Я перефразирую эту фразу конструктивнее дальше. Но здесь она звучит не для привлечения внимания, а именно как, как требуется передать.
Где-то в сети видела шутливое видео от психолога, где он предложил клиенту сократить время и сразу обвинить родителей во всех его несчастьях. Редкие книги и редкие курсы иных психологов обходятся без того, чтобы обвинить родителей. Даже иногда пишут дисклеймер, чтобы уж очень сильно не дискредитировать все прошлые поколения… Не помогает.
Разумеется, я понимаю, ради чего это делается. Во-первых и в самых важных, народ реально эмоционально падок на слова «вот, что ваш родитель с вами сделал». Чем ярче описывается родительский террор и чем больше попадание в конкретные примеры от клиента, тем больше у клиента эффект «вау» от самого психолога. Я серьезно. Возникает чувство «меня понимают», как будто одну школу прошли и т.д. Так люди отдают свое доверие психологу.
А во-вторых, что бесспорно, все мы родом из нашего ужасного детства. НИКТО не может похвастаться детством без травм, потому что все мы люди, наши родители тоже. Я утверждаю и буду утверждать, что вырастить ребенка до 18 лет, ни разу не обеспечив ему повод обратиться к психологу, – не возможно.
При этом я с вами, уважаемыми читателями, согласна: травма травме рознь. Травмы действительно бывают разные и бывает то, что я называю «трэш», когда от рассказа о детстве глаза на лоб лезут. Но это бывает редко.
Травмы бывают разными… А вот степень проживания боли, дорогие читатели, зависит не только от характера травмы, но и от характера человека.
Именно поэтому я пишу о решениях, которые после каждой травмы, принимают дети. Одна и та же травма может по-разному отразиться на разных людях вне зависимости от характера их родителей.
Поэтому, когда нам за 20 с чем-то, наш внутренний мир уже давно не является отражением внутреннего мира родителей, а является продуктом НАШИХ решений.
Тему родителей мы, естественно, в терапии захватываем. И это может занимать очень большой промежуток времени просто потому, что человек не пускает себя в чувства. Иногда их не осознает. Иногда он их даже лелеет, видя для себя в этом бонусы. И все чаще он не готов иметь с этими чувствами дело. Поэтому терапия детско-родительской истории продолжительна, мы отрабатываем тот кусок, на который клиент готов, и ждем следующей готовности.
При этом самая важная часть терапии – когда речь вообще не о родителях, а о себе. Более того, возвращение к детско-родительской теме может быть УБЕГАНИЕМ от обращения к себе. Такой излишней «психологизацией». Человек пытается найти еще какую-нибудь причину, а затем еще, а затем еще, … лишь бы уже не пришлось контактировать с реальными родителями или выносить по ним свое решение.
И все эти бесчисленные осознание за осознанием могут быть нужны по одной причине: удержать себя в БОЛИ. А в боли, как вам уже известно из моих статей, нет ни сил, ни мотивации. В боли мы ждем, что кто-то как в песне unbreak my heart, просто отменит то, почему мы страдаем.
Мысль и состояние «я такой, потому что мои родители…» удерживает нас в боли и не содержит выхода.
А выход начинается со злости. КАЖДАЯ сепарация начинается со злости, каждый выход из состояния, что кто-то нам причинил боль, начинается со злости.
В злости тоже можно застрять, я об этом писала, сейчас останавливаться не буду.
После обработки сознанием гнев превращается в жизненную энергию, необходимую не только для исцеления, но и для исполнения желаний.
Пока мы думаем о себе «я такой, потому что со мной это случилось», мы остаемся в боли, а значит, в жертве, в беззащитности и пассивности. Думать так – значит идентифицироваться со своей травмой. Поэтому заголовок статьи правильнее писать «Исцелить травму можно, только раз-отождествившись с ней» (но так было бы менее понятно).
Погрузившись в пучину злости, мы наконец-то можем сказать «Нет, я НЕ позволю этому меня определить». И только с этой точки начинается наша подлинная история. На этом пути мы будем падать, сдаваться, а потом опять подниматься. Падать будем однозначно. Но не важно, сколько раз мы упали, если мы каждый раз поднимались.
Знаю, сейчас вы скажете, что сил подниматься все меньше и меньше. Но я вам напомню, что поднимаемся мы не для того, чтобы всем показать, как мы можем восставать из пепла. Не для того, чтобы люди увидели, что вас не сломить. А потому что вы, измученные голодом, держите веру (усилием воли, сознательно), что еда еще будет. Что в мире еда есть и что она будет вам доступна. То же про любовь, про смысл, про отношения и т.д.
Как писал Холлис, когда заканчивается обоснованная надежда, нас ведет самонадеянная надежда и под час это самое мудрое, что мы можем в себе развить.
***
Вставила в начале картинку и захотелось дописать:
Нам с вами важно удерживаться на грани пере-оценивания травмы и ее обесценивания. Всплыли в памяти картинки про холокост. Всем ныне живущим, мне кажется, важно знать, что это зверство и никак иначе. Что так нельзя. Что так плохо и т.д. При этом люди, которые смогли жить дальше после него (как Франкл и Эгер), смогли обесценить тот свой опыт. Они проделали в своем мышлении то, что я описала в статье: не дали ЭТОМУ себя определять. Если бы они этого не сделали, то уж точно не написали бы книг, а, скорее всего, их ждало самоубийство или сумасшествие.
Так и люди, собственным опытом пережившие травму, должны обесценить ее до «это опыт, который закончился» и «я не позволю ему себя определять». А все остальные должны называть зверство соответственно, но не рассказывать тем, кто это пережил, что с таким тяжело жить.
