Мой рейс ожидался через два часа. Регистрация шла вовсю. Я встал в самый конец очереди желающих лететь в корейские края. Борода спасала меня: я чувствовал себя свободным от вспышек фотокамер. Не знаю, сколько прошло времени – час или больше. Я брёл, не торопясь, к залу ожидания.
Огромные зелёные глаза смотрели куда-то мимо меня, когда я вновь, заблудившись в бесконечных выходах, оказался у первого пропускного пункта, куда безбилетникам был вход заказан. Не имея права пройти, фигура в тени и глаза на свету кого-то высматривали. Полоска света была и на одежде. Я узнал зелёное пальто той почти босоногой девушки.
Её глаза не теряли надежду.
Это была Ольга. К ней обратился охранник, и она послушно отошла. Предъявила паспорт. Она совсем не изменилась. Правда, похудела. И такая же – без царя в голове. Теперь я был уверен, что под пальто она была в одной маечке.
Она чихнула и зашмыгала носом. Мокрые озябшие ноги давали о себе знать. Самолётами она никогда прежде не летала, а потому смотрела в разные стороны, полагая, вероятно, что после регистрации я мог пойти куда угодно в этом огромном аэрокомплексе. Она искренне удивлялась, что охранник не пропускает её дальше.
Служащая аэропорта, не выходя из запрещённой области, протянула Оле пакет, придерживая поверх него записку.
– Вам передали.
Оля развернула маленькое послание: «Оденься, дурочка. Тэкю», – по-русски было написано в нём.
Как маленький промокший цыплёнок, Оля начала метаться перед входом на регистрацию. Охранник мощным корпусом загородил проход.
– Тэкю! Не уезжай! – услышал я её крик.
– Ведите себя тихо! – предупредил её невозмутимый страж порядка, готовый в любую минуту принять самые серьёзные меры.
Я тоже уже не мог выйти к ней. Она получила вторую записку: «У меня нет денег на другой билет. В долг не возьму. Ты будешь ждать меня?»
Охранник посторонился по просьбе служащей. Ольга узнала меня. Я улыбался. Закивала. Улыбнулась сквозь слёзы. Я показал ей, чтобы не плакала. И оделась. Она снова кивнула, но слёзы полились пуще прежнего. Надеюсь, после того, как я в буквальном смысле убежал, опаздывая на посадку, Ольга всё-таки надела содержимое пакета. А пока она лишь крепко прижимала его к груди и всматривалась в меня. Её глаза, огромные, по которым я так скучал, за эти пару минут в полной мере возместили мою тоску по зелёному тёплому цвету.
Я понял тогда: быть с ней – значит, дышать свежим воздухом весны, когда только-только начинает выделяться хлорофилл из молодых листиков. Я не учёл одного: её непредсказуемости.
***
Меня приняли довольно быстро. Жизнь пошла так, как будто никогда и не было в ней гор, маленьких хижин, любви в России и отсутствия санузла. Выйти в люди без оглядки на утренний кофе, необходимую меру физических нагрузок в фитнес-зале, выбора подходящей шляпы из моей коллекции – такого нельзя было теперь допустить. Мама и отец проявляли свою заботу в двойном размере, друзья выпытывали о моей жизни вне Кореи и склоняли на вечеринки в честь нашей встречи то у одного, то у другого. Я забылся. Прошлое словно исчезло. Девушки бегали за моей особой даже чаще, чем раньше. Впрочем, моя борода – ухоженная и модная – нравилась многим. Под мой новый стиль написали новый сценарий и создали образ нового героя. «Корейский горец» – так меня теперь называли в стране.
Я говорил ей, что занят зарабатыванием денег. Чаще общался с её братом. Мои фотосессии – я параллельно снова работал моделью – не могли не остаться незамеченными ею. Полуобнаженный, с такими же скудно одетыми партнёршами, с выражением лица, вызывающим вожделение.
Родители называли мои Гималаи бзиком одинокого и измученного карьерой мужчины. Сватали мне красавиц и умниц. Я оправдывался желанием подольше гостить у них – и не ходил на свидания. Но и об Ольге им не говорил.
Я помнил своё обещание ей. Но отчего-то медлил. Меня кружило в жарком пламени удовольствий, и работа являлась одним из них.
Брат Ольги звонил мне раз-два в месяц. С ней я почти перестал общаться. Я забывал её, ведь она была всего лишь приятным сном, как и время в горах, а все сны проходят и редко когда повторяются.
***
Я словно вынырнул из проруби, не зная, как же дальше из неё выбраться, однажды утром. Рядом лежала моя вчерашняя спутница. И это был не мой дом. На столике у кровати – два бокала, недопитая бутылка. Красное пятно от вина растянулось на дорогом ковре. Отвратительная картина в богатой современной раме прямо надо мной перекосилась.
Невыразимо остро мне захотелось бежать от всего этого, но в следующий за этим миг я понял, что нельзя убежать от того, что сам создал. Да, меня окружало то, чем я был. И как это всё было противно…
Нет. Я желал одного. Столько дней, недель, месяцев я затаптывал её образ. А теперь он сиял передо мной и ласково улыбался. Как последний раз в аэропорту…
Я купил ей кольцо. Красивое. Оно ей обязательно понравится. И камень в нём – чистый, прозрачно-зелёный. Она оценит его, я верю. И оно будет ей в самый раз. А если нет – всё поправимо.
Я бросился с отчаяньем к удивлённой матери.
– Мама… У меня невеста в России… И я люблю её больше всего на свете… Ты её примешь?
– Это всё серьёзно?
Я открыл кольцо. Наверное, моё лихорадочное состояние её насторожило.
– А с ней что-то не так? Почему ты такой? Я не против неё, но для приличия, наверное, лучше нам прежде познакомиться…
Когда я вернулся из России через два дня, отец встретил меня чуть не с распростёртыми объятиями.
– Ну, а где невеста? Мы подготовились. Мать сейчас вернётся из парикмахерской. На мне новый костюм. Нравится?
Я вяло кивнул.
– Папа… Я немного поем и уйду.
– А мама? Ты её подождёшь? Она очень ждала…
Я молча ел. Отец посматривал на меня. Мама сидела рядом с ним, боясь меня потревожить. Вынув маленький футляр, я придвинул его ближе к матери.
– Сохрани. Или лучше носи сама.
Мама была в восхищении от золотой безделицы.
– И она это не приняла? Какой у тебя хороший вкус, сынок! Она не достойна нашего сына, раз отказалась от такой красоты!
– Да она его даже не видела.
Родители выглядели смущёнными, я встал и поспешил закончить разговор:
– Сегодня в полдень… – я взглянул на часы, – …она вышла замуж.
***
Прошло пять лет. Как Дориан Грэй, я не менялся. Мир вокруг старел, тускнел, и пища теряла свой вкус, а в свои тридцать восемь ни один седой волос, ни одна серьёзная морщина и лишний килограмм меня не коснулись. Кому я продал душу – я и сам забыл. Где блуждало сердце – разве можно вспомнить?
Россия не стала закрытой книгой. Максим Белкин считал меня своим другом и последнее время активно звал в гости «или хотя бы в Альпийских горах покататься».
– В горы? Это что-то новенькое… – писал я ему в Скайпе. – Дочь не просит нянчиться с ней?
– Ну да. В двенадцать лет неизвестно, кто с кем нянчится. Мама не совсем здорова, но Олька возится с обеими получше моего… А горцев – ты же знаешь – всегда тянет к вершинам.
– Ольке больше делать нечего – вас опекать? Я сколько её помню – она то с матерью, то с Маруськой. Дай ей семейную жизнь развернуть, наконец!
– О, это дохлый номер, брат…
Я посчитал умерить свою дотошность.
Три дня мы с Максимом катались с европейских гор, но обоюдно решив, что ничто не сравнимо с Гималаями, мы заскучали и на русское Рождество приехали к нему.
У Максима была отдельная квартира, где он жил с дочерью. Конечно, сейчас Маруси здесь быть не могло. Семья готовилась к празднику.
– Будешь жить у меня.
Мы поднимались на третий этаж с нашей поклажей.
– Послушай, неудобно… Я не планировал ехать к тебе… без подарков.
– Уймись. У нас народ простой.
Продолжение следует...
Если вам нравится моя киноповесть, ставьте лайк и подписывайтесь на мой канал!
#чоинсон #рольдляЧоИнсона