Таллула Уиллис о родителях, депрессии, дисморфии и принятии себя
«Мне было 11, и я сидела в одной из комнат родительского пентхауса, когда мой мир полностью изменился.
Накануне вечером мы с мамой и её партнёром Эштоном Кутчером побывали на мероприятии. На мне была норковая накидка — я чувствовала себя ужасно взрослой и была очень довольна собой. Решив ознакомиться, как я смотрелась со стороны, я открыла ноутбук, зашла на сайты со светской хроникой и увидела себя — неловкого подростка в тени своей обворожительной матери. Затем взгляд скользнул вниз, на комментарии — их были сотни, если не тысячи: "Боже, по ней будто кто-то проехался. Только взгляните на эту мужскую челюсть, Таллула — это уродливая версия своего отца. Деми, должно быть, очень разочарована".
До сих пор помню, какая мёртвая тишина стояла в комнате. Я читала и читала эти комментарии пару часов, искренне полагая, что наткнулась наконец на правду, которую мне никто не говорил просто из жалости. И долго потом молчала об этом, не желая расстраивать родных — просто жила будучи уверенной в собственном уродстве».
Когда Таллула впервые обратилась за психологической помощью, ей было 20 лет. И тут же информация об этом просочилась в таблоиды. Только спустя 9 лет терапии Таллула решила сама рассказать о том, что творилось с ней в юности и что сейчас происходит в семье Уиллис-Мур. И сама же признаётся: до сих пор не до конца понимает, что можно говорить, а чего не стоит.
Всё детство они с сёстрами старались, чтобы их фото не попали на жёлтые страницы со сплетнями: девочки привычно ныряли на пол машины, завидев объектив папарацци, выбегали из дорогих ресторанов через заднюю дверь, а плёнки относили в одну-единственную фотолабораторию, с которой Брюс заключил соглашение о неразглашении.
«В начале 2022 моя семья объявила, что Брюс страдает афазией, то есть с трудом говорит и распознаёт речь, и это симптом лобно-височной деменции, которая будет только прогрессировать. Но, честно говоря, я давно замечала — с ним что-то не так. Всё началось с того, что он стал рассеянным в разговоре. Тогда мы списали это на профессиональное снижение слуха: «Говори громче! Ты же знаешь, "Крепкий орешек" испортил папе уши!»
Позже его состояние ухудшилось, а я восприняла это как безразличие по отношению ко мне, ведь у них с Эммой Хеминг, как назло, уже появились две дочки. Подростковый мозг истязал меня извращённой логикой: я недостаточно красива для мамы, я недостаточно интересна для отца».
Несколько лет, признаётся Таллула, она старалась не думать о здоровье папы. Не гордится этим, но признаёт, что сама была слишком больна, ведь последние 4 года страдала нервной анорексией, которую старалась ни с кем не обсуждать. В 25 лет девушку отправили в стационар, чтобы вылечить наконец затяжную депрессию. Там Таллуле в числе прочего диагностировали СДВГ, прописали таблетки, которые помогали, но вместе с тем серьёзно подавляли аппетит. Долгое время она наслаждалась тем, как меняется её тело, и отмахивалась от испуганных близких: «Всё в порядке, правда!» Она никому не говорила, что за её преображением стоят таблетки, а себя убеждала, что так и должно быть.
«Пока я и моя дисморфия резвились на фото в соцсетях, папа тихо боролся с болезнью. Проводились разные тесты, но окончательного диагноза ещё не поставили. А я была будто под анестезией — почти ничего на этот счёт не чувствовала. Однако хорошо помню момент, когда осознала, что всё серьёзно. Летом 2021 я была на свадьбе, и отец невесты произнёс трогательную речь. Внезапно я поняла, что дня, когда папа будет говорить так обо мне, не будет. Это оглушило меня, я вышла из-за стола и потом долго плакала где-то саду. И всё равно тогда я была слишком зациклена на своём теле. К весне 2022 года я похудела до 38 килограммов, всегда мёрзла и регулярно вызывала бригаду, чтобы поставить капельницу.
Однажды ночью я лежала в постели и с болью в сердце думала, что сделал бы папа, увидев меня в таком состоянии. Хотелось верить, что он бы этого не допустил. Пусть папа, в отличие от мамы и сестёр, был далёк от психологии и науки межличностных коммуникаций, зато он мог просто подхватить меня и сказать: «Эй, послушай, теперь всё будет хорошо!» Он всегда старался успокоить, не сильно разбираясь в причинах и мотивах происходящего, лишь бы стало легче. И раньше, признаться, я не ценила этой его черты».
В июне прошлого года жених Таллулы разорвал их отношения, и семья в очередной раз отправила её в реабилитационный центр. Там девушке поставили новый диагноз: пограничное расстройство личности. Впрочем, уже к осени Таллула почувствовал себя намного лучше и захотела назад к семье, осознав, что нуждается в ней.
«Большая часть моей одежды мне сейчас мала, и по утрам, роясь в шкафу, я сопротивляюсь искушению снова сфокусироваться на этом. Выздоровление, вероятно, будет длиться вечно, но уже сейчас я понимаю, что такое жить полной жизнью и какой мне быть в отношениях с отцом. В прошлом я слишком боялась грусти, всеми силами избегала её, а сейчас наконец чувствую, что умею с ней справляться и на меня можно положиться. Я могу держать папу за руку с ощущением, что это прекрасно. Я знаю, что надвигаются испытания, что это начало горя, но я всё равно научилась наслаждаться сегодняшним днём. И знаете, фраза "ты не научишься любить другого, пока не полюбишь себя" — она правдива, это так и работает.
Фраза «ты не научишься любить другого, пока не полюбишь себя» — она правдива, это так и работает.
Каждый раз, когда я иду к папе, я делаю тонны фотографий. Я как археолог вижу ценность в том, на что раньше не обратила бы внимания. Все голосовые сообщения от Брюса сохранены на жёстком диске. А недавно я нашла на его столе клочок бумаги, на котором было нацарапано: «Майкл Джордан». Хотела бы я знать, о чём он думает (записку, конечно же, я забрала себе).
Комната папы заполнена разными безделушками: это старинные игрушечные машинки, монеты, камни. Ему нравятся увесистые штуки, которые можно крутить в пальцах. У папы всегда звучит музыка. Он и сам превосходный музыкант, отлично играет на губной гармошке, а ещё он любит старые песни разных жанров: от Пэтси Клайн до Нины Симон. Музыка, которая ассоциируется с ним больше всего, — это Coasters — саундтрек моего детства. Я всегда звала папу «Даддио», как в их песне «Charlie Brown». Правда, когда я была маленькой, то думала, что группа просто написала песню о моём отце. Помню, как Coasters играли на кухне, а папа готовил завтрак.
Он ещё узнаёт меня и радуется, когда я вхожу в комнату. А я постоянно мечусь между настоящим и прошлым, когда говорю о Брюсе: "он есть, он был, он есть, он был". Это потому, что невозможно отказаться от надежды. Я всегда узнавала и узнаю в себе частицы его и знаю, что мы стали бы лучшими друзьями, будь у нас чуть больше времени.
Брюс был крутым и очаровательным, ловким, стильным, милым и немного эксцентричным — и я принимаю его таким. И его гены, которые я унаследовала от мальчика из Джерси, умевшего наслаждаться жизнью, что сам создал. Брюс любил баловать себя и нас: иногда мы ходили в ресторан, и он заказывал всё подряд, просто чтобы попробовать каждое блюдо. Он любил уютно устроиться на диванчике, задрав ноги. «Интересно, что я могу сделать, чтобы стало ещё немножко комфортнее?» — полагаю, он спрашивал себя об этом каждый день.
А теперь я думаю, что могу сделать для его комфорта. Нелегко было расти с такими знаменитыми родителями, стараясь отыскать луч света в их тени. Но сегодня я чувствую, что нашла его.
В апреле у моей старшей сестры Румер родилась дочка Луэтта — Брюс и Деми стали дедушкой и бабушкой. Крошечная девочка подрастает с каждым часом, а мой отец меняется быстро и непредсказуемо. Это особенное время, и, несмотря ни на что, я счастлива быть со своей семьёй».
Интервью полностью.
