Автор: Галина Иванова, доктор исторических наук
«Места заключения теперь зовутся кладбищем живых…»
Многие бывшие заключенные высказывали суждение, что «лагерь – это слепок мира». По словам писателя и бывшего политзаключенного Варлама Шаламова, в лагере «нет ничего, чего не было бы на воле. Ни одно общественное движение, кампания, малейший поворот на воле не остаются без немедленного отражения, следа в лагере». Это наблюдение нашло полное подтверждение в тех катаклизмах, которые пережил ГУЛАГ в годы массового террора 1937–1938 гг.
«Места заключения теперь зовутся кладбищем живых, – так написали В. М. Молотову анонимные авторы в 1938 г. – Страданиям людей нет и не видно конца… Из арестованных почти никого не выпускают, если даже совершенно ничего за человеком нет, – ему приписывают ст. 58–10 и высылают на 10 лет в концлагеря… Жизнь в дальних лагерях ужасна: там люди пухнут с голоду, а цинга и вши доканчивают и без того уже ослабшие организмы… Все придумано для того только, чтобы люди гнили заживо и умирали медленной, но ужасной смертью».
Жалобы заключенных на действия лагерной администрации и охранников редко достигали адресатов и еще реже удовлетворялись. Но иногда все же случалось, что письма заключенных попадали в высшие органы власти. Одну из таких жалоб-заявлений получил в 1937 г. «всесоюзный староста» М. И. Калинин. В заявлении заключенного Дальневосточного лагеря Виктора Максюты говорилось:
«Просим вашего распоряжения рассмотреть нашу заяву, так как мы работаем на руднике Райчиха при станции Бурея. Работает нас, заключенных, 7 тыс. человек, но из этих 7 тысяч половина мертвых – доживают последние минуты, так что многим не придется видеть своих детей из-за того, что администрация очень издевается над заключенными, хуже, чем в старое время, – избивают заключенных крестьян начальство и заключенные. А поэтому просим высший орган власти – если мы не надо на этом свете, то не мучьте нас, а лучше расстреляйте нас, чем такое издевательство над нами».
Под этой «заявой» могли бы подписаться многие тысячи других заключенных из десятков других лагерей, ибо произвол лагерных служащих не знал границ. Беззаконие за колючей проволокой стало нормой с первых дней существования ГУЛАГа. Как отмечали авторы другого аналогичного послания, «заключенный человек вне закона у нас».
С середины 1937 г. в лагеря, колонии и тюрьмы ГУЛАГа хлынул небывалый поток осужденных. На 1 июля 1937 г. в СССР наказание в виде лишения свободы отбывали 1 240 047 человек, не считая тех, кто находился под следствием или был «в пути». За последующие 9 месяцев численность заключенных увеличилась более чем на 800 тысяч. На 1 апреля 1938 г. в местах заключения содержались 2 049 414 человек.
Оценивая ситуацию и те изменения, которые произошли в ГУЛАГе в годы массового террора, исследователи отмечали, что в этих условиях для руководства страны важнейшей стала не экономическая, а карательная функция мест заключения, куда «сбрасывали» осужденных, избежавших расстрела. Для самого же ГУЛАГа главными проблемами стали прием, размещение, организация охраны и создание хотя бы видимости трудового использования этого гигантского потока людей.
Превращая миллионы людей в «лагерную пыль», сталинская репрессивная машина одновременно создавала новую социально-экономическую и политическую структуру – лагерно-промышленный комплекс. Важность стоявших перед этой структурой задач, прежде всего оборонно-промышленного характера, обязывала высшее руководство страны держать лагерную ситуацию под контролем. Дабы не допустить нарастания кризисных явлений в экономике ГУЛАГа и одновременно усилить карательную составляющую в режиме содержания заключенных, прокуратура СССР провела обследование нескольких лагерей, наиболее важных в производственном отношении. О результатах проверки генеральный прокурор А. Я. Вышинский доложил 19 февраля 1938 г. лично И. В. Сталину и В. М. Молотову. В донесении под грифом «Совершенно секретно», в частности, сообщалось:
«Условия содержания заключенных являются неудовлетворительными, а в отдельных случаях совершенно нетерпимыми… В отношении положения заключенных требуется принятие срочных мер в целях предотвращения распространения эпидемических заболеваний, а также других нежелательных явлений… Заключенные размещены в холодных, грязных бараках, с грязными нарами; в силу отсутствия правильной классификации при размещении заключенных по баракам, наиболее разложившиеся элементы создали для себя лучшие условия, отнимают пайки и одежду у работающих заключенных… Из приходящих этапов снимают мертвых, замерзших (московский этап).
В Бамлаге нет в запасе ни белья, ни сапог, ни одежды. Мыла нет. Многим не в чем выйти в уборную. Идут на новую трассу разутые и раздетые этапы. Жилья нет, строить жилье нечем, нет инструмента, пил, топоров… Положение с питанием катастрофическое.
Условия содержания заключенных в Ухтпечорском лагере также явно неудовлетворительны. Жильем обеспечены только 60 % заключенных, остальная часть в зимнее время размещена в палатках, плохо приспособленных для жилья зимой. Теплой одеждой и обувью заключенные не обеспечены и на 50 %. Из-за неудовлетворительных санитарных условий содержания и этапирования среди заключенных начались заболевания сыпным тифом… Прошу Ваших указаний НКВД о срочном устранении имеющихся в лагерях непорядков».
В донесении Вышинского нет и намека на выяснение причин сложившейся ситуации. Опытный бюрократ заранее знал, что в данный политический момент виной всему были «враги», а лагерные «непорядки» были следствием их «вредительской деятельности». В акте приема/сдачи дел НКВД от Ежова к Берии есть краткая, но очень характерная запись: «на протяжении ряда лет ГУЛАГ возглавлялся людьми, оказавшимися врагами». Эта фраза служила, с точки зрения высшего руководства, исчерпывающим объяснением всех лагерных неурядиц. Такой вывод не замедлил сказаться на положении руководящей верхушки ГУЛАГа. В ходе чистки кадрового состава НКВД были репрессированы более 30 руководящих сотрудников тюремно-лагерной сферы. В 1938–1939 гг. Военной коллегией Верховного суда СССР были осуждены к высшей мере наказания четыре бывших начальника ГУЛАГа, возглавлявшие его в разные годы, – Ф. И. Эйхманс, Л. И. Коган, М. Д. Берман, И. И. Плинер.
Правовой произвол, ставший нормой на воле, имел свое продолжение и в лагерной зоне. В 1936 г. по личному распоряжению И. В. Сталина в отдаленные лагеря СССР без суда и следствия были направлены все лица, причисленные партийным руководством к сторонникам высланного из страны Л. Д. Троцкого. Оказавшиеся таким образом в лагерях Колымы и Заполярья, троцкисты осознавали себя действительно политическими заключенными, которые попали в застенки лишь потому, что сталинский режим посчитал их опасными для своей власти. Троцкисты начали активную борьбу с лагерной администрацией, при этом они пытались добиться от советского руководства установления для них особого статуса политических заключенных.
Сопротивление политзаключенных на Колыме было окончательно сломлено после того, как начальником Управления Северо-Восточных лагерей стал в декабре 1937 г. полковник С. Н. Гаранин. В ходе печально известных «гаранинских расстрелов» были уничтожены практически все оппозиционеры. В сентябре 1938 г. арестовали и самого Гаранина.
Организаторов массовой голодовки, предпринятой троцкистами в Ухтпечлаге, арестовали в сентябре 1937 г. Всем было предъявлено обвинение в контрреволюционной агитации среди заключенных. Никто виновным себя не признал, некоторые от дачи показаний отказались. 25 декабря 1937 г. «тройка» УНКВД по Архангельской области приговорила активистов голодовки к расстрелу. В числе нескольких тысяч других политзаключенных их расстреляли в феврале – марте 1938 г.
В то время на Воркуте и Печоре зверствовал Е. И. Кашкетин (Скоморовский). Он прибыл из Москвы в Коми АССР в качестве руководителя оперативной группы, чтобы расправиться с троцкистами. В НКВД знали, что этот опытный сотрудник ГУЛАГа в 1936 г. был отстранен от службы в органах внутренних дел в связи с врачебным диагнозом «шизоидный психоневроз», но именно его руками решили очистить северные лагеря от всех участников сопротивления. По воспоминаниям современников, Кашкетин открыто заявлял: «Я выполнял волю ЦК ВКП (б), переданную мне лично через Ежова перед отъездом в лагеря для проведения данной операции». В 1938 г. в «операции», вошедшей в историю под названием «кашкетинские расстрелы», погибло более шести тысяч политических заключенных. Самого палача приговорили к смертной казни в марте 1940 г.
В соответствии с приказом НКВД СССР от 11 июня 1939 г. «О порядке регистрации смерти заключенных», смерть граждан, умерших в заключении, регистрировалась не там, где находились лагерь или тюрьма, а там, где умерший проживал до ареста. Сотрудникам бюро ЗАГС категорически запрещалось при этом делать в актовых книгах какие-либо ссылки на извещения и справки из мест заключения. Отчетность о смерти заключенных должна была проходить по общей отчетности городских и районных бюро ЗАГС. Родственники умерших заключенных могли получить только устную информацию об их смерти, обратившись в местные органы НКВД.
Появление приказа «О порядке регистрации смерти заключенных» было обусловлено, в первую очередь, необычайно высокой смертностью заключенных в 1938 г., что объяснялось резким ухудшением условий содержания и ужесточением репрессий. Согласно сводной статистике НКВД СССР, учитывавшей смертность по всем лагерям, колониям и тюрьмам, в 1938 г. в местах заключения умерло 126 585 человек, в том числе 90 546 в лагерях и 36 039 в колониях и тюрьмах. Всего с 1936 по 1939 г. в ГУЛАГе умерло более четверти миллиона заключенных.
Массовый террор сопровождался заметным ужесточением карательной политики. 2 октября 1937 г. ЦИК СССР повысил предельный срок лишения свободы с 10 лет до 25 лет. Такая мера уголовного наказания применялась в отношении лиц, осужденных за шпионаж, вредительство, диверсии. Впоследствии к этим статьям прибавился ряд других.
В лагерях начали повсеместно оборудовать штрафные изоляторы, ставшие в руках лагерной администрации оптимальным средством расправы с непокорными и неугодными личностями. Штрафники помещались в одиночные камеры, на работу их не выводили, постелей не давали, горячую пищу в виде баланды они получали один раз в 3 дня. Максимальный срок содержания в штрафном изоляторе устанавливался в 20 суток, выдержать который удавалось не всем осужденным.
В 1937 г. изменился и «общественный статус» заключенного. Вплоть до осени 1937 г. в пропагандистской литературе, служебной переписке и даже в официальных документах наблюдалось стремление избегать слова «заключенный». Узников ГУЛАГа чаще называли «лесорубами», «ударниками», «стахановцами» и т. п. Термин «стахановец» вообще очень активно использовался в официальной лагерной лексике середины 1930-х гг. Для хорошо работавших заключенных в лагерях оборудовались «стахановские бараки», на кухнях создавались «стахановские котлы» и т. п.
Еще в 1936 г. на железнодорожных станциях можно было нередко наблюдать такую картину: едет эшелон с заключенными, на вагонах знамена, лозунги о стахановском движении, портреты вождей – Сталина, Кагановича, плакат «Мы, стахановцы, едем на ударную стройку». Здесь же конвоиры с винтовками в дверях и решетки на окнах, через которые эти самые «стахановцы» на вольных поглядывают. Только после того как однажды в Петрозаводске кто-то из высокого лагерного начальства обратил внимание на подобную ситуацию и понял ее абсурдность, положение изменилось.
В сентябре 1937 г. культурно-воспитательный отдел ГУЛАГа дал указание – заключенных стахановцами не называть, поскольку это явная политическая ошибка. Вскоре из гулаговской терминологии исчезли не только «лагерники-ударники», «герои каналов и строек», но и просто «лагерники». На смену этим обыденным выражениям пришли административно-бюрократические термины «контингент», «спецконтингент», «рабочий фонд». Самым распространенным названием заключенного с конца 1930-х гг. стало официально принятое сокращение «з/к», во множественном числе «з/к з/к», в устной речи употреблялось слово «зэка», не имевшее, по свидетельству В. Шаламова, формы множественного числа.
В соответствии с директивой политотдела ГУЛАГа об употреблении званий для заключенных, показывающих высокие результаты труда, всем лагерным сотрудникам предписывалось «не именовать впредь заключенных в устной и письменной форме во всех документах "передовиками производства", "лучшими людьми" и т. п., а именовать только "з/к, работающие по-ударному", и, как самое высшее, – "з/к, работающие методами стахановского труда"».
Во второй половине 1930-х гг. происходит всестороннее засекречивание деятельности ГУЛАГа. Страна покрывается сетью «почтовых ящиков», «спецобъектов», «подразделений», «хозяйств», «леспромхозов», и нигде ни звука о лагерях и их обитателях. В практику работы лагерно-производственных комплексов широко входят так называемые «подписки о неразглашении». Тема секретности стала особенно актуальной в 1938–1939 гг. в период борьбы «с последствиями вредительства в системе НКВД».
С конца 1938 г. активизируется хозяйственная деятельность НКВД СССР. Лагерная экономика обретает планомерный, крупномасштабный и четко выраженный военно-промышленный характер. Если в 1936 г. в СССР было 13 крупных лагерно-промышленных комплексов с объемом строительных работ на сумму 1,2 миллиарда рублей, то весной 1938 г. их становится уже 33, а объем капитального строительства возрастает до 2,6 миллиарда рублей. Только за зиму 1937–1938 гг. НКВД организовал 13 новых лагерей, преимущественно лесного профиля, в которых разместил более 600 тысяч вновь поступивших заключенных.
В 1937 г. весь личный состав органов НКВД в центре и на местах, включая внутренние войска, насчитывал 270 730 человек, а в 1939 г. он увеличился до 365 839 человек. Основной прирост штатной численности НКВД в этот период шел за счет кадров ГУЛАГа. Одним из основных источников комплектования лагерных кадров в предвоенный период стали партийные мобилизации. В начале 1938 г. на руководящие должности в лагеря было направлено свыше 3 тысяч коммунистов и более 1200 специалистов, только что окончивших вузы. В течение полутора – двух лет на службу в лагеря и колонии поступило более 150 тысяч новых работников, почти в три раза выросла численность управленческих кадров ГУЛАГа. Быстрый рост числа лагерных служащих объяснялся не только многократно возросшим числом заключенных, но и тем, что к концу 1930-х гг. ГУЛАГ превратился в мощный лагерно-промышленный комплекс, который выполнял производственные задания по 20 отраслям народного хозяйства. На передний план все отчетливее выходила экономическая функция ГУЛАГа, а принудительный труд становился одним из важнейших структурных элементов мобилизационной модели советской экономики.
