1 (по новому стилю – 12) октября 1796 года в Москве родился Михаил Николаевич Муравьев, Муравьев Виленский, генерал-губернатор Северо-Западного края в 1863-1865 годах, национальный герой Российской Империи в XIX и начале XX век. Предмет ужаса и ненависти у революционной и сепаратистской общественности, предсказуемо превращенный в советскую эпоху в пугало, а в постсоветскую – в фигуру умолчания.
Человек, спасший Российскую Империю от разрушения в 1863 году, в кратчайшие сроки и малой кровью подавив польский мятеж, который Европа пыталась использовать как предлог для интервенции против России. Человек, возродивший белорусов, как русский православный народ. Государственный деятель, показавший, какой действительно может быть последовательная русская национальная политика, когда её проводит твердый, энергичный и распорядительный человек с русскими убеждениями.
«Муравьев Вешатель», «палач», «кровопийца», «душегуб» - какими только эпитетами его не награждали начиная с бастарда Герцена. Причем травили не только революционеры – часть петербургской аристократии считала, что сословное важнее русского национального, а потому симпатизировала репрессируемой Муравьевым польской мятежной аристократии, а не боготворившим губернатора русским мужикам. Некоторые даже называли Муравьева «красным» и припоминали декабристское прошлое.
Для патриотов России Муравьев был культовой фигурой. Им восхищались молодой Александр III, знаменитый публицист Михаил Катков, великий поэт Федор Иванович Тютчев. До большевистского переворота Муравьев рассматривался как один из национальных героев России, спасший в 1863 году Российскую Империю от раскола, польского мятежа и иностранной интервенции.
Когда власть над нашей несчастной страной захватили всевозможные дзержинские и прочие польские русофобы, Муравьев превратился в предмет ненависти, а затем фигуру умолчания. Советских школьников принуждали сочувствовать польским мятежникам вроде Кастуся Калиновского, а их победителя Муравьева ненавидеть. Хотя это именно Муравьев спас белорусский народ из рук пытавшихся его ополячить революционеров.
В постсоветское время наши либеральные бюрократы продолжали повторять польские клеветы. В 2005 году московские городские депутаты опозорились, заявив, что в ответ на появление в Варшаве площади Джохара Дудаева они подумывают над переименованием улицы, на которой находится посольство Польши, в честь Муравьева. Пусть, мол, полякам тоже будет неприятно. Какими нужно быть иванами родства не помнящими, чтобы уровнять одного из крупнейших государственных деятелей Российской Империи, пламенного русского патриота и великого управленца, с террористом? Впрочем, улицы, в итоге так и не переименовали - еще и трусы.
В последние годы, по счастью, положение меняется. Выходят монографии и исследования, посвященные жизни Михаила Николаевича, проводятся выставки. Но страх прогневать ляхов и подляшков по-прежнему силен. Ни памятников, ни улиц в его честь нет, а памятник в Вильне поляки разрушили и осквернили в 1920-м году.
И вот памятник Муравьеву должен появиться в Калининграде:
Калининградский областной совет по культуре по инициативе сенатора Александра Шендерюка-Жидкова поддержал установку памятника выдающемуся российскому государственному и военному деятелю Михаилу Муравьеву-Виленскому. Об этом сообщил в своем телеграм-канале губернатор региона Антон Алиханов.
Муравьев-Виленский вошел в историю как защитник России от внутренних угроз, поддержанных внешним давлением, отметил Алиханов. 16-летним подростком он принимал участие в Бородинском сражении, получив тяжелое ранение, позже возглавлял Могилевскую и Гродненскую губернии.
"Самая выдающаяся его заслуга перед Отечеством - это подавление Польского восстания. Решительные действия тогда консолидировали вокруг Муравьева-Виленского население Северо-Западного края Российской империи, что укрепило ее", - написал губернатор.
Монумент будет установлен в сквере рядом с Инженерно-техническим институтом БФУ им. Канта. Эскиз монумента является копией несохранившегося памятника, установленного в Вильне в 1898 году. Вместе с постаментом высота памятника составит 4,7 метра. Также будет проведена научная конференция, посвященная Муравьеву-Виленскому, на которую пригласят белорусских коллег.
Но есть такие памятники, которых никаким топором не вырубить, - даже в советские времена в собрания сочинений Федора Ивановича Тютчева приходилось включать его стихи в честь Муравьева и эпитафию ему:
На гробовой его покров
Мы, вместо всех венков,
Кладём слова простые:
Не много было б у него врагов,
Когда бы не твои, Россия.
Как сложилась жизнь этого удивительного человека, который мог погибнуть на Бородинском поле, мог вместо государственной деятельности отправиться в Сибирь с декабристами, наконец потерпел серьезное аппаратное поражение, за то что отстаивал свой взгляд на освобождение крестьян? Затравленного подлыми стихами Некрасова, бывшего министра буквально вынули с того света, в момент, когда казалось, что страна движется к распаду, и он сумел все изменить. В чем же состоял его подвиг?
Бородинская рана
Муравьевы были старинным, но не очень знаменитым дворянским родом, который, однако, именно в ХIX веке дал России нескольких выдающихся деятелей. У Михаила Николаевича было несколько выдающихся братьев. Александр – основатель декабристского «Союза Спасения», несмотря на это возвращенный Николаем I из ссылки и бывший Тобольским, Архангельским и Нижегородским губернатором. Николай Муравьев Карский, в дни Крымской войны сумевший взять считавшуюся неприступной турецкую крепость Карс и тем самым обеспечивший России сравнительно легкий выход из неудачной войны – взятый врагами Севастополь был просто обменян на взятый Муравьевым Карс. Андрей – выдающийся духовный писатель, проводивший тайную политику Российской Империи в Палестине и вообще на православном Востоке.
Отдаленными родственниками этих Муравьевых были другие декабристы Муравьевы, включая повешенного Муравьева Апостола, а, с другой стороны, знаменитый Николай Николаевич Муравьев Амурский, присоединивший к России дальний. И все-таки из всех этих Муравьевых до 1917 года, пока имя Михаила Николаевича не было большевиками проклято и предано забвению, именно он, Муравьев Виленский, был самым прославленным из Муравьевых.
Отец Михаила Николаевича и его замечательных братьев, Николай Николаевич Муравьев, был энтузиастом военного просвещения в России. На свои деньги в своей усадьбе он создал Школу колонновожатых, то есть тех, кто обеспечивает проводку армейских колонн, выбор удобных мест для ночевки и ресурсов для фуражировки. Колонновожатый должен был обладать знаниями географа и топографа, чутьем экономиста и стратега. Именно из колонновожатых комплектовались кадры Главного Штаба.
Михаил Николаевич с юных лет был помощником отца и приобрел себе репутацию вундеркинда-математика. В 14 лет он уже основал «Московское общество математиков» для распространения в России знаний по этой важнейшей науке. Однако мирную деятельность сорвало нашествие Наполеона — братья Муравьевы отправились в армию как колонновожатые. Эти еще мальчишки в зной и дождь, голодные, в истрепанных рваных мундирах, завшивевшие, носились перед отступавшей русской армией, обеспечивая условия её отступления.
Настал великий день Бородина, но вместо воинской славы он принес Михаилу Муравьеву пожизненные страдания — находясь в свите генерала Беннигсена юный Муравьев был тяжело ранен ядром в ногу. Он очнулся среди трупов, добился, чтобы его перенесли на телегу, сжалившийся санитар привязал муравьевскую телегу к своей и дотащил до Можайска, где его сняли с телеги по сути в канаву. Нашелся добрый человек, перенес его в избу, подстелил пук соломы и ушел. А все это время в ране развивалась гангрена.
По счастью в эту избу заглянул знакомый казачий урядник, он покормил Михаила и по его просьбе написал на воротах избы «Муравьев 5-й». По этой надписи его нашел другой знакомый, погрузил на телегу и отправил в Москву с крестьянином, служившим у муравьевских родственников и лично знавшим братьев. Муравьева спасла собственная сила воли, организованность и находчивость. По дороге Михаил Николаевич, хотя и находился в полубреду, везде просил писать ту же опознавательную надпись, и по этой надписи в конечном счете его нашел брат Александр. Вовремя удалось вызвать знаменитого хирурга, то вырезал часть ноги, но сумел обойтись без ампутации.
Михаил Николаевич охромел на всю жизнь, стал мало пригоден к военной службе, не сделал за время наполеоновских войн той карьеры, которую сделали большинство его друзей и родичей, но, главное, остался жив.
Союз Благоденствия
После войны Михаила Николаевича, как и многих других молодых русских офицеров захватил вихрь тайных обществ, декабристского движения. Тем более, что его старший брат Александр был одним из отцов основателей «Союза Спасения». Главным аргументом для старшего брата чтобы склонить к вступлению в организацию младшего был такой: «Создается общество для противодействия иностранцам и продвижения русских офицеров». Может показаться странны, что одним из лидеров общества по борьбе с иностранцами оказался немец и лютеранин Павел Пестель, но никакого противоречия не было – речь шла не об инородцах, а об иностранцах в собственном смысле, о тех, кто не был урожденными гражданами Российской Империи.
Молодой Муравьев уже проявил свой желчный характер и высказывался о правящих верхах вполне определенно. «В России... должно или с презрением к правящим тварям совсем удалиться, или служить с тем, чтобы их когда-нибудь истребить» - писал он в письме к брату с удивительной откровенностью. Так что он согласился. И дальше всю жизнь он будет бороться за преобладание в России русских, за русские кадры в армии и на госсслужбе.
Однако Михаил и тут проявил серьезный взвешенный ум – он категорически отказался присягать на уставе Союза, по которому власть над его членами, включая право жизни и смерти, переходила к тайной ложе «бояр», в которой ведущую роль играл радикал и авантюрист Пестель. А затем Михаил Муравьев начал работу по переделке тайной организации в открытую и благонамеренную.
Поводом послужило странное событие – «московский заговор» осени 1817 года. Князь Трубецкой, тот самый, который потом будет избран диктатором восстания на Сенатской площади, но не явится, прислал в Москву провокационное письмо. В нем сообщалось, что Александр I намеревается ехать в Варшаву и предоставить Польше конституцию, а вместе с нею отдать полякам западные губернии России, - значительную часть Белоруссии и Малороссии. А для того, чтобы русское дворянство не смогло сопротивляться такой измене, царь якобы, планирует одновременно объявить свободу крепостным, которые поднимут бунт, начнут вырезать бар, и Россия погрузится в анархию.
Потом в советской историографии этот случай будет перевираться. Мол декабристов возмутило то, что царь хочет даровать свободу Польше, а русских считает её недостойными. Это ложь. Молодых офицеров возмутило то, что царь, якобы, хочет отдать Польше природные русские земли и намеревается с провокационной целью освободить крестьян. Да, сам слух был бредовый, однако отреагировали на него будущие декабристы как патриоты, и большинство из них, кстати, потом категорически поддерживали действия Муравьева по подавлению польского мятежа.
Изрядно перепившиеся, по собственным признаниям, члены Союза Спасения не удосужились даже проверить достоверность бредового известия Трубецкого. Вместо этого они сразу начали обсуждать вопрос, как убить Государя во время его приезда в столицу. Меланхолический Якушкин, желавший из-за несчастной любви покончить с собой, вызвался застрелить императора и тут же покончить с собой. Утром, протрезвев и осознав, что они спьяну повелись на сплетню, молодые офицеры запаниковали – даже умысел на Государя карался страшной смертью.
Тогда-то и выступил на сцену Михаил Муравьев. Он предложил распустить показавший себя радикальной и опасной организацией Союз Спасения, и основать на его месте новую полулегальную организацию, Союз Благоденствия, ставящую задачей просвещение, улучшение нравов, поддержку правительства в благих начинаниях. Именно Муравьев написал устав Союза Благоденствия - «Зеленую книгу». Это декабристское общество стало по настоящему массовым и влиятельным.
Когда советские историки объявляли Муравьева «предателем декабристских идеалов» это была ложь – всю свою жизнь Михаил Николаевич следовал программе Союза Благоденствия – распространение просвещения, улучшение государственного управления, освобождение крестьян и наделение их землей, и все это на основе заботы о русском народе и правах русских кадров на государственной службе.
Однако через несколько лет деятельности Союза Благоденствия Муравьев обнаружил, что внутри все равно действует конспиративное общество, ставящее радикальные революционные цели, и от декабризма отошел, погрузившись в семейную жизнь и налаживание хозяйства, на этой ниве тоже снискав себе славу. Он сумел соорганизовать дворянское общество на преодоление голода в Смоленской губернии и продовольственную помощь крестьянам.
После мятежа 14 декабря Муравьев конечно оказался под арестом. На следствии он себя вел чрезвычайно умно. Никого не оговаривал, винился перед государем, но признавал только то, о чем уже безоговорочно показали другие подследственные или что никому не могло повредить. Рассмотрев вину Муравьева Николай I распорядился его от всякого наказания освободить. Тому бы сидеть тихо, однако не проходит и двух лет как отставной офицер подает императору записку с критикой организации российской бюрократии и предложениями по улучшению государственной деятельности.
Царь обращает на записку внимание и начинается карьерный взлет Муравьева. Витебский вице-губернатор, через год – Могилевский гражданский губернатор, активный участник подавления польского мятежа 1830-1831 года. Однако здесь самое время отвлечься от биографии Муравьева и рассказать в чем же состоял польский вопрос, который был в XIX веке основным вопросом русской политики и в решение которого внес такой большой вклад Муравьев?
Польский вопрос
Благодаря тому, что в XIV-XV веках Польша непосредственно или через присоединенную ею Литву захватила часть природных русских земель, Малую Русь, Белую Русь и Червоную Русь-Галицию, Россия и Польша превратились в многовековых врагов. Русские вели реконкисту своих земель, в ответ Польша пыталась ополячить и окатоличить малороссов и белорусов.
К концу XVIII века парадоксальную победу одержали обе стороны. Суворов торжественно взял Варшаву. Россия в результате трех разделов Польши вернула себе все русские земли, кроме Львова. Зато Польша добилась того, что русское сознание на этих землях лежало в руинах. Вся аристократия была ополячена и окатоличена, большинство населения в городах составляли евреи, простой русский народ был невежествен и ходил в униатские церкви, то есть принужден был к католичеству восточного обряда.
При этом поляки считали русских оккупантами и стремились к восстановлению «Польши от моря до моря». Казалось бы, логичным решением было провести этническкую границу: вот Россия и русские земли, а вот Польша и польские земли, тут русские, там поляки. Однако все помещики, вся шляхта, на новоприсоединенных к России землях считала себя поляками. А так как для поляков человеком является только шляхтич, а «сиволапое быдло» - это вообще не люди, то поляки, соответственно, считали, что Западный Край полностью принадлежит им, а русские тут чужаки. В русской всесословно-монархической оптике подавляющее большинство населения края были русские, в польской сословно-аристократической оптике 100% населения края были поляки, шляхтой, а не шляхта попросту не считалась людьми.
Русское крестьянство в Белоруссии, было доведено до статуса даже не животных, а какого-то мха. Посланный с ревизией в Белоруссию Гаврила Романович Державин ужаснулся голоду, нищете и алкоголизму местного русского населения, заранее пропивавшего свой урожай. Михаил Осипович Коялович, выдающийся западнорусский историк и мыслитель, считал, что наиболее характерной чертой белорусов в польские времена был «колтун» - чудовищное воспаление сальных желез на голове, вызванное грязью и вшами. Оно уродовало человека, - волосы склеивались как войлок в плотную дурно пахнущую массу. Вот до чего довело панское господство в западнорусских землях.
Еще чудовищней было то, что с присоединением к России это господство продолжилось. Император Александр I покровительствовал полякам, фактически отдав народное образование в Западном Крае на откуп своему любимцу Адаму Чарторыйскому. Под его крылом Виленский университет превратился в гнездо бесчисленных антирусских тайных обществ. На деньги Российской Империи, при помощи формально российских школ на российской территории началось ополячивание широких масс.
Оно еще более ужесточилось, когда после наполеоновских войн в состав России были включены коренные польские земли, Царство Польское, и на них Александр I создал марионеточное государство с собственной конституцией и армией. Одно время он и в самом деле подумывал о том, чтобы включить в его состав и Западный Край, именно слухи об этих мыслях в абсурдно преувеличенном виде дошли до декабристов и едва не привели к цареубийству. Однако эти замыслы были оставлены после письма историка Карамзина, сформулированного весьма резко и даже с угрозами.
Однако полякование в Петербурге продолжалось. Русское общество, с началом XVIII века стоявшее на почве введенного Петром Великим западничества, благоговело перед польской аристократией, считало их высшей расой по сравнению с русскими, настоящими представителями западной цивилизации, у которой русские только в учениках, носителями высокой культуры.
Сегодня это может показаться странным – по сравнению с русской польская культура выглядит несколько провинциально, а тогда все было иначе. Пушкин никому не был ни известен, ни понятен. Не было еще ни Гоголя, ни Толстого, ни Достоевского, отец последнего, кстати, сознательно отказался становиться поляком и уехал учиться из Винницы в Москву. А вот поляки, особенно после создания Наполеоном Герцогства Варшавского и участия на стороне Наполеона в войнах по всей Европе, пользовались в этой Европе, особенно Франции, большой популярностью.
Когда император Николай I начал проводить в России последовательно прорусскую политику и поставил вопрос о русификации окраин, то в Польше начался мятеж. Поляков не интересовала Польша для поляков, их интересовала Русь для ополячивания. «Конституционное» польское войско взбунтовалось, Чарторыйский встал во главе сепаратистского правительства. России пришлось год, с ноября 1830 по октябрь 1831 подавлять польский мятеж, причем она потеряла своего фельдмаршала, Дибича, правда не от польских пуль, а от холеры.
В подавлении этого восстания и принял энергичное участие Муравьев, который, с одной стороны, всегда был русским националистом и русоцентристом, а с другой был абсолютно уверен в том, что Западный край нуждается в ре-русификации.
Недобрый следователь
Прикомандированный к штабу резервной русской армии Муравьев показал себя прекрасным спецслужбистом – он создал широкую осведомительскую сеть по всему Западному Краю, так что русские знали настроения польских помещиков. В результате опасность того, что польские паны поднимут мятеж в Белоруссии была сведена к нулю.
При этом Михаил Николаевич он приобрел себе у поляков устрашающую репутацию благодаря своей работе следователя. Муравьев приезжал в заподозренные в мятеже имения, запирал всех подозреваемых на замок и начинал методичные допросы. Пока подозреваемые сидели под замком у них за стенкой слышались звуки жестокой порки с оттяжкой. Муравьев приказал солдату взять розги и пороть седло.
Натерпевшись страху паны были как шелковые, но выходили на свободу в уверенности, что Муравьев изверг. А Михаил Николаевич и не старался их переубеждать. Напротив, когда один польский чиновник решил подколоть губернатора его декабристским прошлым и спросил: «Не родственник ли вы тем Муравьевым, которых повесили?» Михаил Николаевич ответил: «Я не из тех Муравьевых, которых повесили, я из тех, которые вешают». Именно на основании этого ответа клиент Ротшильдов и изменник Родине Герцен и начал раскручивать мем «Муравьев вешатель».
Однако дело не ограничивалось эффективным контртеррором. Муравьев предложил императору целую программу, тех действий, которые необходимы «ежели правительству угодно приступить к исполнению благодетельной цели сближения Белоруссии с Россией». В 1830 году Муравьев подал на имя императора записку «О нравственном положении Могилёвской губернии и о способах сближения оной с Российской Империей», а в 1831 — записку «Об учреждении приличного гражданского управления в губерниях, от Польши возвращённых, и уничтожении начал, наиболее служивших к отчуждению оных от России»
Среди предложенных им мер, воплощенных императором, были отмена Виленского статута, и переход Западного Края на общероссийскую судебно-правовую систему. Переход в судопроизводстве на русский язык. Закрытие созданного Чарторыйским польского кубла - Виленского университета, а также закрытие иезуитских гимназий. Открытие вместо них русских гимназий с преподаванием на русском языке. Укрепление Православия в Белоруссии. Начало процесса возвращения униатов в лоно Русской Церкви, каковое осуществил в 1839 году митрополит Иосиф (Семашко).
Именно в эти году у Михаила Николаевича выработалась целостная программа политики восстановления русского начала в Западном крае, которую он воплотил 30 лет спустя. Но пока ревнителя русского дела подальше от Западного края убрали, а полонизация Белоруссии благодаря попустительству российской имперской бюрократии достигла практически прежних значений.
В 1863 году Михаил Николаевич так говорил императору об упущенном тридцатилетии:
«Край тот искони русский… мы сами его ополячили… опыт 1831 г. нам не послужил в пользу… Теперь надо решительно подавить мятеж и уничтожить крамолу и восстановить русскую народность и православие в крае».
Позднее Михаил Николаевич писал:
«Правительство, в течение последних 30 лет, не только не принимало мер к уничтожению в крае польской пропаганды, но напротив того, по крайнему неразумению местных и главных правителей, давало все средства к развитию польского элемента в крае, уничтожая все бывшие зародыши русского начала. Я не стану в подробности упоминать о действиях тех лиц, которые с 1831 г. были главными на местах распорядителями, о их бессмысленности и неразумении положения края, польских тенденций, о незнании истории сей искони русской страны и постоянном их увлечении призраками польского высшего общества, пресмыкавшегося пред ними и выказывавшего преданность правительству, но не только тайно, а явно обнаруживавшего свои тенденции к уничтожению всего русского. Но все это привлекало на их сторону генерал-губернаторов, а в особенности женский пол, жертвовавший честью и целомудрием для достижения сказанных целей».
Парадный подъезд
Но пока шляхтянки отыгрывали в будуарах русских чиновников то, что утратили шляхтичи на войне, Михаил Николаевич был далеко от Белоруссии. 1835 году из Гродно Муравьева перевели в Курск, а затем его перебросили из губернаторов в систему Министерства финансов, где он стал главным российским налоговиком.
С 1839 года Муравьев на долгие двадцать лет становится начальником Межевого корпуса и попечителем Константиновского межевого института. Муравьев встает во главе работы по топографическому изучению огромнейшей страны мира – России, устроению земельных владений помещиков и крестьян. Под его руководством Константиновский институт превращается в одно из ведущих высших учебных заведений империи, из которого сейчас выросли Институт Геодезии и картографии и Институт землеустройства.
Муравьев был одним из инициаторов создания в 1845 году Русского географического общества, одного из старейших в мире, и стал его вице-председателем. Причем в вопросе о русской географии ему пришлось изрядно пободаться с иностранцами, которых по-прежнему было много на русской службе и в науке. Муравьев стоял во главе той группы географов, которая отстаивала мысль, что надлежит заниматься прежде всего изучением России.
В первые годы царствования Александра II происходит совсем бурный карьерный взлет Муравьева. Он встает во главе департамента уделов, а с 1857 года еще и министром государственных имуществ, управлявшим огромными казенными землями и государственными крестьянами. Муравьев был одним из важнейших деятелей при подготовке освобождения крестьян.
С декабристской молодости Муравьев был убежденным антикрепостником. Однако на крестьянскую реформу он смотрел глазами прагматика – нужно было не просто эффектно освободить крестьян и отдать им часть земли. Нужно было сделать так, чтобы не разорилось русское дворянство, по прежнему остававшееся кузницей военных, управленческих и образовательных кадров. А самих крестьян нужно было побудить заниматься хозяйством, улучшать урожайность, создавать прибыль.
Муравьев был противником того прекраснодушного варианта реформы, к которому подталкивал императора его либеральный брат Константин Николаевич, которому Александр III потом сказал: «Ты составил несчастье царствования моего отца». По этой схеме все получалось красиво: крестьян торжественно освобождаем, землю для них выкупает (а частично отбирает за долги) у помещиков государство, но не всю (а крестьяне-то считали всю землю своей), при этом мужики становятся должниками выкупных платежей государству и начинают из-за этого на власть злиться, не слишком занимаясь своим хозяйством и рассчитывая, что царь платежи спишет (как, в итоге, и случилось).
Муравьев предлагал иной вариант. Освобождение крестьян идет постепенно и без громких жестов. Землю мужики выкупают у помещиков сами, тем самым у крестьян появлялся стимул повышать производительность труда. В выигрыше при муравьевском варианте оказывались и крестьяне, и помещики, но такая схема не подходила для рекламы. Она не предполагала никаких торжественных манифестов.
Константиновцы развернули против Муравьева настоящую кампанию черного пиара. Его называли реакционером, крепостником, именно тогда в его травлю впервые включился Герцен, чей нелегальный листок до польского мятежа пользовался большим влиянием в верхах и его клали на стол даже лично государю. Жесткого борца с коррупцией Муравьева начали обвинять в этой самой коррупции.
Апофеозом этой грязной кампании было опубликованное в «Колоколе» стихотворение Некрасова «Размышления у парадного подъезда». Некрасов жил как раз напротив «дома с кариатидами» на Литейном, где располагался возглавлявшийся Муравьевым Департамент Уделов. Некрасов описывает вымышленного чиновника, живущего в этом доме – мол он и спит поздно, и лентяй, и обжора, и картежник, и волокита. Да к тому же «наш не любит оборванной черни».
Все понимали, что это открытое нападение на Муравьева. И это была клевета от начала и до конца. Муравьев был трудолголиком, он вставал в полвосьмого, весь день работал, принимал докладчиков и просителей, и отправлялся спать лишь в два ночи по требованию доктора. Ни к каким порокам и светской жизни склонен не был и верхом удовольствия для него было выкурить трубку. Все, кто работал с Муравьевым, восхищались его умом, предусмотрительностью и четкостью распоряжений.
Но клевета делала свое дело, в 1862 году Михаил Николаевич был отставлен со всех постов, расстались с государем они весьма скверно. Однако вскоре императору пришлось снова призвать Муравьева к власти, на сей раз чтобы спасти Россию от казавшегося неминуемым расчленения, которым грозил ей вновь вспыхнувший польский мятеж.
Муравьев и вешатели
В 1863 году, вскоре после освобождения в России крестьян, в эпоху Великих Реформ в Польше начался новый мятеж. Россия казалась слабой целью. Только что поляки видели, что империя потерпела унизительное поражение в войне со всей Европой и верили, что англичане и французы вновь за них вступятся. В реформируемой России во всю развивалось революционное движение, в печати бесновались добролюбовы и чернышевские, из-за границы лил яд иноагент Герцен, живший на деньги Ротшильдов, но не брезговавший и польскими субсидиями. В мае 1862 в Петербурге начались ужасающие пожары, устроенные революционерами, были сожжены Новая Голландия и Апраксин двор.
Казалось, что Россию ткни – развалится. Тем более, что первоначально на польские выступления царь ответил умиротворительным жестом, прислал в Варшаву наместником своего брата, Константина Николаевича, вождя российских либералов, про которого недоброжелатели шептались, что он сам хочет стать польским королем. Наместник проводил политику уступок, и поляки были уверены, что им всё сойдет с рук.
В ночь с 10 на 11 января 1863 года была произведена атака на казармы русских войск сразу в десяти городах. В резне погибли 30 солдат, 400 были ранены. По всей Польше и Западному краю начали формироваться банды, которые зачастую возглавляли дезертировавшие из русской армии офицеры-поляки, как Сигизмунд Сераковский.
Появились «жандармы-вешатели», терроризировавшие русских крестьян, священников и помещиков – не угодил мятежникам – в петлю. Часть этих жандармов составляли… польские ксендзы, не считавшие зазорным марать себя кровью.
«Была одна помещица, графиня Забелло, имевшая мужество и силу воли не покоряться подпольному польскому Жонду. На усадьбу этой несчастной женщины перед рассветом налетели повстанцы, сняли люстру в гостиной и на ее место повесили хозяйку дома. – вспоминал один из военных начальников при Муравьеве, князь Имеретинский - Одному пленному армейскому солдату повстанцы распороли кожу на груди, вывернули ее на обе стороны, да еще приговаривали: «Вот, ты был армейским, а теперь гвардейцем! Жалуем тебе лацкана!».
Особенно жестокой была война между поляками и русскими старообрядцами во множестве жившими в Ковенской губернии. Скажем только в одну ночь бандой ксендза Мацкевича у околицы Ибяны вблизи Каунаса было повешено после истязаний 11 человек старообрядцев.
Польской пропаганде и понадобилось с таким остервенением раскручивать герценовский мем про «Муравьева-Вешателя» именно потому, что нужно было отвлечь внимание публики от жандармов-вешателей.
Поляки пользовались общим сочувствием «прогрессивных кругов» в России, призывавших покончить с оккупацией. Пономарь революции Герцен в своем «Колоколе» визжал, подстрекая поляков убивать «гадких русских солдат», а офицеров призывал дезертировать, при этом убеждая их, что нет ничего страшного в том, что от России отделится Польша, Украина или Сибирь.
Международное положение так же было тревожным – в Париже требовали интервенции в Россию, чтобы освободить несчастных поляков. Лондонская пресса расписывала «кровавые русские репрессии», когда они еще даже не начались. Одно время в Петербурге показалось, что Варшава уже навсегда потеряна и стоял вопрос только так – удастся ли не отдать полякам Белоруссию и Малороссию.
Именно поэтому в Вильну, столицу Северо-Западного Края, а отнюдь не в Варшаву, был назначен генерал-губернатором Михаил Николаевич Муравьев. Северо-Западный край тогда включал в себя Витебскую, Могилевскую, Минскую, Гродненскую, Виленскую и Ковенскую губернии.
Ради этого назначения Александру II пришлось отчасти переступить через себя. Незадолго до этого он сместил Муравьева со всех постов из-за расхождения во взглядах на крестьянскую реформу. Однако спасение России было для Государя выше личных антипатий.
Муравьев принял на себя ответственность, но сразу оговорил, что будет действовать по своей системе. Краеугольный камень этой системы состоял в том, что Западный край – русская земля, там живут русские люди. Именно поляки, там оккупанты, которые еще и посмели стать мятежниками. Подавление мятежа будет проводиться без всякой снисходительности и уступок полякам и будет сопровождаться обрусением края.
Вот как Михаил Николаевич вспоминал свой диалог с императором:
«Я с удовольствием готов собою жертвовать для пользы и блага России: но с тем вместе желаю, чтобы мне были даны и все средства к выполнению возлагаемой на меня обязанности… Необходимо, чтобы как в Западных губерниях, так и в Царстве была одна система, - строгое преследование крамолы и мятежа, возвышение достоинства русской национальности и самого духа в войске, которое теперь негодует оттого, что оно, будучи постоянно оскорбляемо поляками, не имело даже права противодействовать их буйству; необходимо дать решительный отпор иностранным державам, которые будут всеми средствами опорочивать предлагаемую мною систему строгого преследования мятежа и польского революционного духа».
В своих воспоминаниях Муравьев самыми мрачными штрихами характеризует ту ситуацию, которую он застал в смущаемом мятежом крае:
«Все шесть губерний были охвачены пламенем мятежа; правительственной власти нигде уже не существовало; войска наши сосредоточивались только в городах, откуда делались экспедиции, как на Кавказе в горы; все же деревни, села и леса были в руках мятежников. Русских людей почти нигде не было, ибо все гражданские должности были заняты поляками. Везде кипел мятеж и ненависть и презрение к нам, к русской власти и правительству; над распоряжениями генерал-губернатора смеялись, и никто их не исполнял. У мятежников были везде, даже в самой Вильне, революционные начальники; в губернских городах целые полные гражданские управления, министры, военные революционные трибуналы, полиция и жандармы, словом, целая организация, которая беспрепятственно, но везде действовала, собирала шайки, образовывала в некоторых местах даже регулярное войско, вооружала, продовольствовала, собирала подати на мятеж, и все это делалось гласно для всего польского населения и оставалось тайною только для одного нашего правительства. Надо было со всем этим бороться, а с тем вместе и уничтожать вооруженный мятеж, который более всего занимал правительство. Генерал-губернатор ничего этого не видал; русские власти чувствовали только свое бессилие и вообще презрение к ним поляков, ознаменовавшееся всевозможными дерзостями и неуважением даже к самому войску, которому приказано было все терпеть и переносить с самоотвержением; так все это переносили русские, и даже само семейство генерал-губернатора было почти оплевано поляками.
Даже русские старожилы в том крае считали дело потерянным и убеждены были, что мы будем вынуждены уступить требованиям поляков, желавших присоединения к независимой Польше наших западных губерний. Никто не верил, что правительство решится на какие-либо меры, не согласные с намерениями западных держав, и что оно признает законность польских притязаний о восстановлении Польши в ее прежних пределах. Мне надо было на первых порах рассеять польскую дурь и возродить в русских и в войске уверенность в непоколебимости предпринимаемых правительством мер. Словом, надобно было восстановить правительственную власть и доверие к оной – без этого ничего нельзя было делать».
Предыдущий губернатор Назимов никак не мог справиться с мятежниками. Русские солдаты разбивали их в полевых сражениях – войска поляков вообще были слабыми и партизанскими. Но он не мог искоренить сам корень мятежа, чиновники-поляки подчинялись указаниям не Петербурга, а «леса», край терроризировали жандармы-вешатели наущаемые польскими католическими прелатами.
Вот как описывает систему Муравьева Лев Тихомиров:
«Назимов писал в Петербург, что всю силу края составляют ксендзы, а потому с ними необходимо поладить. Муравьев внимательно прочитал бумагу Назимова, задумался и сказал: — Да, это очень важно… Непременно повешу ксендза, как только приеду в Вильну… Польское духовенство не только стояло во главе мятежа, не только поджигало народ и устраивало в монастырях склады оружия (иногда отравленного), но ксендзы, как Мацкевич, были начальниками банд и даже лично состояли «жандармами-вешателями» и лично совершали убийства (ксендзы Плешинский, Тарейво, Пахельский и т. д.)».
Приехав в мае 1863 года в Вильно Муравьев действительно распорядился первым делом публично расстрелять двух подстрекавших к мятежу ксендзов, причем не дожидаясь снятия с них сана. Был выслан в Вятку католический епископ Вильны Адам Красинский.
Последовала и казнь графа Леона Плятера – вместе с бандой своих слуг он захватил армейский обоз с оружием на территории Динабургского уезда, это современный Даугавпилс. Банда Плятера была разгромлена крестьянами-старообрядцами, мятежник был захвачен. Однако петербургские покровители поляков попытались выручить Плятера - разгромивших его русских крестьян начали выставлять мятежниками и бунтовщиками, за ясновельможного пана графа начали шуршать в салонах Петербурга, однако Муравьев распорядился его казнить.
Казнен был и еще один представитель петербургского высшего света – дезертир Сигизмунд Сераковский, возглавивший одну из банд. И снова интриги в Петербурге не помогли. На Муравьева не подействовали ни письмо министра внутренних дел Валуева, ни обращение от английской королевы. Ходили слухи, что в день казни Сераковского к нему пришло даже высочайшее повеление его освободить, но Муравьев демонстративно распечатал его только тогда, когда мятежник был уже повешен.
Сераковский был до последнего уверен в том, что покровители в столице не дадут его в обиду, издевался над «комедией приговора и помилования», и только когда осознал, что всё серьезно запаниковал, начал браниться, ударил палача, в общем вел себя крайне недостойно. «По совершении казни над Сераковским многие поляки присмерели» - отмечал в своих воспоминаниях барон Дельвиг.
А в январе 1864 г. был вытащен из своего глубокого подполья Викентий (Кастусь) Калиновский, польский дворянин, бывший, в отличие от самодовольных дворянчиков Сераковских, настоящим революционером. Это был своего рода протобольшевик – полная ненависти социальная демагогия и, при этом, абсолютная безжалостность и террористические методы в отношении якобы освобождаемого народа.
Сегодня Калиновского стремятся объявить народным героем Белоруссии. Однако в своих агитационных газетах и листках он писал совсем другое: «Мы поляки из веков вечных», «кто хочет неволи московской – тому дадим виселицу на суку». Вступавшие в его банды клялись на верность «нашей родной Польше». Банды этого «польского Че Гевары» отличались исключительной жестокостью в отношении крестьян и с особым удовольствием расправлялись со священниками.
В конечном счете сами поляки вынуждены были открещиваться от Калиновского и его жестокостей, а сам он ушел в глубокое подполье. Но, все-таки, русские сыщики сумели его оттуда выковырять, а Муравье распорядился вместо романтичного расстрела повесить.
В ноябре 2019 в Вильнюсе последовало настоящее шоу – на Замковой горе найдены были останки двадцати человек, среди которых «опознали» останки Сераковского и Калиновского и торжественно, с польским почетным караулом и делегациями восторженных змагаров под бчб-флагами их перезахоронили провезя через город на лафетах.
Казни Муравьева были крайне селективными, за все время правления он подписал приговоры на 128 человек в числе которых были, к примеру, трое казаков изнасиловавших и убивших еврейку – вряд ли они могут считаться польскими восставшими. Для сравнения, жертв польского террора только к концу 1863 года Третье Отделение насчитало 924 погибших от рук поляков.
Новомученики западнорусские
Современные исследователи занялись установлением имен погибших, часть из которых увековечена на памятных досках, размещенных в Пречистенском соборе в Вильне. Этот список имен начинается с трех замученных священников отцов Даниила Конопасевича, Романа Рапацкого и Константина Прокоповича, которых, кстати, есть все основания прославить как святых новомучеников.
К православным священникам мятежники относились с особой ненавистью. «Православие – вера собачья» - распинался в своих листовках Калиновский. В обозе отряда Людвика Нарбутта, орудовавшего в пинском уезде, была найдена листовка изображавшая повешенного священника с таким текстом: «Это ты поп, будешь так висеть, если не исправишься. Если у тебя еще чешется язык брехать в церкви хлопам бредни, то лучше наколи его шпилькой. А вороны будут насыщаться твоим телом. Ах, какая же это будет позорная смерть».
Убийство священномученика Даниила Конопасевича описано в трогательных стихах в Братском листке, издававшемся в Минске.
Передав прихожанам свое вдохновенье,
В волостную избу их собрал,
И о польском господстве панов объявленье
Снял и в клочья его изорвал.
«Не бывать здесь поляков господству надменному:
Русь не склонит своей головы!
Православную веру ксендзовству презренному
Не дадите в обиду и вы».
Незаметный герой в небогатом селении
Подвиг жизни своей совершил…
Изуверами польскими в злом ослеплении
Был замучен отец Даниил.
На церковном дворе перед сыном малюткою,
Пред любимой женою своей
Был повешен под крики врагов с прибауткою
Православный герой — иерей.
Священномученик Константин Прокопович служил настоятелем церкви заштатного города Суража Белостокского уезда Гродненской губернии. Действовавших в окрестностях мятежников разбила рота русских солдат, и после боя офицеры были радушно приняты и угощены в доме Прокоповича. Ночью с 22 на 23 мая 1863 года повстанцы через окно ворвались в дом священника «дубинами и прикладами» избили жену, 17-летнюю дочь и 16-летнего сына Льва.
Найдя отца Константина, повстанцы бросились к нему, вытащили на двор, «рвали волосы на голове и из бороды, нанесли более 100 ударов ружьями и кольями, толкали во все стороны, бросали на землю и топтали его ногами; потом один изверг выстрелом еще и ранил его в бок». Наконец еле живого, окровавленного, истерзанного священника «повесили на тополе в пяти шагах от дома».
Когда перед смертью отец Константин просил дать ему помолиться, повстанцы с издевкой говорили: «Какой твой Бог? Вы не что иное, как собаки, ваша вера тоже собачья, русская; ваш Бог - русский». При этом его не переставали бить, не давая выговорить и слова, и все время кричали: «Молчи!» Уже с веревкой на шее страдалец успел лишь сказать: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Палачи издевались над священником и после его смерти. Приведя сына к трупу отца, говорили: «Видишь, отец твой висит, как собака; то же и с тобой будет». Повстанцы избили юношу, затем ограбили дом и, уходя, стали выкрикивать: «Теперь у нас не будет схизматиков; теперь у нас настоящая Польша».
Исследователи с сайта «Калиновский медиа» уже насчитали 453 гражданских, убийство которых мятежниками в Западном крае точно верифицировано источниками и которых мы можем назвать поименно – мужчины и женщины, крестьяне и священники, русские, литовцы, латыши и евреи.
Народное правосудие
Любое независимое исследование уничтожает сконструированный Герценом и польской пропагандой миф о жестоком «Муравьеве-вешателе», утопившем польское восстание в крови. Репрессии Муравьева были точечным жестким ответом на массовый террор поляков.
Этой жестокости Муравьев противопоставлял холодную голову и действительное правосудие:
«Перечитывая приговоры над мятежниками, - вспоминает барон Дельвиг, - он входил во все подробности произведенного над ними суда и долго их взвешивал, прежде чем решался их утвердить. Несмотря на это он умел прослыть злодеем-тираном. Впрочем эта репутация могла содействовать скорейшему усмирению мятежа в Северо-Западном крае».
Задаваясь вопросом «Был ли жесток Муравьев Виленский» знаменитый русский мыслитель Василий Розанов отвечал, ссылаясь на видевшего Муравьева в деле свидетеля: «Его жестокость есть чистый миф, им же созданный. Правда, были меры крутые, как сожжение имения, где, при соучастии его владельца, были предательски вырезаны безоружные русские батраки, но что касается казненных собственно - их было до того мало, что нужно удивляться искусству и мастерству, с каким он избег большого их числа… Но Муравьев знал характер поляков и захотел навести на них ужас: он окружал каждую казнь величайшею помпой; делал это грандиозно и шумно - так что отдавалось в самых глухих местечках края; поляки прятались и ежились, слабели и без того в небольшой своей энергии. Он достиг цели: край затих, замер в страхе; след этого страха хранится и до сих пор, сказывается в ненависти к имени Муравьева…».
Однако рождественским дедом Муравьев, конечно, не был. Он применял репрессии рассчитано, точно и безжалостно, с предельной эффективностью, добиваясь прежде всего общего устрашения. Имеретинский, вспоминал:
«В понятии тогдашних польских интеллигентов всякий москаль был набитый дурак с дикими животными инстинктами, которого можно подкупить стаканом водки или рублем, а если он высокопоставленный, то льстивым словом и вкрадчивым обхождением».
Теперь поляки знали, что казнить могут и графа, и офицера, и ксендза. Они поняли, что за жизнь повешенного русского крестьянина может расплатиться головой шляхтич. Когда Муравьева называли «людоедом» имелось в виду именно то, что он в свои репрессии обрушивал не на «быдло», а на тех, кто считал себя единственно людьми – шляхту.
Одним из самых действенных средств стала организация Муравьевым народных караулов из крестьян. Собравшись вместе, мужики, объединенные преданностью русскому государю и ненавистью к панам оказались сильнее польских мятежных банд. С каким рвением белорусские крестьяне отнеслись к подавлению мятежа показывает следующий небольшой факт. 1 апреля 1866 года гродненский губернатор получил 773 медали для награждения крестьян, участвовавших в караулах. Массовые награждения прошли и в других губерниях.
«Простой народ остался верен русскому правительству и этой верностью заставил обратить внимание на свою национально-русскую старину, на свое право считаться русским не только в силу принадлежности к России, но и по существу – по историческим преданиям, вере, языку и чисто русскому укладу общественной и семейной жизни» - так писал западнорусский публицист Лукьян Солоневич.
Презрение к русским и уверенность в том, что только жизни шляхты имеют значение улетучивалось у поляков прямо на глазах. Волей-неволей русских приходилось бояться и уважать.
Тем более, что Муравьев бил по карману шляхты. Имения тех, кто помогал мятежникам, безжалостно сжигались. Земли мятежников конфисковывались, а они сами высылались во внутренние губернии России. Все польские помещики Западного края были обложены весьма обременительным денежным сбором в 10% дохода на содержание русских войск.
Как вспоминал Имеретинский:
«Вооруженным шайкам он не придавал особого значения, называл их сволочью и сравнивал с ветвями и сучьями дерева, которые вырубаются, сохнут, падают, но на их месте вырастают другие, и дерево продолжает расти да разветвляться, пока корни его целы. На эти-то корни и обрушился Муравьев. Первым страшным ударом топора было обложение всех помещиков польского происхождения большим процентным сбором… Русские деньги стали употребляться на русское дело: процентный сбор расходовался на постройку, ремонт и украшение православных церквей, на улучшение быта православного духовенства, на упорядочение администрации, полиции и другие подобные цели, прямо противоположные задачам мятежа».
Вот как Михаил Николаевич вспоминал о произведенном эффекте:
«Владельцы упали духом, а крестьяне воспрянули и почувствовали новую жизнь... Для довершения уничтожения возможности формироваться вновь к весне мятежным шайкам среди огромных лесов, покрывающих еще Северо-Западные губернии, приказано было поделать просеки к тем местам, в которых могли удобно укрываться шайки и в случае, ежели помещики сего не исполнят, то предоставить это, по указанию начальства, самим крестьянам. Бόльшая часть просек была исполнена сими последними, и сею мерою в одно время был обеспечен край от могущих вновь появиться мятежников, а крестьяне получили за труды большое количество лесу, и в следующем году бόльшая часть отлично обстроилась, вместо бывших их убогих хат…
Отовсюду я получал от крестьян депутации с благодарственными адресами; везде крестьяне молились торжественно за Государя, даровавшего им свободу, присылали адресы и устраивали часовни и образа во имя Александра Невского, – словом, всеобщее было торжество крестьян, которые вполне передались на сторону правительства и нелицемерно благодарили Государя за все оказанные милости. В крае так ожило русское начало, что везде заговорили по-русски, и православные священники, бывшие в угнетении и в рабском почти порабощении воспряли».
Казалось бы, над мятежниками была одержана полная победа. Однако Муравьев считал, что главная его работа только начинается. Задача была не в том, чтобы притушить пламя польского мятежа до следующего раза. Задача была в том, чтобы покончить с самой возможностью мятежа. А сделать это можно было только одним способом: раз и навсегда установив Северо-Западный Край, современную Белоруссию, как русскую землю, восстановив и укрепив в ней русские начала, сделав ставку на русских.
Страна Муравия
Потушив к началу 1864 года пламя польского мятежа, Муравьев занялся стратегическими мероприятиями, направленными на то, чтобы огонь не разгорелся больше никогда. Суть этих мероприятий состояла в том, что Северо-Западный край был признан русским и в нем официально начала проводиться политика возвышения русской народности. Это выражало давнюю горячую убежденность Муравьева в том, что «край тот искони русский, мы сами его ополячили». Теперь Михаил Николаевич намеревался провернуть фарш ополячивания в обратную сторону.
Первым из мероприятий была крестьянская реформа. В основу её логики была положена ставка на русского крестьянина в противоположность польскому пану. В отчете императору Александру II Муравьев писал:
«Дѣло устройства быта крестьянъ въ Западныхъ губерніяхъ и Великороссійскихъ не можетъ быть одинаково. Въ послѣднихъ не должно разъединять сословія, ибо помѣщики и крестьяне суть истинно русскіе и верноподданные вашего императорскаго величества, — тамъ должно всѣми мѣрами поддерживать въ законныхъ правахъ всѣ званія и сословія, составляющія могущество и основу Россіи. Въ Западномъ же краѣ наоборотъ: здѣсь ренегаты, польскіе помѣщики, бывшиіе прежде того русскими, сдѣлались римско-католиками и заклятыми врагами вашего императорскаго величества, Россіи и Православія; подъ предлогомъ возстановленія отчизны они желали только получить прежнія права самоуправства надъ крестьянами и прочимъ податнымъ населеніемъ, которыми они неограниченно пользовались при Рѣчи Посполитой; здѣсь одни только крестьяне, сохранившіе Православную вѣру и даже насильствонно принявшіе римоко-католичество, остались вѣрными сынами Россіи и преданными престолу; ихъ необходимо поднять, возвысить и поставить въ совершенно независимое положеніе отъ польскихъ пановъ. Тогда только мы можемъ бороться съ польскою пропагандою, постоянно уничтожать ее и привести въ ничтожество».
По инициативе Муравьева правительство ввело в западных губерниях Российской Империи принцип обязательного выкупа крестьянами земли у помещиков. Напомним, практически землю выкупало государство, становившееся кредитором крестьян – правительство израсходовало в Северо-Западном крае колоссальную сумму в 5 миллионов рублей на ускоренный выкуп. При этом выкупные платежи крестьянам были понижены. Выкупные платежи были понижены: в Гродненской губернии - 2 р. 15 коп. до 67 коп. за десятину, в Виленской - 2р.11 коп. до 74 коп.
Вместе с выкупом земли прекращались и любые обязательные отношения между польскими панами и русскими крестьянами. С правами польской шляхты над русскими мужиками было покончено в ускоренном порядке. Михаил Николаевич Муравьев вспоминал:
«С августа 1863 г. в тех уездах, где был подавлен мятеж, постепенно назначались русские мировые посредники и члены поверочных комиссий, так что к концу года в большей части уездов были русские деятели по крестьянскому делу, которые и обнаружили всю бездну злоупотреблений и угнетений, которым подвергался несчастный народ русский от польских панов и избранных из среды их посредников».
Для землеустройства края были выписаны русские чиновники и мировые посредники из внутренних губерний. Муравьев уволил большую часть чиновников поляков и поставил на их место русских, подчеркивая, что поляки может и «местные» в том смысле, что здесь родились, но в более важном национальном смысле «местными» являются тут как раз русские чиновники. Выходец из Орла находится в Бресте и Гродно на своей русской земле.
Белорусские крестьяне получили при разделе максимум земли, включая ранее безземельных батраков, которых наделили землей за счет конфискованных у панов имений. Усилиями Муравьева белорусский мужик был выведен из холопства у пана и нищеты, и сделан зажиточным фермером. Поэтому не случайно, что белорусские крестьяне буквально боготворили Муравьева, которого на свой лад называли «Муравлевым», его портрет висел практически в каждом доме.
Среди крестьян Западной России возникли целые поверья о сказочной Стране Муравии, где мужику по-настоящему жить хорошо. Эти предания отразились в поэме Александра Твардовского «Страна Муравия», написанной в своеобразное подражание стихам врага Муравьева Некрасова.
Ведет дорога длинная
Туда, где быть должна
Муравия, старинная
Муравская страна…
И всем крестьянским правилам
Муравия верна.
Муравия, Муравия!
Хо-рошая страна!..
Твардовский сам не мог объяснить откуда взялась у него эта сказочная Муравия, слишком напоминавшая чудесное Беловодье, которое искали старообрядцы. Вроде бы она заимствована из романа Фёдора Панферова «Бруски». Но, при этом, Твардовский настаивал, что Муравия — не выдумка, крестьяне действительно так говорили и пытался найти объяснение в слове «мурава».
Разгадка появления этой чудесной страны довольно проста. Твардовский вырос в Смоленской губернии, граничившей с западными губерниями, в которых землеустройство проводилось по муравьевским законам, в пользу мужика, а не барина. В ходе муравьевских реформ крестьянское землепользование увеличилось в Ковенской губернии — на 42,4 %, в Виленской — 42,4 %, в Гродненской — 53,7 %, в Минской — 18,3 %, в Витебской — 3,7 %. Чем дальше к западу от Смоленска, тем больше расцветала чудесная, «верная всем крестьянским правилам» Страна Муравия, в которой предпочтение оказывается русскому мужику.
Русификация русских
Для Муравьева принципиально было важно, чтобы этот мужик не ополячился. Основой русской идентичности в крае было православие. Михаил Николаевич приобрел двадцать пять тысяч мельхиоровых нательных крестиков за свои деньги и еще 300 тысяч за счет казны, и велел раздать их крестьянам по приходам. Затем была запущена кампания по всей России. Начиная от императрицы Марии Александровны и заканчивая зажиточными купцами и крестьянами русские люди собирали деньги на кресты для собратьев в западных губерниях.
Вскоре на шеях у белорусов появились два миллиона восьмиконечных крестов как зримое свидетельство их принадлежности к русской православной цивилизации. А за крестами пошли православные молитвенники, картины, посвященные русскому государю и русской истории, православные иконы.
Муравьев исходил из того, что именно здесь проходит граница между русской и западной цивилизациями и принимал все усилия, чтобы белорусские крестьяне оказались по нужную сторону цивилизационной границы. Для этой цели он запустил кампанию реставрации православных храмов, приведенных политикой польских помещиков в упадок. Храмы начали сооружаться в узнаваемых формах русской православной архитектуры – русском и неовизантийском стилях. За короткий срок были построены 98 новых церквей, отремонтированы 126, перестроены из закрытых костелов – 16.
Эти «муравьёвки» вызывают настоящие приступы истерики и у современных русофобов-змагаров. Особенно их злят истории, когда в православные храмы переделывались закрытые католические костелы, готические и барочные формы заменялись на русский стиль. Причем зачастую это им пошло на пользу даже в чисто эстетическом смысле.
Важнейшим делом Муравьева стала образовательная политика. Соратник Муравьева Иван Петрович Корнилов, попечитель Виленского учебного округа, прославившийся афоризмом: «Русская школа сильнее русского штыка». Уже к 1 января 1864 года открылись 389 народных училищ, где преподавание шло на русском языке. Русские дети наконец-то пошли в русскую, а не в польскую школу.
Начали выпускаться исторические документы, свидетельствовавшие об исконно русском характере этого края, преобразовываться экспозиции музеев, рассказывая о древнерусском наследии, а не о Польше. То, что сегодня именуется «белорусской культурой» было открыто именно соратниками Муравьева как доказательства как раз присутствия русской культуры в Западном Крае, в противоположность польской.
Начала формироваться западнорусская интеллигенция, которая давала горячих патриотов России. К числу таких людей принадлежал, к примеру, публицист Лукьян Солоневич, газету которого поддерживал гродненский губернатор Столыпин. Его сын, великий русский национальный публицист Иван Лукьянович Солоневич писал:
«Граф Муравьев не только вешал. Он раскрыл белорусскому мужику дорогу хотя бы в низшие слои интеллигенции. Наша газета опиралась на эту интеллигенцию… народных учителей, волостных писарей, сельских священников, врачей, низшее чиновничество».
Всего за несколько лет «ментальная Польша» была из Белоруссии вычищена и заместилась Россией. Муравьевский поворот имел долгоиграющие последствия – до сих пор чувство единства белорусов и русских гораздо прочнее, чем аналогичное самосознание на Украине. И это прямой результат Муравьевской политики последовательно основанной на русоцентризме.
Восхищавшийся Муравьевым Александр III начал применять его опыт в масштабах всей страны и именно эта политика и считается следованием принципу «Россия для русских».
Муравьевская политика оказала чудотворное воздействие и на самих поляков. Польша не просто перестала бунтовать – началась активная интеграция этнических поляков в русскую культуру, давшая в следующем поколении такие феномены как композитор Игорь Стравинский, или маршал Константин Рокоссовский, оба происходившие из русифицированных польских фамилий. Если бы Российская Империя не была бы разрушена в 1917, то скорее всего за ХХ век не только белорусы и малоросы, но и значительная часть поляков полностью бы интегрировались в русскую культуру.
Муравьеву удалось опровергнуть главный тезис врагов русской нации: мол дерусификации в Белоруссии, на Украине, в Казахстане, других странах – это некий естественный исторический процесс, идущий в одном направлении: каждое поколение становится все менее русским, русский мир и русский народ распадаются на части, говорящие на чужих языках.
Муравьеву удалось показать главное: дерусификация это процесс не естественный и обратимый. При наличии энергичной воли правительства и энергичной политики, при наличии воли к русскости, все процессы можно устойчиво развернуть в противоположную сторону и достичь устойчивого результата. Несмотря на столетие коммунистической национальной политики, а затем незалежной белорусизации, белорусы остаются русскими и уже никогда не станут поляками.
Если какая-то часть России не-русская, или недостаточно русская, то это не потому, что она от природы такова и таков роковой ход истории, а по небрежению или многонациональской идеологии в головах у чиновников.
Честь «русского людоеда»
Главный фронт Муравьева был не в Вильне и не в Гродно, а в Петербурге. Среди имперской бюрократии было чрезвычайно много, не меньше чем сегодня, «многонационалов» - они не скрывали своих симпатий к полякам, говорили, что Муравьев поступает слишком жестоко, что он красный, так как предпочитает русского мужика ясновельможному польскому аристократу, что он душегуб и людоед, подрывающий своими действиями престиж Империи, а надо с поляками полюбовно договориться.
Михаил Николаевич так комментировал это в своих мемуарах:
«Известно, что большая часть русской аристократии, воспитанная в идеях европейских, без чувства уважения к своей религии и своему отечеству, всегда действовала без убеждений, согласно господствующему направлению на Западе. Для них России и православной религии нет, они космополиты, бесцветные и бесчувственные для пользы государства, и первое место у них занимают их собственные выгоды и своя личность… Таково было увлечение высшей петербургской сферы, что они, подстрекаемые польскою партиею, хватались за все самые нелепые идеи, чтоб только обвинить и обессилить принятые мною необходимые меры к укрощению мятежа».
Иногда следовали открытые демарши. Петербургский губернатор Александр Аркадьевич Суворов, внук великого полководца, благоволивший к полякам, отказался подписать приветственное послание в честь Муравьева, и публично назвал того «людоедом». И второй раз вошел в русскую литературу.
Первым разом было упоминание в заключительной строчке пушкинской Бородинской годовщины, так как именно Суворова в 1831 году отправили с донесением к императору о взятии Варшавы. Второе столкновение с русской поэзией было для Александра Аркадьевича не столь приятным – поэтическую отповедь ему написал сам Федор Тютчев:
Гуманный внук воинственного деда,
Простите нам, наш симпатичный князь,
Что русского честим мы «людоеда»,
Мы, русские, Европы не спросясь!..
Как извинить пред вами эту смелость?
Как оправдать сочувствие к тому,
Кто отстоял и спас России целость,
Всем жертвуя призванью своему?
Кто всю ответственность, весь труд и бремя
Взял на себя в отчаянной борьбе —
И бедное, замученное племя,
Воздвигнув к жизни, вынес на себе?..
Кто, избранный для всех крамол мишенью,
Стал и стоит, спокоен, невредим —
Назло врагам — их лжи и озлобленью,
Назло — увы — и пошлостям родным.
Так будь и нам позорною уликой
Письмо к нему от нас, его друзей!
Но нам сдаётся, князь, ваш дед великий
Его скрепил бы подписью своей.
Интересно, что приключения Суворова-внука в русской литературе на этом не закончились – снова он стал её фигурантом в очерках Николая Семеновича Лескова «Иродова работа», начинавшихся с рассказа о том, как Суворов будучи губернатором Прибалтийского края потакал немцам и гнобил русских.
Разумеется, у Муравьева были не только враги. Друзей было гораздо больше. Это были патриоты России, уверенные в том, что будущее империи состоит не в том, чтобы стать лоскутным многонациональным государством вроде Австрийской Империи, а напротив, в том, чтобы она была объединена русским народом и русской культурой.
Огромную поддержку Муравьеву оказывал выдающийся русский публицист, издатель «Московских Ведомостей» Михаил Никифорович Катков. Вот что он писал в статье «Заслуга графа Муравьева»:
«Теперь посреди русского общества никто не осмелится сказать открыто, что Русское государство не должно быть русским в той или другой части своей территории, что русская политика внутри или вне не должна быть национальною; теперь даже злоумышленники и негодяи стараются подделываться под патриотический тон.
Отстаивать единство, целость и национальность Русского государства казалось делом безумным, отчаянным и невозможным; молвить слово против измены и мятежа, грозившего раздроблением России, значило вооружить против себя все стихии.
Все русское было поражено бессилием и унынием, все враждебное России заранее торжествовало победу, и Европа ожидала с часу на час, что Россия исчезнет с горизонта, как марево. Минута была критическая!
Граф Муравьев принял на себя всю ненависть, всю злобу как внутренних, так и заграничных врагов единства и целости России. Деятельность его было проникнута неизменным сознанием, что Литва и Белоруссия могут быть только русским краем.
При нем впервые после долгого времени почувствовалось там присутствие русской силы: загнанное русское племя встрепенулось и приободрилось; все русское, бывшее доселе в уничтожении, вошло в почет; сами поляки начали, по-видимому, сознавать необходимость отречься от несбыточных мечтаний и обратиться в граждан земли русской…
Мы, русские, не можем не чествовать в нем человека, положившего начало возрождению русской народности, до того времени забитой и загнанной в западном крае России».
Правда Каткову все равно приходилось восклицать:
«Странная участь русской народности! Русская народность считается у нас господствующею народностью, Православная церковь - господствующею церковью; но малейший признак жизни в русском обществе, малейшая попытка русских людей сгруппироваться для совокупного действия даже против организованной измены и революции, даже для поддержания православия и русской народности против организованной пропаганды, - это кажется нам чем-то странным, чем-то неудобным, даже опасным».
В 1866 году утомленный трудами Михаил Николаевич Муравьев ушел из жизни победителем.
Он еще успел провести расследование покушения на Александра II, совершенного нигилистом Каракозовым, и вопреки общим ожиданиям пришел к выводу, что тут не польский заговор, а болезнь самого отравленного нигилизмом и космополитизмом русского общества.
Испуганный предполагавшимся закрытием своего подрывного журнала «Современник» Некрасов еще попытался прочесть Муравьеву свою лицемерную оду, на которую Муравьев среагировал с отменным презрением. Вот как описывает эту картину барон Дельвиг.
«После обеда, когда Муравьев сидел со мной и другими членами в галерее при входе в столовую залу, к нему подошел издатель журнала «Современник», известный поэт Некрасов, об убеждениях которого правительство имело очень дурное мнение. Некрасов сказал Муравьеву, что он написал к нему послание в стихах и просил позволения его прочитать. По прочтении он просил Муравьева о позволении напечатать это стихотворение. Муравьев отвечал, что, по его мнению, напечатание стихотворения было бы бесполезно, но так как оно составляет собственность Некрасова, то последний может располагать им по своему усмотрению. Эта крайне неловкая и неуместная выходка Некрасова очень не понравилась большей части клуба».
Реванш за подлый «Парадный подъезд», как видим, был полный.
Михаил Николаевич мирно скончался во сне после освящения устроенной им в своем имении церкви. И даже могила его на Лазаревском кладбище Александро Невской лавры каким-то чудесным образом дошла до наших дней не разрушенная большевиками.
Ставка на русских
Михаил Николаевич Муравьев своей политикой сумел показать, что сплочение русского государства и общества во имя общего русского дела возможно. Проведение чистой прорусской политики с опорой на русские кадры дает изумительные плоды, что это самая эффективная для России политика из возможных. «Ставь на русских и не ошибешься» как бы говорили дела Муравьева всем и каждому. Имели значение не только его действия, но и сама история успеха.
Одним из последователей Муравьева был Петр Аркадьевич Столыпин. Его отец был видным соратником Муравьева и Корнилова в деле преобразования школ и музеев в Западном Крае. Столыпин, как и Муравьев был гродненским губернатором и всю жизнь вполне осознанно старался походить на своего предшественника и в решительности подавления крамолы и в умении сочетать наведение порядка с глубокими реформами в интересах русского крестьянина и в последовательной ставке на величие русской нации.
Не так давно некоторые наши начальники попытались через своих подручных продвинуть идею восстановления памятника Дзержинскому на Лубянской площади. Их не смутило то, что это памятник кровавому русофобу террористу до революции, а после революции - организатору красного террора, уничтожившему сотни тысяч и миллионы русских православных людей. В Дзержинском они хотели увидеть символ эффективного и беспощадного государства, власти, которая заставляет с собой считаться.
Но, конечно, если выбирать символ такой беспощадной и эффективной власти, но при этом русской и православной власти, служащей России и русскому народу, а не Польше и не мировой революции, то этим символом должен быть именно Михаил Николаевич Муравьев. Именно ему следует ставить памятники и на Лубянке и много где еще, вешать его портреты в чиновничьих кабинетах и проходить в учебниках истории. Надеюсь, доживем и до этого.
Очерк включен в книгу Егора Холмогорова "Добрые Русские люди от Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры". — М.: Книжный мир, 2022
Что читать о М.Н. Муравьеве
Муравьёв-Виленский М. Н.«Готов собою жертвовать…». М.: Пашков дом, 2009
Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском. М.: Институт русской цивилизации, 2014
Федосов П.А. Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы. СПб., Нестор-История, 2021
Бендин А. Ю. Граф Михаил Николаевич Муравьёв-Виленский — усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи: монография. М. Книжный мир, 2017
Федосова Э.П. Граф М. Н. Муравьев-Виленский (1796-1866): жизнь на службе империи. М: Издательский центр Ин-та российской истории РАН, 2015
Комзолова. А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ. М., Наука, 2005