У него возникло желание открыть одно из высоких окон и впустить в комнату свет и воздух. На столе стоял серебряный колокольчик, по форме напоминающий романские колокола. Если бы Иван Петрович им не пользовался, то зачем бы ему здесь стоять? Бобик взял его и позвонил. У колокольчика был мелодичный звук. Он позвонил повторно. Наконец он решил, что в доме никого нет: стояла абсолютная тишина – неуютная тишина, какой нигде не бывает. Было так тихо, что можно было услышать шорох в собственной голове и шелест своей одежды. Каждый шорох, каждое касание предметов рождало звук. Бобик прежде никогда не замечал, что каждое движение, каждый процесс внутри тела производят звуки. Он так перепугался, что едва осмеливался пошевельнуться, но от этого не было лучше, потому что он слышал только шум своего неравномерного дыхания и тихого щёлканья в суставах.
Может быть, дом действительно заколдован? Извозчики при упоминании о доме крестились и не хотели туда ехать! Может быть, это был злая шутка, или ужасное испытание, что Саша его здесь одного оставил, чтобы научить его справляться со страхом, а сам с Бутурлиным ушел? А может быть, Бутурлина и нет вообще больше, а это его дух охраняет Эрмитаж со времён Иван Петровича? В жуткой тишине послышались медленные шаркающие шаги.
Это были шаги призрака. Что делать? Хватит ли у него мужества повернуться к открывающейся двери и встретить привидение, или лучше сделать вид, что его не видишь? Из истории Оскара Уайльда о Кентервильском привидении он знал, что иногда лучше делать вид, что ничего не происходит. Он решил вести себя сдержанно. Шаги приближались к комнате. Бобик затаил дыхание.
Этот кто-то, (дух?) остановился перед дверью. "О, Боже, пусть он пройдёт мимо, пусть он меня не заметит!" А вдруг это дух Ивана Петровича? Но тот был добрым, он был посвященный, а потому не может ему, своему потомку ничего плохого сделать! Но ведь Бобик совершил много плохих поступков, и может быть строгий предок захочет его наказать? Дух постучался, Бобик сделал вид, что не слышит. Стук повторился. Бобику ничего не оставалось, как обернуться. Он повернул голову. В дверях стоял старый мужчина в красной ливрее с золотыми пуговицами и шнурами. Ливрея, как и сам старик, видимо, была времён Ивана Петровича.
– Ваша милость, Владимир Александрович, соизволили позвонить? Могу я вам чем-нибудь служить? Я Григорий, ваш слуга. – Бобик облегчённо вздохнул. – Итак, это не Иван Петрович, он выглядел живым, хотя и очень древним. Бобик подошел и обнял его.
– Меня зовут Бобиком – Володей! Пожалуйста, называй меня тоже так. Никто не называет меня вашей милостью, это устарело! – Григорий поклонился низко, с достоинством.
– Простите, ваша милость, я по-другому не привык. Я так обращался и к вашему отцу Александру Сергеевичу, и к вашему прадеду Михаилу Николаевичу, и к его братьям Николаю Николаевичу и Александру Николаевичу. Если вашей милости это обращение неприятно, то я буду, к вам обращаясь, говорить: Владимир Александрович. Бобик или Володя говорить мне не подобает. И его сиятельство, Николай Иванович Бутурлин этого бы не одобрил. – Бобик был тронут. Никто ещё не обращался к нему с титулом, и то, чтобы его называли полным именем с отчеством, ему тоже было непривычно.
– Хорошо, Григорий, как хочешь. Я позвонил, потому что хотел открыть окно, но не знал, открывается ли оно, или может быть дерево гнилое, и его открывать опасно. И вообще, разрешено ли здесь окно открывать? Или это опасно для старых бумаг, которые могут разлететься?
– Это мы сейчас сделаем. На бумаги мы положим кристаллы. Теперь откроем окно. Последний раз я это делал одиннадцать лет тому назад, когда твой отец, его светлость Александр Сергеевич, сюда прибыл молодым человеком двадцати лет. А предыдущий раз – о, это было давно – это был год, когда он умер, твой прадед Михаил Николаевич Челищев, это был 1882 год. Как время летит!
Он положил кристаллы кварца и аметистовые друзы на лежащие кругом бумаги, подошёл к окну и вынужден был долго дёргать, пока створка с ужасающим скрипом не поддалась. Из сада ворвался свежий воздух, напоённый запахом жасмина и нильской жёлтой розы. Бобик жадно дышал. Накатило ощущение замка прекрасной принцессы. Казалось, что вошел невидимый принц.
– Здесь всё осталось, как было, со времён Иван Петровича?
Да, всё так, как было в последний день его жизни. Его сын, Александр Иванович так решил. Его тело замуровано в большом подвале, здесь, под этой комнатой. Там есть склеп, в котором розенкрейцеры раз в году собираются и проводят их собрания. Рассказывают, что его вдова, покойная Елизавета Владыкина-Челищева, спорила со своим сыном, была недовольна, что покойный Иван Петрович похоронен не так, как положено у христиан, не в родовом имении, вотчине. На это Александр Иванович заявил, что он завещает, чтобы его похоронили рядом с отцом. Его жена, Мария Огарёва-Челищева, тётя революционера Огарева, вынуждена была, хотела она того или нет, согласиться. Таким образом, сын и отец лежат бок о бок. Если я, ничтожный слуга, могу к этому прибавить – они превратили дом в мавзолей. Где ещё такое слыхано, чтобы людей в подвале их собственного дома хоронили?!
Он перекрестился. Бобик нашел решение своих предков в высшей степени оригинальным. Было ясно, что их вдовы ни разу не были допущены к месту их упокоения, в лучшем случае сыновья, и, конечно, члены ордена, розенкрейцеры. Ему представился образ, как тела в белых розенкрейцерских одеждах с большими крестами, на которых вышиты красные розы, лежат в саркофагах, и братия, собравшиеся вокруг любимых умерших, в таких же одеждах исполняют вокруг церемонию времён египетских мистерий.
– Смогу я побывать в подземелье и поклониться моим предкам?
– Я этого не могу знать, но его милость Александр Сергеевич и его светлость Николай Иванович, я думаю, не преминут сводить туда юного господина.
– Как давно ты здесь служишь, Григорий?
– Ах, мне в этом году восемьдесят, мой отец и мой дед уже служили здесь. Моя жена здесь повариха, а мой сын обрабатывает поля и следит за скотиной. Раньше я тоже был крестьянин. Когда это место освободилось со смертью моего дяди, я в девятнадцать лет стал слугой. Это было в 1851 году. Это было давно, и я ни разу не был в Рыбинске. Я не знаю, что в мире происходит, но знаю, что здесь мир, и я счастлив. Если мой господин, Владимир Александрович, чего-нибудь особенного захотите, позвоните, но, пожалуйста, подольше и погромче. Мои старые уши уже не очень хорошо слышат.
– Каковы твои обязанности?
– Я содержу комнату в порядке, должен приносить горячую и холодную воду для мытья утром и вечером, чищу одежду и обувь. Если вы чего-нибудь захотите, позвоните, я приду. – Бобик подумал, что он не должен переутомлять старика, и решил всё, что сможет, делать самому. Он считал это героическим решением.
Солнце заходило и становилось прохладнее, запах роз и жасмина усилился. Издалека ветер приносил запах липового цвета. Бобик перебежал через широкий цветущий луг к неразличимым издали липам. Он нашел их сразу за лугом. Взору открылась уходящая направо и налево аллея, по обе стороны которой стояли необычайно толстые и высокие липы. Ветви деревьев соединялись, перекрещиваясь над дорогой, образуя зелёный подобный церковному свод. В другом конце аллеи мерцало что-то белое. Бобик побежал туда, жадно вдыхая благоухающий воздух. Вскоре он стоял перед беленьким низким домом в стиле рококо.
В центре был портик, образованный четырьмя круглыми колоннами, над которым был открытый балкон и фронтон с одним веерообразным окном. На балюстраде балкона был закреплён герб с лиственной короной в стиле французских герцогских корон. На серебряном щите был чёрный ворон, державший в клюве золотой диск. Бобик, не дыша, стоял перед этим прекрасным светлым домом с таинственным гербом. Благородная пожилая дама в белом с большим достоинством вышла и удивлённо посмотрела на незваного гостя. Бобик низко поклонился, подошел и поцеловал её руку.
– Ты, вероятно, сын Александра Сергеевича. Приходи. Тебе будут здесь всегда рады. Сейчас мои внук и внучка у родных в Петербурге, но я очень надеюсь, что ты познакомишься со своим кузеном и кузиной и будешь с ними играть. Надеюсь, ты не заскучаешь здесь в одиночестве. Но Николай о тебе позаботится.
– У вас чудесный дом, графиня, он нравится мне не меньше, чем Эрмитаж.
– Здесь хорошо. Эрмитаж немного больше, и при всей привлекательности он немного суров. Здесь просто дача, весёлое место, можно играть. Пожалуйста, не называй меня графиней. Наш кузен Александр Борисович, генерал-фельдмаршал, получил этот титул от царя – на позор всей семьи, потому что мы происходим от Ратши, друга и двоюродного брата князя Всеволода Черниговского из двенадцатого столетия, мы из бояр. Как можно наделять титулом, много более низким, чем собственное происхождение?! Но он дал себя соблазнить благодаря иноземному звучанию – граф.
– Это герб Бутурлиных? Черный ворон с золотым диском?
– Да, у нас он общий с семьёй графа Корвина Классински. И что удивительно, он одновременно является знаком тибетских лам, которые этот символ накалывают татуировкой на запястье и носят на священных одеяниях. Это означает, что священный ворон, солнечная птица, выносит на землю солнечный диск из темноты ночи, так сказать из нижнего мира, и этим событием начинается каждый день. Тибетский волшебник Бадмаев, главный врач царя, увидел этот герб во дворце Бутурлиных в Петербурге. Совершенно потрясённый, он пришел к моему кузену и спросил о его происхождении. Потом он сказал, что, если бы кто-то из нас, Бутурлиных, явился в Тибет, силой этого знака он бы снискал благоволение верховного ламы.
Бобик был в восторге: его родственники были почти такими же великими, как тибетский верховный лама. Таинственность, окружавшая Николая Бутурлина, от этого переживания только увеличилась. Он церемонно попрощался с красивой старой дамой и помчался к другому концу аллеи. Белое, что там мерцало, оказалось молочной фермой. Это был длинный дом под соломенной крышей с маленькими окнами, с деревянными резными наличниками. Крестьянского вида мужчина с добрым умным лицом сидел на скамейке и глядел на заходящее солнце. Он глянул на Бобика, поднялся и протянул ему руку.
– Меня зовут Матвей. Хочешь посмотреть наш дом и стойла? – Он провел Бобика в просторную русскую избу с огромной печью, лавками вдоль стен и длинным столом. В красном углу висели иконы, окруженные белыми вышитыми полотенцами. Перед иконами горела лампада. Крестьянин позвал свою жену:
– Маланья, принеси барину свежего молока, хлеба и соли, надо его встретить! – Вошла красивая крестьянка. Очевидно, она уже заметила Бобика и успела надеть праздничный сарафан. Двумя руками она несла покрытую вышитым полотенцем деревянную тарелку, на которой стояли благоухающий ржаной хлеб, солонка, глиняный кувшин с молоком и кружка. Бобик низко поклонился женщине, перекрестился, отломил кусочек хлеба, посолил и съел. Женщина расстелила полотенце на одном конце стола и накрыла на нём. Все трое присели. И Бобик ел хлеб, запивая молоком.
Потом он осмотрел хлев и конюшню. Всюду была изумительная чистота. Коровы, бык, телята и лошади выглядели ухоженными и бодрыми. Без стеснения они лезли к Бобику. Коровы лизали его руки и рукава, что вызывало приятное щекотливое чувство. Потом издалека прозвучал гонг. Крестьянин пояснил Бобику, что это сигнал к ужину. Бобик попрощался с семьёй и побежал по аллее к лугу. Солнце уже стояло ниже очертаний Эрмитажа и окрашивало ландшафт в фиолетовый с золотом.
В овальном зале был празднично накрыт стол. На нём стояли тяжелые серебряные канделябры и освещали помещение, но их свет не достигал стен. Поэтому было чувство, что пространство не имеет границ. Григорий стоял за стулом Бобика, а более молодой слуга Лаврентий – за Сашиным. Когда Григорий ставил Бобику тарелку или наполнял стакан, его рука дрожала так сильно, что Бобик боялся, что он его обольёт вином или опрокинет еду. Он потихоньку сказал Григорию, что тот может удалиться, и его позовут, если будет нужно. Ему было жалко старика, что тому нужно было во время всей долгой трапезы стоять неподвижно за стулом.
Николай Бутурлин и Саша посмотрели на Бобика. Григорий промолчал и остался стоять. Он испытывал настоящие душевные страдания: всю долгую жизнь он был приучен быть молчаливо послушным, но хотя он был в распоряжении молодого господина, он не собирался следовать такому революционному приказанию. Он вёл себя так, будто и не было никакого замечания Бобика. Бобик уже собрался повернуться к старому слуге и ещё раз сказать ему, но встретил Сашин предостерегающий взгляд и передумал.
Когда встали из-за стола, ему представилась возможность осмотреть интересный зал. Там стоял саркофаг египетской мумии. Резная раскрашенная голова была очень похожа на Ядвигу. Саша сказал, что это сходство уже было тринадцать лет назад, когда он видел её в первый раз, а теперь стало еще больше. Овальная стена была занята белыми полками, на которых переливались всеми цветами друзы кристаллов. Там лежали куски янтаря с заключенными в них насекомыми, каменный уголь, сланцы с отпечатками древних моллюсков, чёртовы пальцы, шаро- и веретенообразные метеориты, осколки звёзд. Бутурлин рассказывал Бобику о происхождении камней.
Противоположная сторона была заполнена священными фигурами со всего света. Были синие фигуры Изиды, Осириса, Гора, амулеты плодородия, священные кошки, Будды из Тибета и Индии, Бирмы и Сиама, трезубцы сибирских шаманов, изготовленные из перьев колибри плащи перуанских жрецов. Со всего света собрали Иван Петрович и Александр Иванович культовые обрядовые предметы, участвующие в священнодействии разных религий и народов. Бобик был уверен, что ему понадобится много недель, чтобы понять происхождение и назначение предметов. Заботливость, с которой его предки сто пятьдесят лет назад собрали эти предметы культуры, наполнила его восхищением и благоговением. Но самым удивительным для него было то, что все эти бесчисленные сокровища и свидетельства истории человечества сохранялись в отдаленном и скрытом месте, никому не известном и никому не доступном.
В других витринах лежали старые фолианты, труды розенкрейцеров, книги об искусстве рождения золота, алхимические и астрологические труды, введение в Таро, старые египетские карты Таро, магические заклинания и амулеты, всё, что можно было найти из магического знания у примитивных народов и у высоких культур. После двух часов осмотра все трое устали и распростились до утра. Время, к удивлению Бобика, было назначено раннее. Он охотнее поспал бы подольше, и находил назначенное время неприемлемым. Но Саша смотрел на него предостерегающе: это не обсуждалось. Когда он хотел пройти в помещения Ивана Петровича, Григорий стоял у дверей. У него в руках был кувшин с горячей водой. – "Как долго он мог здесь стоять и меня ждать?", – пронзило Бобика. Старик поклонился.
– Ваша милость тогда за столом сказать изволили нечто, что ранило меня в самое сердце. Я уже не справляюсь с моей работой? Я уже не достоин её исполнять? Я хотел бы до конца моих дней служить вам. Конечно, мои руки дрожат, но я ещё ни разу не пролил ни капли вина или супа, и я стою совершенно прямо и тихо за стулом. Чем я стал неугоден, что меня прогоняют? – Бобик был ошарашен и тронут. Как превратно можно понять его дружелюбие! Он обнял старика и гладил его щёки.
– Милый, милый Григорий, ты мне так полюбился, и я, когда увидел, как дрожат твои руки, и что ты в свои восемьдесят лет должен стоять за мной, глупым мальчишкой, я не мог сдержаться и попросил тебя быть свободным и уйти. Пойми, это не было порицание, я сказал это из хороших побуждений!
Старик покачал головой.
– Нет, мой господин, ты этого вероятно ещё не понимаешь, для этого ты ещё мал. Сочувствие и сострадание вещь всегда хорошая, но, видишь ли, от тебя, как боярского сына, многое требуется – большая выдержка, самообладание, хорошие манеры и мужество.
– Мы здесь служим, но поверь мне, это даёт радость, и мы горды этим. Мы оказываем вам всё почтение, которое вам надлежит, и мы обращаемся к вам так, как это должно быть, и мы служим вам. Это идет от определенного выученного ритуала, и наша гордость в том, чтобы делать это хорошо. Видеть, что вы довольны – радость нашего сердца. У вас свои тяжелые задачи, а у нас свои.
– Вы видите только маленькую часть того, что мы для вас делаем, вы и не должны видеть больше. Мы делаем это потому, что в этом состоит наше призвание, и потому что мы вас любим, а также потому, что у нас есть гордость. Видишь, мои руки дрожат. Кто знает, не будут ли и твои, когда ты достигнешь моих лет, так же дрожать? А это всегда обидно, что люди как раз на все своеобразное обращают внимание, любопытны они. Но я учился терпению.
– Когда я три часа стою на литургии в церкви пред Богом, спина сгибается и болит, колени становятся ватными, но я говорю себе: "Григорий, ах ты старая собака, не забывай, где ты есть. Ты стоишь перед Господом Богом, и Он видит тебя. Как ты стоишь? Разве ты не воин Божий?", – тогда спина сама распрямляется, и появляются силы дальше стоять. Так же точно, когда я стою часами за твоим стулом, тогда я тоже на службе, и стою опять перед Богом.
– А, если ты у меня эту службу отнимешь, где мне тогда стоять? Отмени, пожалуйста, свой приказ, мой юный господин, я молю тебя. Иначе его светлость Николай Иванович может прийти к такой же мысли, и тогда я должен буду уйти. – Слёзы текли по щекам у Бобика. Какой мудрый урок нашел его здесь! И он понял.
– Григорий, ангел мой, прости меня, это потому что я тебе всем сердцем сочувствовал, но я полностью тебя понимаю, и я никогда не скажу ничего подобного. Всё, конечно, будет по-старому, и ты должен здесь в Эрмитаже на службе нашего Господа исполнять твоё призвание, как и надлежит, спасибо тебе!
----
Подписывайтесь, что б не пропустить новые статьи
Полное содержание статей в этом блоге по данной ссылке.
Пост знакомство - обо мне, о том, кто завел этот блог.
#пересказкниг #снемецкогонарусский #переводкниг #владимирлинденберг #философияоглавноем #мыслиобоге #историячеловека #линденберг #челищев #книги #чтопочитать #воспоминанияодетстве #лебедевад #лебедевалексейдмитриевич
