живого следуют такому-же сценарию: стаи, роды, виды, общества и нации, но есть ещё человеческий дух, способный противостоять этому сценарию. И пока человек живёт, он должен, используя свой дух, до последнего вздоха противостоять этому сценарию.
Раздел третий
я сразу хочу начать как раз с реагирования человека на осознание им своего старения, - хочу начать с позиции индивида. Этот этап Куликов характеризует как «к себе поворот», возникающий, когда человечество, реализующее некий философско-цивилизующий проект, становится уже неспособно осуществлять его в полной мере. Оно начинает, в лице своих самых прозорливых представителей, обдумывать причины данного печального факта и выдвигать спасительные идеи.
В чём же заключается это реагирование у отдельно взятого человека? Он начинает бодриться. Он решает не сдаваться подступающей старости. Йога, утренние пробежки, тренажёрный зал и ныряние в прорубь, старательное общение с молодыми и брак с молодыми, - вот самые расхожие средства оттолкнуться от старости.
А это, свойственное зрелому периоду жизни, стремление, - пока ещё не поздно, - с каждого 1-го января сотворить из себя нового человека..; пробудить в себе, якобы дремлющие, жизненные силы, опираясь на которые, можно будет в стареющем теле дожить как молодой. И тогда с каждым началом года начинаются и попытки стареющего человека вернуть себя в молодость, пока не даётся окончательный зарок заняться вплотную своим здоровьем после выхода на пенсию.
И в этом нет ничего плохого. Я сам постоянно практикую такой способ отсрочить неминуемую старость: делаю гимнастику три раза в день, стараюсь питаться правильно и получать максимум впечатлений.
Цель всего этого, я ещё раз повторюсь, возвращение молодости. После незаметно пронёсшихся многих лет жизни, человек вдруг выныривает посреди житейского моря, волнение которого всё труднее переносить; и выныривает, в большинстве случаев, с пустыми руками. После констатации такого печального жизненного факта, человек, имеющий нормально развитую тягу к жизни, осмысливает неудачи и пытается прожить жизнь второй раз, уже сознательно избегая их.
Чью философскую тему я бы вспомнил, если бы попытался сравнить философию с человеком? Даже если бы я не читал Куликова, то, всё равно, сразу вспомнил бы Ницше. Его героическая попытка омолодить философию, и оторвать от всего, что, по мнению этого философа, старит и убивает её, похожа на попытку зрелого человека оторвать себя от множества приземляющих (если не вгоняющих в гроб) факторов повседневной жизни.
Что же это за факторы? - что у человека, что у философии Ницше?
У человека это многочисленные межчеловеческие связи, большинство из которых носят манипулятивный характер: родня, требующая внимания и помощи; друзья, требующие того же, но уже не заслуживающие ни того ни другого; постаревшие родители, по отношению к которым и внимание и помощь возведены в ранг долга; коллеги по работе...
И вот человек ставит перед собой цель: сколь великую, столь и абстрактную и невыполнимую. И тогда он выносит приговор своей, прежней приевшейся жизни. Многочисленные связи рвутся. Всё, отвлекающее от его, «чётко» поставленной цели, игнорируется. Первый сценарий такого действа — желание всё начать с чистого листа, ибо тянуть за собой все эти житейские нити, да ещё и, имея такие путы, делать рывки к желанным целям просто невозможно — просто нет таких сил. Их не хватило бы и у молодого, а уж когда жизнь переваливает на вторую половину отведённого времени жизни, то...
Как же такой человек будет выглядеть в глазах хорошо знающего его другого человека? Да, он будет казаться ему целеустремлённым, сжатым как стальная пружина и.., жестоким. Жестоким как к самому себе, - так как, в целях достижения цели, приходиться заковывать себя в броню режима, - так и жестоким по отношению к другим, мешающим, по его изменившемуся мнению, его движению к цели. Всё ненужное игнорируется или изгоняется.
А что же философия Ницше? Для непосвящённых напомню её сердцевинообразующие пастулаты: человечество, разъедаемое ущербной моралью (иудейско-христианского толка), упёрлось в культурно-цивилизационный тупик. Сидение в этом тупике грозит человечеству вырождением. Чтобы преодолеть этот тупик на арену истории должен быть выведен новый человек, который отбросит (проявляя безлюбую жестокость) рационалистическую и морализаторскую культуру (имеется в виду европейская — аполлонийская) и вернёт себе полноту и радость непосредственно-чувственного человеческого существования. Такой способ существования Ницше видел в спокойном завоевательном порыве человека-героя, стоящего по другую сторону добра и зла. Новый человек лил кровь и производил бы разрушения с безмятежным осознанием своей индивидуальной правоты - дьявольской, с точки зрения христианской морали.
Многие почитатели философии Ницше настаивают на нетождественности его учения и германского нацизма, но внимательный исследователь, не подверженный влиянию ницшевских чар (а они способны очаровать), ясно отслеживает маниакальные попытки гитлеровской камарильи внедрить ницшеанские идеи в действительность. К чему это привело всем известно. Оказалось, что прервать поступательное (и естественное) движение истории нельзя без катастрофических потерь всего, что стало, в ходе этого движения, так дорого человечеству, в том числе и, выстраданных в муках, морально-нравственных ценностей. Тем более, что на этих ценностях развилась и богатая культурная и материальная среда западной цивилизации. Длительное поступательное движение истории сделало из варвара-германца бюргера. Процесс этот происходил веками: из поколения в поколение германец цивилизовывался и приобщался к культуре, как бы можно было всё повернуть вспять, да ещё в пределах одного поколения? Ничего, кроме исторической катастрофы, это не принесло. Но мне всё больше и больше кажется, что акторы западной целеполагающей конкретики вовсе не отказались от желания омолодить западную цивилизацию ницшеанскими рецептами.
Если Ницше предлагал омолодить человечества методом обращения к диким сверхживотным сущностям человеческого сознания, то Арнольд Гелен, наоборот, призывал обратиться к совершенствованию именно цивилизовывающих, организующе-рациональных институтов человечества.
Арнольд Гелен (1904-1976-гг.) утверждал, что человек, в своей животной организации, является биологически недостаточным существом, бытие которого не могло быть естественным; поэтому он вынужден восполнять собственное существования путём творения социокультурных форм и институтов.
Вот только в создании таких организующих и самоорганизующих структур западная цивилизация превзошла все другие. И ни к какой полноте существования каждого отдельного, включённого в эту цивилизацию, индивида не привело. Наоборот, Ницше восставал именно против такой сверхорганизованности. Весьма примечательно, что Ницшеанская философия возникла именно в сердцевине этой европейской организации - в Германии. Уже и не удивляешься, что попытка возбудить до предела дикую жажду жизни (фашистское «возрождение» Европы), привело только к торжеству именно организующих - ограничивающих буйство жизни - цивилизационных институтов.
То, что иные государства, в том числе и Россия, при попытках упорядочить и организовать социально-государственный строй, прилагают излишние усилия, говорит только об отсутствии, у населяющих их народов, способности к самоорганизации и самоограничениям, их большей приобщённости к свободе — особенно к духовной свободе. Организационные усилия власть предержащих структур, этих напрягающихся государств, используются цивилизацией западного полусвета как раз как уничижающий аргумент в адрес этих государств : одна легенда о бесчеловечной тирании Ивана Грозного чего стоит. Или порицание жёсткости северокорейского режима при замалчивании жёсткости режима южнокорейского. Причём тот же западный мир уже много раз показывал всему остальному миру свою, поистине сатанинскую, способность к организации и манипуляции как своим населением, так и иными народами, но способность беззастенчиво настаивать на лживых постулатах, позволяет им в веках сохранять ангельское личико при дьявольской игре.
Мощная способность к самоорганизации и организации, позволяет западным странам создавать властные структуры, имитирующие демократию. Мало того, пребывая в уверенности, что они полностью контролируют исторический процесс (а они его действительно контролируют), позволяет им выдвинуть, в качестве новой религии, идею тотального либерализма мирового сообщества. Однако, я углубился в политику, хотя стараюсь не соваться в этот, слишком эмоциональный, сектор.
Но что предлагает Гелен? Мне кажется, по меньшей мере, он предлагает западной части человечества и дальше двигаться по пути совершенствования институтов государственного (и надгосударственного) управления. Предел такого совершенствования — тотальный контроль над человеческими массами, лишённых даже малейших признаков биологизма (да, да я имею ввиду упорно навязываемую ныне гендерную матрицу). Однако такой путь цивилизационного развития вовсе не ведёт к полноте существования отдельно взятого человека, совсем наоборот: он становится абсолютно неспособным проявить свои - даже самые низшие животные инстинкты. Они заменяются инстинктами цивилизационными. Отсюда дилемма: опираясь чисто на животное существование, человек будет ущербен, а движение в сторону безграничного совершенствования социокультурных механизмов, ведёт также к неполноте бытия.
Ну а отдельно взятый человек, желающий как-то проявиться в проживаемой жизни, разве он не пытается также выработать особые механизмы контроля над случайностями бытия? Конечно пытается: личные дневники, список дел, которые необходимо сделать, распорядок дня и принуждение к продуктивной работе — вот примерно те инструменты, которые человек привлекает для обуздания природного многообразия. И действительно, как только человек в своей жизни начинает применять помянутые выше механизмы воздействия на своё сознательное бытие, ему действительно удаётся продвинуться по пути достижения выдвинутых жизненных целей. Вот только, опять же, его сознательная жизнь обедняется. У большинства и получается-то упорядочить свою жизнь именно после достижения сорока лет, а то и позже: когда сама тяга к полноте жизни несколько притупляется. Человек оказывается в, созданном его сознанием, тоннеле бытия, по которому он скользит тем быстрее, чем уже этот тоннель, чем меньше он отвлекается на то, что находится за пределами этого узкого коридора. К периоду глубокой зрелости человек уже научается жить по обозначаемым им самим планам. Исчезают мечты, их заменяют чётко планируемые акции.
Или другое: человек, в желании продлить ощущении полноты своей жизни, фокусируется не на физической, а на духовной культуре. Тогда составляются списки книг, которые надо прочитать, активно посещаются очаги культуры, как-то: театры, выставки изобразительного искусства, музеи и культурные центры разных стран, в руки берётся кисть и палитра. Или полнота жизни реализуется именно полнотой интеллектуальной жизни: кроссворды, математические задачи, изучение иностранных языков и умственное напряжение над детективными задачами.
Далее, в последующих разделах я обращусь к этим духовным занятиям более конкретно, и рассмотрю их поподробней, а пока двинемся в своём исследовании дальше.
Следующий этап, в исследовании духовных исканий человечества и отдельного человека, будет очень сложный, и эта сложность потребует от меня исключительной собранности и серьёзности.
Имя этого этапа - «феноменалогия». Куликов отмечает её выход за пределы определённого этапа, для него это, скорее, синтез «усталости», «знаю, - не могу» и «к себе поворота» в форме методологически обосновываемого способа философского мышления.
Основная персоналия этого направления — Эдмунд Гуссерль (1859-1938гг). Задача, которую данный философ пытался решить при создании данного учения — преодоление естественной установки сознания, при которой бытие предмета находится вне этого самого сознания. Это может быть достигнуто, по мнению Гуссерля, путём перехода к феноменологической установке. Это когда сознание тренируется в чистом наблюдении феноменов сознания. Имя такой установки — интенциональность (направленность на предмет) и именно такая установка, опять же, - по мнению философа, и есть подлинное бытие предметно-объектного мира, ибо оно — это самое бытие — и есть бытие самого сознания.
Суть феноменологии точно выражена в лозунге Гуссерля: - «Назад к вещам»! Грубо выражаясь, Гуссерль предлагал, сильно «проморгавшись», вперить свой познавательный взгляд непосредственно в вещь или событие, и описывать его непосредственно, не опираясь на уже существующее знание о нём.
Я, кстати, попытаюсь потихоньку открыть для себя феноменологию, и вознамерился систематически освещать данное философское направление в своих эссе.
С Гуссерля начался этот этап, он стал основным инициатором создания феноменологической волны философских поисков. Но приходится констатировать, что данное философское учение так и не достигло своего окончательного наполнения, и.., как это не печально, ни к чему, действительно грандиозному, не привело.
При первом взгляде на краткие описания предыдущих учений, мне видится такая причина появления феноменологии, - это отказ от метафизики.
Гегелевская философия обладала абсолютной онтологической самодостаточностью, где движителем бытия-становления, элементами которого являлись бытие-вещь, бытие-процесс и бытие-развития, являлась такая метафизическая константа, как абсолютный дух. Несмотря на то, что гегелевское бытие-становление логически самодостаточно, оно, тем не менее, не универсально «человечески»; человек оказался и сложнее, и глубже, и выше гегелевского становления. Тема гегелевской философии - воистину грандиозная тема и здесь рассматриваться не будет, хочеться только отметить, что философия Гегеля — высшее достижения человеческого разума, дозволяющая двум (физису и духу) в человеке существовать как одно.
Гегелевскую философию наследовал марксизм. Маркс отбрасывает идеализм и фокусируется на природной и социальной (однозначно материальной) среде, окружающую человека. Кроме того марксизм берёт из гегельянства такой сильный инструмент философствования как диалектику. В результате Маркс создаёт свою социально-философскую доктрину — исторический материализм.
Доктрина эта насквозь материальна: в «начале» исторического процесса — царство необходимости, эксплуатация человека человеком, отчуждение, классовая борьба; в «конце» - царство свободы, власть над природой, актуализация сущносных сил человека, коммунизм. Марксизм явился первой, и до сих пор непревзойдённой, философско-теоретической реконструкцией именно технической (индустриальной) цивилизации человечества. Сердцевиной этой реконструкции явилось учение о практике в предметно-орудийной и общественно-исторической деятельности человека. Однако попытка реализации данного учения в отдельно взятой стране (России) показала, что диалектически развивающаяся сфера материального производства (она явилась основным видом практики), вовсе не определяет, в конечном счёте, все стороны человеческого бытия.
Ещё раз и более понятно: марксизм, устранив метафизику как гигантскую онтологическую составляющую Бытия, предложил раствориться человечеству в голом материализме.
Материализм, или область чувственного — это та область бесконечного становления, которую и Сократ, и Парменид, и Платон считали самой несовершенной и зыбкой гранью бытия. Однако марксизм признал эту грань единственно существующей. Считалось, что применение к этой зыбкости диалектического инструментария позволит держать её в узде и, в зависимости от своего разумения, трансформировать её. И надо отдать должное марксизму, в ряде аспектов материалистического плана это ему удавалось. Не удалось ему держать в узде только один — самый ключевой аспект — природу человека. И никакие завлекательные картины будущего «райского» бытия не сподвигнут человека искать счастья только в созидательном труде. Как и предсказывал Фёдор Михайлович Достоевский в своих «Записках из подполья», человеку, осчастливленному переселением в хрустальный дворец, этот самый дворец может надоесть настолько, что он, без всякого сожаления, отправит его на свалку истории, и будет жить в сарае с дырявой крышей, или в бочке как Диоген.
Сходство Гуссерля и Маркса с Энгельсом в том, что он также отказался от метафизики. Чем же Гуссерль намеревался её заменить?
Я не буду здесь углубляться в дебри гуссерлианской феноменологии (необходимо добавить, что это вовсе не феноменология Гегеля, коей он хотел явить миру свой абсолютный дух). ГОРИЗОНТ, ЖИЗНЕННЫЙ МИР, ИДЕАЦИЯ, НОЭМА и НОЭЗИС (какие интригующе-привлекательные названия!) — все эти аспекты феноменологии по своему интересны, и даже очень интересны, но интересны они именно в плане деградации классической философии.
То, что феноменология раз начавшись, никак не может закончиться каким-то универсальным выводом и универсальным же рецептом новаторского философствования, - это показывает на то, что феноменологический проект, мягко говоря, не сложился. В чём же дело?
А всё дело в отказе от, освещённых тысячелетиями духовных исканий, метафизических парадигм (образцов).
Гуссерль, в попытке обновить обветшалое здание классической философии (а он замахивался - ни много, ни мало - на его полную реконструкцию) полностью отбросил столетия философской традиции. Взгляд на человека, он пытался заменить взглядом изнутри человека. И, вдруг, оказалось, что изнутри человека нет единого взгляда на мир и на того же человека. Философский поиск увяз в лабиринтах и тупиках психологии. Гуссерль старательно пытался держаться подальше от психологизма, но, в попытках тонко настроить познавательную систему человека, как можно обойти психологию?
Если убрать метафизические основы восприятия мира, то на что оно обопрётся? Не на голую ли физику нашего тела? А чем можно объяснить, с материалистических позиций, одухотворённость нашего тела? Только психологией — этим странным родом деятельности, занятым изучением души, при отрицании, ею же самой (и это скандал!), существования души.
Хочеться добавить, что, на мой взгляд, в самом призыве наблюдать непосредственно феномен, есть что-то вторичное. Это уже когда-то было в истории философии, и даже не один раз. Даже в заявлении Сократа: «я знаю, что ничего не знаю», прослеживается то-же желание начать познание с чистого листа, — непредвзято.
Кажется Сартр заметил, что Гуссерль, в своих попытках создать новую философию, всего лишь возродил философию картезианскую (по моему, я уже поминал об этом).
Для более понятного свидетельства представленного объяснения, прибегну к примеру философа К.А. Свасьяна: наш глаз смотрит в мир, но и сам наш глаз также находится в этом мире и является частью видимого им мира, соответственно — мир смотрит сам в себя. Что тут главнее — наш глаз или мир? Так вот, в этой связке Гуссерль попробовал устранить мир, оставив глаз парить в весьма разряженном пространстве, если не в пустоте; и заставив его жадно реагировать на самые мельчайшие детали скудного бытия: одинокие молекулы и атомы, невидимые волны и даже изучать вакуум, - как физический, так и смысловой.
Была форма, был смысл существования глаза — и, вдруг, этого смысла не стало. Долго ли одинокий глаз это выдержит? Да, если гнать от себя мысль о смысле своего бытия, можно просуществовать очень долго, забываясь в физическом и умственном труде, но, рано или поздно, всё упрётся в бессмысленность собственного существования.
Учение Гуссерля продолжает жить. Наследие его огромно. Обширен список его знаменитых последователей, - это Мартин Хайдеггер и Макс Шеллер и Гильдебранд, Поль Рикер. Его влияние ощутили на себе Жан Поль Сартр, Георг Гадамер. В России были свои интерпретаторы феноменологии — это Густав Шпет и Борис Яковенко. И учение это по своему интересно. Оно, хотя бы, предполагает нахождение неких значимых ответов, при правильных постановках вопросов, конечно. Полезно оно и в качестве интеллектуальной гимнастики, когда можно баловать себя наслаждением собственной игрой ума, естественно пребывая в рамках особой, ещё культурной, умно-игровой эстетики. И тогда, можно, до конца своей жизни, вопрошать свою вопрошаемость, как Гуссерль, или наблюдать свою наблюдательность, как Хайдеггер, и считать, усевшись в кресле-качалке у уютного комелька, и покуривая трубку, что, в современном обезбоженном мире, именно это и составляет основное предназначение человека.
А есть ли в поведении и мышлении обыкновенного человека подобное гуссерлианство? Есть ли, в освещении окружающей его мира, феноменология в его мышлении? Могу ответить утвердительно: да, есть.
Данный вопрос я попытаюсь осветить, опираясь на свой жизненный опыт.
К сорока своим годам, когда мужчины достигают среднего возраста, меня постоянно преследовала мысль о какой-то, всё увеличивающейся, неполноте моего бытия. Мне казалось, что в моём движении по жизни, я перестаю улавливать нечто особенное, некое пространство своего свершения. Даже больше: пространство-время своего свершения. И всё время хотелось остановиться и вглядеться в то, как я «вижу» , если можно так выразиться, окружающую действительность. В конце концов я и остановился. Был - уже прошедший - этап моей жизни, когда я вплотную занялся своим отношением к своему же бытию.
Иногда я проводил дни, просто валяясь на диване и погружаясь в длительные сеансы глубокой саморефлексии. Я пытался чётко сформировать, всё время расплывающееся, чувство твёрдого своего присутствия в мире. Казалось, что вот-вот и схвачу умом смыслообразующую середину мира, и, опираясь на знание законов этого мирового костяка, я смогу, правильно и безошибочно, структурировать течение своей жизни.
Я уже описывал выше, касаясь философии Гелена, как человек пытается внести позитивный и продуктивный порядок в свою жизнь. Но этому предшествует: сначала разочарование в результатах своей жизни, а затем и попытка исправить это разочарование особыми сознательными методами, ибо до глубинных причин этого разочарования человек так и не доходит. Не дошёл и я. Как же можно назвать это зависшее состояние в жизни?
Есть неплохой американский фильм, режиссёра Чарли Кауфмана, «Синекдоха, Нью-Йорк» (или просто «Нью-Йорк, Нью-Йорк»), в котором главный герой — театральный режиссёр — занят постановкой грандиозного театрального представления. Поскольку он глубоко погружён в тему, то занимается этим всю свою жизнь. Начав с обыкновенных театральных подмостков (и снискав на них заслуженную славу), он решает расширить пространство театральной игры, развернув её уже в гигантском складском помещении. Параллельно этому, его личная жизнь не складывается: его одолевают негаданные травмы и болезни; жена и дочка покидают его, по совсем непостижимым, для него, причинам; другая женщина, которая любила его, устав ждать, выходит замуж за другого. И чем больше на него наваливается личных проблем, тем более он отдаётся искусству. Театральная постановка буквально становится для него второй жизнью. И в этой — второй - жизни, он старается выправить нежданные зигзаги своей настоящей жизни. Театральная постановка, раз начавшись, никак не может закончится. Всё время переписываются сценарии.
Пытаясь уйти от осознания неудачи с женой, он сходится с другой женщиной — артисткой из его труппы. Но, проживая с ней, он всё ещё пытается исправить положение со своей старой семьёй, затем, в погоне за правильными жизненными решениями, он пытается сойтись с той женщиной, которая его любила. Но поздно, - она оказалась уже не свободна. Обыгрывая эту ситуацию в театре, он подбирает, на место реальных действующих лиц его жизни, их игровых прототипов. Некоторых из них он включает в свою настоящую жизнь. Например: он пытается ввести на место той женщины, которая его любила, другую, но та, будучи артисткой, просто, безлюбо подчиняясь сценарию, выполняет свою роль.
Театр остаётся театром, жизнь остаётся жизнью и главный герой ничего не может с этим поделать. Особенно трагично всё получилось с его дочкой: будучи совращённой подругой его жены, она стала заниматься извращённым непотребством и умерла молодой. Перед её смертью он повидался с ней только для того, чтобы услышать от неё обвинения в свой адрес: она винила его в том, что он бросил их ради гомосексуального мужчины (она называет его имя и фамилию), который, в действительной жизни, являлся мужем, когда-то любившей главного героя, женщины (воистину: подобное лучше видит подобное, а извращения тянутся к извращениям).
Фильм отлично показывает срез бытия главного героя: действительность, его грёзы, планы, горести и отчаянье — его, горячо любимую феноменологией, экзистенцию.
Хуже всего, когда человек теряет смысл своих действий, таких действий, о смысле которых человек раньше и не задумывался. Таким образом, в ходе своего путешествия по философским мирам, я въехал в экзистенциализм.
Так когда же, по моему мнению, становится возможен экзистенциализм? Тогда, когда человек формируется вне смыслообразующей среды. Тогда, когда человек начинает ощущать вокруг себя бытийственный вакуум. О том, что человечество всё больше и больше погружается в этот вакуум, первые догадались, как это им и положено, философы. Гуссерль не зря занялся своей феноменологией: идея неполноты материалистического видения мира просто носилась в воздухе.
Впервые экзистенциализм подробно рассмотрел Карл Ясперс в своей работе «Духовная ситуация времени». Но он скорее уже констатировал тяжёлую духовную ситуацию в Европе. Ярким свидетельством этой ситуации стала сартровская «Тошнота», а следом за этим эстафету экзистенциализма, с немалым энтузиазмом, подхватил Камю со своим «Посторонним» и «Мифом о Сизифе». Оба они были адептами феноменологии.
Последовательно воплощая феноменологию в жизнь, они и не могли придти ни к чему другому, как только к экзистенциализму. Ибо, очищая свой взгляд на мир от всего наносного и сложного, только и можно придти к абсолютно простому и примитивному: к dasein (вот-бытие, здесь-бытие, подручное) Хайдеггера. Что же наблюдает в этом «подручном», оставленный сам по себе, человек-атом (вспомним как воспринимает близких и знакомых герой «Постороннего» - именно как посторонний)? Он наблюдает абсурд происходящего. Вот-бытие предстаёт дьявольским калейдоскопом никчёмных, алогичных противоречий. И совершенно естественно, что подобное видение своего бытия вызывает ужас. Ужас перед абсурдностью бытия!
Всё это понял Карл Ясперс (1883-1969гг), который выдвинул идею поворота от уничтожающего самобытия человека на «экзистенцию-путь», ведущий личность человека к трансцендентному, то есть к Богу. Но оказалось, что человек, подвергнувшийся неумолимому воздействию «осевого времени», уже не может так пребывать в Боге, как пребывал в нём его необразованный средневековый предок. Человек познавший экзистенцию был уже на это не способен. Можно, конечно, держать в уме Бога, как некий, добытый разумом факт (его даже можно молить о чём нибудь важном, но житейским), но жить верой в него...
Излечиться от этой отягчающей ситуации Европа попробовала в фашизме. Не помогло.
Кстати, фашизм, а также нацизм, вождизм и социализм с коммунизмом, можно с полной уверенностью отнести к религиозному атеизму, в котором — в качестве субъекта поклонения - вместо Бога ставится сверхчеловек: бескомпромиссный ли строитель коммунизма или белокурая бестия.
После первой попытки внедрить быстродействующий заменитель трансцендентного, закончившейся мировой катастрофой, в Германии, да в целом и во всей Европе, идеи Ясперса стали довольно популярны. В 50-х, и начале 60-х европейцы активно пытались сшить своё, растерзанное вихрями истории, сознание крепкими нитками теизма. Однако, после того как из добропорядочного бюргера не удалось сделать белокурую бестию, крахом закончились и попытки привить ему «глубокую» веру в трансцендентное. Европейцы уже лишились способности улавливать тонкие вибрации потустороннего, и тем более усиливать их до устойчивых религиозных убеждений. Начиналась эпоха духовной деконструкции.
Переключаясь на похожую линию поведения отдельно взятого индивида, я вспомнил наблюдаемый мной пример такого богоискательства среди знакомых мне людей советского воспитания.
После развала Советского Союза, образовалось значительное ядро людей, быстро познавшие абсурдность бытия. Советская стабилизированная вечность, вдруг превратилась в зыбкое «здесь-бытие», сводящее с ума своей враждебной нестабильностью; враждебной по отношению к её ощущающей личности.
Великая страна, великие достижения и победы, социальная защищённость, стабильная работа и зароботок, трудовые коллективы, да сама нравственность с порядочностью, - всё это полетело в тартарары, пугая скоростью самоликвидации. Люди потянулись в церковь.
В тщетной попытке найти твёрдую опору в быстро разлагающейся реальности люди кинулись в: православие (я сам, будучи уже взрослым, был крещён именно в это неспокойное время, хотя и был равнодушен к данному обряду, - на нём настояли родители), кришнаизм, свидетелей Иеговы.
У моего отца был товарищ: дядя Женя, - обыкновенный, советски воспитанный человек с умелыми руками и трезвомыслящей головой. Работал он в РСУ (ремонтно-строительное управление) разнорабочим-строителем. Мог и кирпич положить, и плотничал, и водопроводным ремеслом владел, короче был человеком конкретного труда и таких же конкретно-конструктивных мыслей. Склонен он был и пофилософствовать, но всё в узко - житейском плане: подручно. Склонностей к богоискательству я у него не замечал.
После начала новых капиталистических времён, он куда-то исчез на довольно продолжительное время. Когда он появился, - а прошло лет пять после того, как я его видел последний раз, - это был уже другой человек. Посещения его стали вдруг частыми, и он всегда был пьян. И, вдруг, он стал религиозен, но религия его была особого рода: она использовалась им как средство порицания настоящего. Он использовал Бога как средство противостояния с, ненавидимой им, современностью. Я изумлённо слушал его, полные обличения, речи, поражаясь метаморфозе его личности. Личности, ищущей защиты у вдруг обретённого Бога.
После того, как жизнь в Европе наладилась; боль и смятение от пережитых исторических потрясений улеглись, идеи Ясперса стали непопулярны. Молодёжь 60-х была абсолютно атеистична (христианство? - фу как несовременно, а не увлечься ли дзен-буддизмом?), а с несправедливостью бытия она вновь попробовала бороться новыми редакциями марксизма. Также и в России: после политико-материальной стабилизации жизни, граждане охладели к церкви. Вот только к марксизму они относились осторожно; сказывалось его 70-и летнее неоднозначное господство.
Последняя докса, на которой я хотел бы сосредоточить внимание в этой части, кажется мне наиболее интересной, ввиду её тесной актуальности нашему времени.
Это учение Жана Поля Сартра (1905-1980гг). Выражено это учение в его работе «Бытие и ничто».
Заключается оно в следующем.
Перескажу коротко и так, как оно — по моему мнению - выражено у Сартра: торопливо, скороговоркой и при том элегантно, но всё же нервно, а иногда и капризно; с некоторым скепсисом и отсутствием корней. После прочтения его работы мне представлялось, что эта работа изложена им своим друзьям устно, в одном из парижских кафе, сразу после прочтения работ Хайдеггера.
Основная тема его произведения — сознание.
Сартр различает два типа бытия: первое — вне человеческое в-себе-бытие вещей (оно есть в себе, и есть то, что оно есть), второе — бытие сознания (это и не бытие, а как бы фантом бытия).
Сознание не есть, но оно хочет ежемгновенно быть. Описывается данное состояние сознания негативно: отсутствие бытия, недостаточность бытия, дыра в бытии. Сознание не просто не есть, а есть и не есть, то есть оно неадекватно. Оно должно постоянно возникать, чтобы вообще быть.
По Сартру, сознание ничтожится (становится ничто). Как ничто, оно абсолютное отсутствие, но как функция (а у Сартра сознание - чистая функция, лишённая субстанции и сущности) оно страстное вожделение бытия. Сознание — вакуум и постоянно ищет заполнения, и полагает таким образом экзистенцию, тождественную с перманентным проектом быть чем-то, чтобы не быть ничем. То есть: сознание не есть. Но самим бытием вызывается к жизни, чтобы быть. Пытаясь сравняться с бытием, она его же и уничтожает.
Бытие самодостаточно и замкнуто в себе. Сознание же — это недостаток бытия; буквально — небытие, или ничто. Однако это ничто иное как свобода в её абсолютном смысле. Само сознание и является свободой. Поскольку оно — сознание — возникает на жизненных ситуациях, то оно и реагирует на них выбором. То есть свобода сознания — это свобода выбора.
Сознание человека постоянно сравнивает себя со своими возможностями, своим будущим; он сам создаёт своё существование. Человек — пустота, которая хочет доказать себе собственное существование (вот он сгусток экзистенции!).
Я растяну формат данного эссе, но полностью изложу идеи французского философа, поскольку она отлично показывает, чем является экзистенция в экзистенциализме, и как, на мой взгляд, современная цивилизация его преодолела.
Сознание парадоксально и абсурдно. Оно постоянно не может быть тем чем хочет. Но чем оно хочет быть?
Ну что за вопрос? - оно хочет быть бытием. Человек хочет быть столь же надёжным и гарантированным, прочным как вещь.
Здесь становится понятен психологический фундамент общества потребления. Именно созданием общества потребления западная цивилизация преодолела тяжёлое свойство своего сознания — дырку в бытии.
Тут я прерву изложение учения Сартра, чтобы сразу взяться за человека. За того человека, который и составляет вышеупомянутое общество потребления.
В рамках сартровской философии человек не только хочет стать таким же незыблемым как вещь, но и отождествляет своё существование с вещью. Хорошо, когда это касается людей творящих вещи: скульпторов, архитекторов, ювелиров и прочих.; это же касается и творцов духовных вещей: учений, стихов и прозаических произведений. В этом случае дан положительный пример привязки человеческого сознания к вещи. Но как экзистенциалисты представляют экзистенцию как срез абсурдного бытия, так и мне сразу пришла в голову мысль связать сартровский тезис о привязанности человека к вещам, с пошлейшим потребительством: с товарным фетишизмом.
Если ранее данная мания порицалась и считалась стеснительной, то сейчас наоборот: её прописывают как средство от психологической опустошённости. Название этого лекарства — шопинг. В наши постэкзистенциальные времена мы и не можем смотреть на мир, как только через призму потребительства. И чем пошлее и скуднее сознание отдельно взятого человека, тем больше его привязка к вещам: к статусным вещам, или, как иной вариант, к большему количеству вещей.
Надо отдать должное Сартру, он действительно сумел подметить ключевое свойство человеческого сознания. Тяга к отождествлению себя с вещами было присуще человечеству всегда. Достаточно просто почитать историю археологии. Но почему-то именно сейчас данный аспект человеческого сознания воспринимается очень болезненно, а зря: шопоголия прекрасное средство преодолеть уничтожающую экзистенцию.
Но разве это не способ пробудить в себе тягу к жизни? Возможно я не состоялся как крупный бизнесмен, или начальник, или, на худой конец, успешный блогер, но я могу застолбить себе местечко в бытии крутенькой машиной (взятой в кредит), или квартирой в элитном жилкомплексе (купленной в кредит же).
Потому, когда я, сидящий в своей «Весте», вижу презрительный взгляд зрелой женщины, выходящей из своего «Qashqai», то восхищаюсь её уверенностью отождествлять живых людей с вещами: я - «Веста», она - «Qashqai», остальное от лукавого. И она права, ибо в современном мире иной шкалы оценки человеческой состоятельности не существует.
Однако, вкладывая в создаваемые вещи душу, человек наделяет их и пороком своего сознания: вещи ничтожаться и теряют ценность. Даже самая статусная сейчас вещь, завтра станет устаревшим хламом. Я даже опасаюсь представить, что будет, когда вещи станут «умными». Они также будут испытывать депрессии от своей неполноценной экзистенции? Они будут истерить, чувствуя своё старение и невостребованность? А может, уже они будут искать избавление в шопинге, только покупать они будут не вещи, а, окончательно утративших ум, хозяев.
Я уже писал выше, что экзистенциализм рассматривает повседневную жизнь человека как ужас, абсурд и путаницу. Философия Сартра подтверждает мой тезис.
Согласно его экзистенциональному анализу, человек окружён случайностями и абсурдностями повседневной жизни и должен постоянно принимать решения, не зная какие из них правильные. Он вообще не знает, что в его жизни правильно, потому его жизнь превращается в сплошной страх. При этом данный страх увеличивает абсурдность его существования: он хочет быть, но он боится быть. Из-за этого он постоянно избегает цели, достичь которую он и желает.
Тут моё изложение достигает максимального накала и апофеоза.
Как резюме всего изложенного по Сартру: «сознание — это непрерывно повторяющийся проект полагать себе самому основание в качестве бытия и постоянный срыв этого проекта».
Сознание — человек, бытие — Бог. Сознание, в силу своей природы, хочет просто быть. Но быть значит быть Богом.
Вот цитата самого Сартра: «быть человеком значит стремиться быть Богом; или, если угодно, человек есть в корне желание быть Богом». Интересно, что сам Сартр был атеистом.
Ещё одна цитата Сартра: «Человек теряет себя как человек, чтобы возник Бог. Но идея Бога противоречива, и мы теряем себя понапрасну; человек — это бесполезная страсть».
Благодарная западная цивилизация присудила мыслителю Нобелевскую премию. Тем самым она согласилась, что она, в своей сущности, просто бесполезная страсть. Надо отдать должное Сартру как философу: он от престижной премии отказался.
Вот такое вот учение, вот такой вот экзистенциализм!
( Продолжение следует...)
