Когда-то это было маленькое село, а сейчас — один из современных районов Москвы. Частью большого города оно стало вовсе не внезапно. Но что если представить, как этот переход ощущался жителями самого села: молодой парочкой, трактористом и многими другими неподготовленными к нему людьми.
Читайте рассказ «Монстр из стекла, бетона и асфальтной крошки» Василия Рязанова, — о том, как внезапно могут меняться жизни людей под давлением индустриализации.
Я живу в одном из окраинных районов Москвы. Сама Москва — город большой, шумный, и, чтобы рассказать о нём в полной мере, не хватит и целого дня. А потому расскажу о своём доме, своём районе. Мои предки, а именно бабушка с дедушкой, жили в Тропарёво. Сейчас это современный район с развитой инфраструктурой, стадионами и целой Олимпийской деревней в придачу!
А когда-то здесь несла свои чистые река Очаковка. А на её левом берегу в обрамлении цветущих яблоневых садов стояло село Тропарёво, а вокруг, насколько хватало взгляда, расстилались поля и огороды, а вдалеке кипела Москва…
Деревни не стало в 1981 году — последние дома снесли весной, и всё вокруг было застроено типовыми многоэтажками. Вырубили сады и проложили Рузскую улицу. Лишь церковь осталась напоминанием о прошлом района. Здесь жили мои предки. Моим старикам, бабушке и дедушке, старым крестьянам села, всю жизнь прожившим у земли, дали двушку с видом на бывшие монастырские сады, а после — Тропарёвский парк.
Канувшему в Лету селу, своей родине, я посвящаю эту зарисовку.
***
— Знаешь, временами такое чувство внутри, аж распирает! — Люба сильнее прижалась ко мне, положив свою русую голову мне на грудь.
— Какое?
— Ну ты, конечно, умный! — Я не видел лица девушки, но сразу представил нахмуренные брови, надутые губы: когда она сердилась, то сильно походила на забавного нахохлившегося зверька. — Разве можно такое в одно словечко уместить?
— Про одно слово речи не было — говори сколько нужно. — Я сорвал сочный колосок, вставив в рот.
— Ну… — не сразу ответила она. — Бывает, хочется всё объять! Землю, рожь, шелест ветра в ветвях берёзы у нашей избы. Солнце, небо, поля и…
— И?
— И тебя. — Я почувствовал, как она обнимает меня, и крепко прижал её в ответ.
«Хорошо быть влюблённым, — глядя в знойное июльское небо, думал я. — Всё вокруг кажется в новинку, всё словно омытое дождём — яркое, свежее…»
Вдалеке, у дороги, гудел колхозный трактор, с дороги ветер доносил перезвон колокольчиков и мычание коров.
Быстро сделав все необходимые дела, мы с Любой с утра пораньше улизнули с колхозного двора сюда, в рожь. Разморённая духотой летнего дня, девушка посапывала на моей груди, а я думал о будущем. Об учёбе, работе в большом городе, куда увезу Любку с собой, о женитьбе…
Я открыл глаза. Сам того не заметив, задремал.
Вокруг всё потемнело, словно укутанное тенью. Я привстал, разбудив Любу — та, ворча, принялась тереть кулачками заспанные глаза.
— Ты чего?
— Слышишь? — Я обеспокоенно посмотрел на неё. Земля дрожала, откуда-то издалека нёсся всё сильнее нарастающий гул.
Я вскочил и увидел поверх волнуемой ветром нивы…
Сложно было описать увиденное как-то конкретно. Оно не имело формы и походило на ком стальных прутьев, балок, бетона и поблёскивающего на солнце стекла. Нечто поднималось вверх и стремительно приближалось к нам, погребая под собой золотую рожь, берёзы урочища, дававшего прохладу колхозным пахарям в самую лютую жару, вьющуюся дорогу…
— Что это?!
— Не знаю… — прохрипел я, не сводя глаз с «бетонного вала». — Но оно ползёт на нас. Бежим!
Я взял девушку за руку, и мы побежали сквозь рожь.
Мы выбежали на дорогу и увидели стоявший в низине трактор. Дядя Макар, пожилой тракторист, смолил козью ножку, не отрываясь от фантастического зрелища.
— Дядя Макар! — мы со всех ног побежали к трактористу. — Что это?!
— Ничего хорошего, — бросив окурок в придорожную пыль, он закашлялся. — Бегом в деревню, молодёжь! Предупредите Владимира Андреевича, ну!
— А вы?! — всхлипнула Любка.
— А я не могу трактор бросить… — Не глядя на нас, тракторист пошёл к застывшей махине. — Поломало его немного, но ничего, колхозное имущество этому явлению не сдам! А вы бегите, живо!
Мы развернулись и побежали. Некоторое время мы слышали позади себя тракторный гул, а потом в усиливающемся грохоте надвигающегося вала стих и он.
Мы бежали через рожь, напрямки к селу. Вот уже показались огороды, околица…
Мы пробежали через обезлюдевшую улицу прямиком в колхозный двор.
— Владимир Андреевич! Владимир Андреевич! — я с ходу ворвался в правление, но там было пусто. Только звенела о край стакана ложечка да гудели стёкла, сотрясаемые приближающимся валом.
— Что там?! — в глазах девушки плескался страх.
— Никого нет… — бледнея, пробормотал я. Однако мгновеньем позже я встрепенулся. — Смотри!
Пока мы бежали, бетонная лава уже докатилась до села и принялась растекаться по улице.
Мы кинулись бежать, но, куда ни кинь взгляд, везде мы натыкались на ощерившуюся арматуру, бетон, стекло…
— К церкви! — заорал я, увлекая девушку за собой. — Заберёмся на колокольню!
Мы ворвались в отворённые, проржавевшие церковные ворота, оказавшись перед храмом. Церковь в нашем селе закрыли ещё до войны, приспособив под зернохранилище. Высокую колокольню хотели взорвать, чтобы не служила ориентиром для немецких лётчиков, но в этом отпала надобность — немцев отогнали от Москвы. А колокольню приспособили под метеорологический пост.
Задыхаясь, мы вбежали наверх. Перед нами, от края до края, раскинулось море бетона и железа, захлёстывающего сельские проулки, ломающего деревянные избы. Волны стали и асфальта погребали под собой огороды и пшеничные поля, луга для выпаса. Треснул крепкий сруб деревенского клуба, бетон погрёб под собой сельсовет, колхозные амбары, цветущие сады…
Из широко открытых глаз девушки по щекам ползли слёзы, а я застыл, охваченный ужасом.
Бетонная лава обтекала церковную ограду, не заливаясь внутрь. Мы смотрели с колокольни на бетонное море, быстро расширяющееся и убегающее на многие километры вокруг. Из бесформенной агонии металла, бетона, стекла и асфальта начали подниматься наросты, с каждым мгновеньем приобретая форму квадратов, рвущихся ввысь.
Мы не успели отойти от шока, как поняли, что вокруг, на месте села, раскинулись бетонные соты с тысячами тысяч окон, отражающих закатный свет. Гул удалялся, пока не стих вовсе.
— Вроде бы прекратилось… — тихо сказал я.
Люба посмотрела на меня. Не говоря ни слова, я притянул её к себе. Сколько мы так простояли — ума не приложу. Наконец она сказала:
— Пошли посмотрим.
Мы спустились с колокольни, вышли в открытые церковные ворота и оказались в новом, невиданном доселе мире. Здесь не пели птицы, не мычала скотина, не гудел трактор… Даже ветер, так приятно шелестевший листвой деревьев, теперь мёртво выл среди бетонных коробов.
— Слышишь?
Я напряг слух. Вдалеке я услышал игру гармони, разносимую ветром на многие километры.
— Это же дед Кузьма играет! — Люба радостно засмеялась. — Пошли скорее!
И действительно: в переборах гармошки я узнал лихую игру главного сельского балагура, старика Кузьмы, ветерана Гражданской и Великой Отечественной. Играл дед Кузьма редко, но после пары стопок на праздник за гармонь брался всегда. И так лихо и душевно отыгрывал…
Музыка привела нас к одному из бетонных коробов — она неслась откуда-то с верхних этажей.
— Страшно, — взяв меня за руку, Люба прижалась ко мне всем своим существом.
— Не бойся, — я крепко сжал её ладонь. Меня самого пробирала дрожь при взгляде на этот бетонный улей. Но, переборов страх, мы вместе шагнули в чёрный зев входа…
Всё выше и выше мы поднимались по лестнице, держась за стальные перила. На восьмом этаже музыка стала невероятно отчётливой.
— Это здесь, — я кивнул вправо, на хлипкую деревянную дверь.
Я потянул за ручку — дверь оказалась не заперта. Как только мы вошли в пустую комнату, игра сразу прекратилась.
— Дед Кузьма? — Люба принялась бегать по пустой квартире. — Дед Кузьма!
Никакого ответа, лишь эхо, отражающееся от холодных бетонных стен…
Порыв сквозняка захлопнул хлипкую дверь.
— Что же это? — Люба кинулась в прихожую. — Саша, тут дверь заперта! Не могу открыть! Помоги!
— Иди сюда, Люб… — отстранённо сказал я, подойдя к широкому окну.
— Саш, нас заперли тут, что же ты… — она подошла ближе, принявшись трясти меня за плечо, но тут осеклась.
Мы смотрели в окно на улицу, где, повинуясь неведомой, сокрушительной силе, кипела жизнь.
Именно она заключала небольшую, чистую речушку, в которой я когда‑то ловил карасей, в коллектор. Она перепахивала землю, закладывая туда мириады труб и кабелей, подключая их к бетонным коробам.
Там, где ещё недавно пылило, бредя на выпас, стадо коров, теперь раскинулась широкая полоса шоссе. Как старинная скатерть узорами, шоссе было расписано разметкой, указателями, светофорами. Магистраль сначала понемногу, а затем всё больше заполнялась вопящими сигнализацией машинами, вставшими в бесконечной пробке.
На домах расцветали, как взрывы салюта на День Победы, неоновые вывески, а красные флаги и лозунги быстро сменились мигающими рекламными баннерами. Проложенные тротуары заполнились спешащей толпой, и море огней зажглось в дотоле чёрных провалах окон…
Моя отяжелевшая, покрытая вздутыми варикозом венами рука по‑прежнему крепко держит руку Любы. Она стоит рядом со мной, и в отражении стекла мы видим покрытых морщинами стариков.
А вокруг, куда ни кинь взгляд, расстилается закованная в асфальт и неоновый свет Москва…
Редактор Катерина Гребенщикова
Корректор Анна Мезенцева
Другая современная литература: chtivo.spb.ru