Нина Львовна учила нас два года. Два года радостных познаний. В 1956 году в третий класс пришла учить нас очень молодая учительница. Внешность не запоминающаяся, да и имени новой учительницы не помню. Помню её крикливую строгость. Вопросы, разбираемые на уроках, мы не всегда понимали и у Нины Львовны, но когда поднимался шумок от непонимания, она на это чутко реагировала. Выяснив, что нам не понятно, непринуждённо разъясняла, порой с юмором и далее, в нависшей тишине, были слышны только усердные сопения носиков ребятишек, старающихся вникнуть в суть объяснений. С новой учительницей, которая вызывала в нас лёгкий детский страх, мы старались непонятые вопросы шёпотом выяснить друг у друга. При этом начиналась возня с нарастающим шумом. Учительница призывала нас к тишине криком, с резким хлопком рукой по учительскому столу так, что от столешницы довольно высоко подскакивала чернильница. Может, это и было единственный раз, но этого было достаточно, чтобы понять, что первые два года учёбы для нас были подарком судьбы.
После смерти Сталина в 1953 году в СССР начался процесс реабилитации незаконно осужденных граждан. Возможно, что наша любимая учительница уехала от нас в связи с этими событиями, докатившимися до нашей таёжной глуши в 1956 году.
В город
Разговоры о переезде в город у взрослой части нашей семьи витали давно. Машины здесь бывали очень редко. Мой третий учебный год давно закончился, на прииск приехала грузовая машина. Наша и ещё одна семья стали без спешки собирать вещи к отъезду. Чтобы я не путался под ногами, меня отправили гулять.
Пока шла подготовка к переезду, я пришёл в гости к своему товарищу, и он хвастает, что его мама с папой купили лотерейный билет, на обратной стороне которого был список предполагаемых выигрышей. И они подчеркнули то, что хотят выиграть - телевизор. Спрашиваю, что это такое «телевизор»? Он мне объяснил очень понятно: «Вот ты уедешь в Кызыл, а я захочу тебя увидеть. Включу - и увижу». И всё-таки я никак не мог представить, что такое телевизор.
Счастье мы творим своими руками.
Навестив друга, я пошёл на склон горы, где для строительства канала, с целью подачи воды на мониторы, вырубили лес. Ещё сохранилась станина ручной пилорамы, на которой распускали брёвна на плахи. Здесь мы с мальчишками часто играли в войнушку, в прятки, иногда просто наблюдали сверху за тем, что происходит в посёлке - отсюда он виден, как на ладони. Присев на поваленное дерево, смотрю, как загружается машина, стоящая у нашего дома. Наверное, впервые испытываю грусть от разлуки с обжитым местом. Вот канал, где мы с мамой ходили к бакам подавать воду на мониторы для промывки золота. А там, чуть выше нашего дома, с гор течёт маленькая речушка, падает со скалы водопадом. Перед водопадом растёт берёза. От корня тянется горизонтально, и на ней можно сидеть, оказавшись почти над водопадом. Дальше ствол поднимается вверх, и здесь привязывали качели. Буду ли я ещё в этих местах?
Дивногорская поэтесса Мария Муравьёва написала стихотворение «Мама, я нашла дорогу в детство»:
Я стираю старые игрушки -
Милые воспоминания детства,
Что когда-то спали на подушке.
А теперь скучают по соседству.
Но сегодня – что за наважденье-
Не закину их я в угол дальний;
Кажется они моё спасенье,
И последний путь к воспоминаньям.
Вот они висят, чуть – чуть качаясь:
Шалости, ребячество, кокетство…
И кричу я маме, улыбаясь:
«Мама, я нашла дорогу в детство!»
Направляясь к дому, прохожу мимо надломленного маленького кедра. Вершинка болтается на коре и волокнах древесины. Я решил её подлечить. А вдруг выживет?
Мог ли я тогда подумать, что этот порыв через двадцать лет вызовет у меня слёзы счастья.
Возле канала нашел куски ткани, подобрал палочку подходящей длины в качестве шины. Поднял вершинку, хорошо прижал надломленную часть к стволовой, приложил шинку и плотно прибинтовал её найденной тканью.
Двадцать лет спустя я вёл группу туристов – школьников. Проходили через бывший прииск Хопто.
Прииск давно закрыт. Следы золотодобычи затягивала растительность. Природа вела естественную рекультивацию пораненной земли золотодобытчиками. На месте вырубки из подлеска вырос прямоствольный красивый кедрач. Но вырубка, лес которой ушёл на хозяйственные нужды прииска, хорошо прочитывалась. Канал пересох и выглядит как заброшенная траншея.
Я нашёл тот кедр. На высоте около шести метров от корней, с той стороны, где была прибинтована шина, на стволе остался след. На коре посередине изгиба - поперечный шрам. Сомнения нет - это тот кедр! Накатилась слеза. Передо мной пролетали счастливые дни моего детства в этой суровой горной стороне на южных отрогах хребта Академика Обручева. Ноги слегка подкосились, дыхание перехватило, из глаз покатились слёзы, слёзы счастья.
Я обнял кедр, присел на его корни, прислушался к шорохам в его кроне. Я шёл к нему, как на свидание со своим другом. Обнять его, рассказать ему, рассказать ему своим сердцем, выслушать и его - через шелест его кроны, через звуки леса.
Покидали прииск в разгаре лета двумя семьями.
Прошуршали колёса по береговой гальке, завывающий двигатель выкатил машину на берег. Мелькнули последние дома, дорога ушла в таёжную глушь. Мысли скачут, как наш ГАЗик на ухабах. До Кызыла сто двадцать километров. Как говорили взрослые, вечерний чай будем пить в Кызыле. «Витька с Вовкой завтра пойдут за наш покинутый дом. За голубикой пойдут. Хорошо им. А за водопадом, в низине, моховка должна созреть…. . Ох, не успел посмотреть».
Машина прошла небольшой косогор, медленно спускается вниз. – «Что же будет вечером, у кого и с кем чай будим пить?» Машина остановилась. Впереди заболоченность, через которую проложена лежнёвка, она полуразрушена, проехать можно, но с большим риском. Ремонт лежнёвки затянулся надолго. Солнце садится за гору. До темна из ущелья не выехать. Мужики сменили топоры и пилы на косы, и пошли обкашивать болотные кочки, готовить мягкую тёплую постель.
Ночь. Костёр. Чай в компании с яркими звёздами под разлапистой кроной кедра. Тепло и уютно. Тишина погрузила незадачливых путников в мир дремотных грёз. Мне казалось, я даже не успел заснуть, а слышу рокот автомобиля и уже светло. Хочется спать. На месте ночёвки осталась скошенная трава.
Машина двинулась по лежнёвке, едет медленно по прогибающемуся бревенчатому настилу. Выбирается на твёрдую почву, скрывается за перегибом, вот выскочила на пригорок, снова исчезла. По фыркающему двигателю знатоки определяют: «снова лужа, опять грязь». Но вот показывается ползущий в гору наш грузовик и скрывается за поворотом. Мы идём по тропе, проходящей по склону выше дороги, сверху видим две большие лужи из грязи, откуда с завыванием двигателя вырвался автомобиль. Машина стоит у ручья. Водитель, сбивая водой из ведра прицепившуюся грязь, встречает нас улыбкой: «Вот и вырвались из болотного плена. Всё, дальше едем без проблем». Меня подкидывает в кузов папа, там подхватывает брат, передаёт маме. Я взбрыкнул. Я уже большой, сам найду себе место. И устроился, но всё равно рядом с мамой у борта. Я решил, что с этого места лучше дорогу будет видно. Машина гыркнула, фыркнула, дёрнулась и, набирая скорость, понеслась вперёд. Слева и справа плывут увалы отрогов, мелькают деревья, и кусты куда-то в стороны разбегаются от дороги. Горы становятся ниже, долина шире. И вот горы как бы утонули в разлившейся впереди, слева и справа степи, горизонты которой уходят в голубую даль. Машина повернула вправо. Рядом с нашим грузовиком степь бежит в обратную сторону, а далеко, очень далеко эта же степь движется в ту же сторону, куда едем мы. Когда переводишь взгляд с близкого на далёкое, то создаётся впечатление, будто степь крутится. За нами по дороге вьётся шлейф пыли, заметая следы былого кочевья.
Подъехали к парому. Это плавающая конструкция мне уже знакома. Паром, на котором много машин плывёт к нашему берегу. Папа посчитал машины пред нами, сказал мне, что на этот паром мы не попадаем. За нашей машиной подошли ещё два грузовика. Из них выскочили мальчишки и с гиканьем, раздеваясь на ходу, бросились в воду, плескаясь, дурачась, проплыли мимо, вызвав во мне зависть. Плавать я не умел. С опаской захожу по колени в воду, делаю новое для себя «чудесное открытие» - вода ласкает теплом. После студёной воды реки Хопто для меня это чудо.
В Кызыле остановились у родственников. Возле дома был небольшой огород. Здесь росли чудесные цветы, каких в тайге я не видел. Но больше всего меня удивила картошка, которая росла на ботве, была зелёная и блестела на солнце. Я присел у куста с плодами, уловил незнакомый запах, дотронутся пальцем, но ничего не понял. Как и почему картошка растёт не в земле? На моё непонимание отреагировала хозяйка: «Это не картошка, это помидоры. Они ещё зелёные, а как созреют, будут красными». Красные помидоры я пробовал, очень вкусные, а вот как растут, вижу в первый раз. Каждый день жизни в городе открывает одно чудо за другим: это прямые ровные улицы с тесно стоящими домами, сплошные заборы, много машин, проезжающих с шумом и поднимающих клубы пыли.
Квартиру получили на окраине города. Три комнаты, кухня, коридор. По сравнению с избой на прииске, где всё было в одном помещении, эта квартира казалась дворцом. Рядом с домом был огород. Новые жизненные этапы, новые чудесные открытия. С мамой идём записывать меня в школу, городскую школу. Здание очень большое и не понятно, почему здесь окна над окнами, как будто поставили один дом на другой. Поднимаемся по ступеням на высоченное крыльцо. У входа зачем-то много дверей и все большие. Мама открывает одну из них. Заходим внутрь и оказываемся в огромном помещении, в стенах которого много дверей с табличками. Меня охватывает робость. Моё детское воображение порождает страшилки, вдруг сейчас появится кто-то огромный, как это помещение и выбросит меня прочь. Мама отрыла одну из дверей. Нас встретила тётя. Глядя на меня, улыбнулась, взяла у мамы документы, что - то записала, дала мне список, что нужно приготовить к школе и предложила пройти по школе, познакомится. «Четвёртый «Б» на третьем этаже», - сказала тётя. Мама показала мне на ступени лестницы. Я впервые иду вверх по лестнице, как будто на крышу. Лестница внутри помещения для меня очередное новшество. Поднялись на третий этаж. Перед нами длинный, очень светлый коридор. Слева огромные окна, справа стена, в которой ряд дверей. Всё покрашено в светло-голубой цвет. В светло-коричневом полу отражаются стены. Вид из окна - как будто стою на высокой горе. Находим двери с табличкой «4-б», заходим в класс. Три окна такие же, как в коридоре. Солнце играющими лучами заглядывает в класс. Светло, как на улице. Парты, как у нас в Хопто, только повыше и новенькие и стоят в два ряда. Их значительно больше. Маме говорю: «Вот этот ряд для второклашек, а здесь у окна я буду сидеть, чтобы в окно смотреть». «Ага, чтобы ворон считать» и уже с улыбкой: «А второго класса с вами не будет, у них есть свой класс и свой учитель».
Возле крыльца у входа в школу народу больше, чем на паром. Ребята держат таблички с цифрами. С одной стороны большие ребята, и в руках у них таблички с большими цифрами «10», «9». С другой - малыши с маленькими цифрами «1», «2». Вижу, табличку «4-Б» держит мальчик. Рядом с ним стоит учитель со списком. Подхожу к ним. После торжественных поздравлений ученики разошлись по своим классам. В нашем классе было двадцать пять учеников. Так началась моя школьная жизнь в большом, не привычном для меня, школьном коллективе. Теперь я знал, кто такие «октябрята». Минуя эту детскую организацию, я был принят в пионеры. Домой пришёл гордый с пионерским галстуком, повязанным на шее. Маме это не понравилось, я не понимал почему. Она была верующей. Начинались мои душевные раздраи. На одном из уроков, посвящённом теме атеизма, учительница рассказывала о жестокостях верующих родителей. Её фраза запомнилась мне на всю жизнь: «Они такие жестокие - садят детей на сковородку и поджаривают на медленном огне». Много лет спустя я думал, что эта фраза доведена до абсурда с той целью, чтобы мы не верили в то, что она говорит на уроках атеизма. На эту мысль меня навела фраза, высказанная учителем истории. Тема урока о государственном устройстве: «Правительства всех государств являются аппаратом насилия». Сразу задаёт проверочный вопрос: «А является ли аппаратом насилия Советское правительство?» Хор пионерских голосов дружно отвечает: «Нет!». Фаина Назаровна, так звали учителя истории, с нажимом: «Я вам только что сказала, что правительства всех государств являются аппаратом насилия». И резко сменила тему. Но в детские умы зерно вброшено.
В пятом классе мне очень понравились уроки труда. Учителя звали Геннадий Христофорович. Он научил меня работать на токарном станке по дереву. Вытачивал шахматные фигурки. Я ходил на столярный кружок. Мне очень нравился запах стружки от дерева, и я этого стеснялся. Потому что все разговоры шли вокруг машин, мотоциклов, бензина, масел. А тут вдруг запах дерева - «отстой». И всё-таки мне нравился запах дерева.
Продолжение «Во мне "проснулся" путешественник в 12 лет».