Всякий раз, когда я оказываюсь на площади Синьории и, задрав голову, замираю в восхищении перед совершенным, как Вселенная, мраморным Давидом, меня посещает вопрос: а каких же габаритов, в представлении Микеланджело, должен был быть Голиаф? С некоторых пор я при этом непроизвольно потираю шрам на переносице. Обзавёлся я им вот при каких обстоятельствах.
С одним из британских офицеров случилась неприятность. Он умер, находясь в зарубежной командировке. Возле стены старинной генуэзской крепости было обнаружено тело со следами многочисленных переломов, в том числе основания черепа, что и стало, как отражено в протоколе, причиной смерти. Очевидно, переломы были получены вследствие падения с десятиярдовой высоты на острые выступы скальной породы.
Рассматривались различные версии, не исключалось и самоубийство, однако к определённому выводу не пришли.
Погибший принадлежал к младшей ветви старинного славного рода. Один из его предков, лорд Уэйсткот, снискал известность, как самый бравый и одновременно самый бездарный военачальник в истории Британии, который, не поняв смысла полученного приказа, бросил против картечного огня свою кавалерийскую бригаду, чем её и погубил.
Кроме того, этому предку приписывают честь изобретения оригинального покроя мужского (а впоследствии, и женского) жакета, что говорит о разносторонне одарённой натуре. За заслуги он был произведён в генерал-лейтенанты, удостоен ордена Бани, стал героем литературных опусов и киносценариев.
Его потомок также избрал военную карьеру, успешно продвигался по её ступеням, правда, не столь ярко демонстрировал свой талант. Ну, да и повода подходящего не было.
Он охотно дал согласие на командировку в страну, на территории которой за полтора столетия до этого произошла та самая знаменитая атака лёгкой кавалерии.
Страна появилась ни с того, ни с сего на руинах враждебной нам «империи зла», искала с нами дружбы, жаждала наших денег. Мы её подкармливали деньгами и обещаниями (больше – последними) и, среди прочего, присматривали место возможной дислокации базы нашего флота.
Миссия, в состав которой входил майор Уэйсткот, изучала район средневековой генуэзской крепости с удобной бухтой и живописным холмистым побережьем.
Время они там проводили неплохо, но не настолько, чтобы начать подумывать о суициде. Выпивали, конечно. Край с византийских времён славится виноделием. Случались и ссоры, и карточные проигрыши. Однако в пределах среднегарнизонного уровня.
Единственное, что отличало Уэйсткотов всех поколений, – это чуть более нормы повышенный интерес к представительницам прекрасного пола в регионах несения королевской службы.
На берег с фрегата королевских ВМС, патрулирующего в нейтральных водах, меня доставил шлюп под командованием некоего капитана Грея. Личность, в самом деле, сероватая, двух слов не вытянешь, да и мореход неважный. В кабельтове от входа в бухту мотор заглох. По приказу капитана матросы выволокли из трюма грязно-розовую тряпицу, которая оказалась парусом, вздёрнули её на грот, поймали кое-как попутный бриз, и таким смехотворным манером мы дотащились до пирса. На наше приближение глазело несколько зевак, среди которых выделялась удивительной миловидности девица, вылитая Кармен, с пурпурной розой в жгуче-чёрной копне волос.
Мы высадились, и Грей впервые, наверное, разжал губы не для приказа, поклонившись девице и произнеся:
– Асо!
Сначала я по созвучию принял это за расхожее лондонское ругательство, но по контенту и, главное, по нежному выражению серого лица моряка, понял, что это имя.
Дело, впрочем, призывало меня не отвлекаться на романтику. Миссия квартировала на вилле неподалёку от порта. Её начальник принял меня в беседке посреди яблоневого сада, объяснив, что здесь нас смогут подслушать только шмели.
Полковник Оверкот происходил из не менее древнего и знатного рода, чем майорский. Предок полковника лорд Оверкот в своё время дослужился до звания фельдмаршала. Он командовал британским экспедиционным корпусом, в состав которого входила бригада лорда Уэйсткота. Именно фельдмаршал Оверкот отдал тот невнятный и роковой приказ, отправивший к праотцам цвет английской лёгкой кавалерии и обессмертивший (наряду с покроем жакета) имя Уэйсткотов.
Кампания прославила и самого Оверкота. Во-первых, благодаря эпизоду с безрассудной атакой, ставшей наглядным примером того, что любой приказ командующего может и должен быть выполнен. Если Уэйсткот стал образцом доблести, то Оверкот – стратегической непоколебимости.
Во-вторых, лорд Оверкот, замёрзнув ночью у потухшего походного костра, во сне изобрёл покрой генеральской шинели, несколько мешковатый, но способный удерживать тепло. Кроме того, его можно было применять в комбинации с изобретением Уэйсткота. Новый фасон вошёл в моду под именем изобретателя. Оверкоты стали популярны не только среди военных и далеко за пределами Империи.
И, наконец, лорд стал печально известен как жертва легкомыслия, нет-нет, да и встречающегося в офицерской среде. Увлекшись в дали от супруги какой-то бойкой юбкой, он подхватил дурную хворь и скончался в полевом госпитале под грохот пушек, поскольку до последней минуты не выпускал из рук бразды командования.
В воспитательных целях личному составу было сообщено, что фельдмаршал умер от заражения неизвестной инфекцией. Леди Оверкот восприняла скорбную новость стойко, хладнокровно произнеся лишь:
– Холера его забрала.
Итак, я уединился в садовой беседке с полковником Оверкотом. На столике между нами – вместительная бутыль с местной мальвазией.
– Рекомендую, – рокочущий голос полковника звучит как из бочки, которую он отчасти напоминает. – Здесь это пойло называют «Ночной лекарь». Но и днём идёт неплохо.
Что ж, для установления психологического контакта не откажусь. Начинаю издалека:
– Скажите, полковник, какова ваша версия?
– Дьявол его разберёт, – ответ звучит по-военному уклончиво. – Уэйсткот был офицер как офицер. В бридж всегда был готов сесть четвёртым, но играл, не зарываясь. Безнадёжных, а тем более, позорных карточных долгов у него не было. Пил? – Оверкот разражается мефистофельским смехом.
– Что тут пить? – Он опрокидывает в себя стакан и наблюдает за тем, как я, внешне ничуть не затруднившись, проделываю то же самое.
– Были у него, вроде бы, темноватые делишки с Юрой-караимом. Это криминальный авторитет и наркодилер. Мы тут пятый месяц. Знаете, молодому человеку хочется иногда расслабиться. Говорили, что Юра подгонял ему девочек. Даже свою наложницу Верку. Её заметили как-то в нашем расположении.
– Суицид?
– На почве несчастной любви? Ха-ха! – под канонаду полковничьего хохота брызги «Лекаря», вылетающие из недр его глотки, осыпают мой жилет.
– Это убийство, сэр. Вы удосужились внимательно прочесть отчёт об осмотре трупа? Обратили внимание на описание шрама между бровями? Он не мог получить его при падении, поскольку упал на спину. Шрам нанесён острым небольшим предметом, выпущенным с расстояния не менее пяти ярдов.
Я, разумеется, обратил внимание на это место в отчёте. Мне было важно проверить, не захочет ли Оверкот обойти его молчанием. Не обошёл.
Между тем из окружающих беседку кустов незаметно выползли сумерки, а затем их примяла, бухнувшись откуда-то сверху, непроглядная ночь, пересыпанная бледными звёздами.
Полковник вяло махнул рукой, и выступивший из тьмы капрал подхватил меня под мышки.
– Разрешите, сэр, – мы двинулись к дому, оставив полковника на «Лекаря».
– Как поживаете, капрал? – поинтересовался я. Демократизм, разумеется в разумных пределах, мне не чужд. Я пробивал себе дорогу без помощи всяких там социальных лифтов.
– Прекрасный вечер, сэр, – отвечал капрал, судя по всему, благовоспитанный малый. И добавил вполголоса:
– Барышня, сэр, посетила нашу штаб-квартиру по приглашению начальника миссии.
– Как ваше имя, капрал?
– Лоувойс, сэр, к вашим услугам. Этот визит произошёл накануне печального события. Между полковником и майором возник разлад. Дошло до разговора на повышенных тонах. Мне послышалось, сэр, даже слово «дуэль».
Он ещё что-то говорил, но звук его голоса угасал вместе с моим сознанием. Последним из услышанного были слова «на стене». А из увиденного – чьи-то чернее ночи глаза, сверлившие меня из зарослей. «Барсук – мелькнуло в усталом мозгу, – их тут, я читал в путеводителе, видимо-невидимо».
Утро выдалось не из лёгких. Но служба прежде всего. Добрёл до беседки. Полковник был на месте. С «Лекарем».
– Единственное средство от него – он сам, – полковник, не расплескав ни капли, протянул мне до краёв наполненный стакан. Я влил в себя полпинты, выдохнул. Оверкот, неотрывно следивший за процедурой, одобрительно крякнул.
– Ну-с, как продвигается расследование? – осведомился он светским тоном, словно после расставания с ним я отправился по делам.
– Полным ходом. Кстати, узнал кое-что новое. Когда, вы говорите, была здесь та девица?
– Какая? Ах, Верка-красотка. Да, была замечена. Мне Лоувойс докладывал. Точно не помню. На днях.
– Красотка, стало быть. А как, скажите, складывались ваши отношения с Уэйсткотом? Вы ладили?
– Что значит, ладили? Он – мой подчинённый. Это его задача со мной ладить, то есть беспрекословно выполнять приказы. В целом он был дисциплинированным офицером.
– Но?
– Без «но». Просто иной раз не улавливал смысла приказа. Это свойственно Уэйсткотам. Фамильный изъян.
– Можете привести пример?
– Обойдётесь, – полковник хлебнул из стакана, – занимайтесь своим делом, сэр. – Он наполнил мой стакан. Опять до краёв.
Я поднёс «Лекаря» к губам и нанёс удар:
– Он вызвал вас на поединок, не так ли?
Полковник сдвинул брови, поднял кулачище и шарахнул по перилам так, что беседка едва не рухнула:
– Послушайте, Джойс, или как вас там! Ваших познаний в арифметике не хватит, чтобы сосчитать могилы на семейном кладбище Оверкотов. Подпись Оверкота стоит под Великой хартией! Что вы себе позволяете? Вы, выскочка-кокни? Думаете, пэры Англии будут посвящать вас в свои интимные дела?
– У нас труп. Я расследую, как вы изволили сами определить, вероятное убийство. Британского офицера. Это – дело не интимное.
– Ладно, не будем горячиться, – полковник, приложившись к «Лекарю», взял себя в руки, – я не меньше вашего скорблю, не меньше вашего возмущён и заинтересован в раскрытии дела. Ну да, мы немного повздорили. Я же сказал, что он не всегда улавливал смысл того, что ему говорят. Ему было велено встретить девицу и проводить сюда. А он вообразил, что и остальное – тоже его функция. Пришлось разъяснять. А вы знаете, это дело не из приятных. Для обеих сторон.
– Где должна была состояться дуэль?
– Да какая дуэль!? Я поставил подчинённого на место. Всё. Меня ждёт служба. Убирайтесь.
И я вынужден был уйти. Не совсем твёрдым шагом я покинул виллу, не рассчитывая более ни на откровения Оверкота, ни на поддержку Лоувойса. Я направился к крепостной стене. И снова показалось, будто меня сопровождает чей-то цепкий недобрый взгляд.
Стена оказалась круче и выше, чем представлялось в отчётах, но я её одолел. Верхний срез – это широкая, в полтора ярда, тропа, бугристая и кривая, но вполне проходимая. Строили генуэзцы основательно и не без изящества. Зачем только? Удержать ни эту, ни другие колонии всё равно не получилось.
Вот и точка, с которой упал Уэйсткот. Внизу скалы, за ними море. Вид чудесный. Я видел картины одного знаменитого мариниста, уроженца этих мест. Его вдохновение вполне объяснимо. Бирюза моря, золото солнца, алебастр облаков, сверкающий базальт береговых утёсов, над которыми парят чайки.
Я слышу свист, ощущаю резкую боль между глаз и лечу в направлении моря навстречу чайкам.
Замышляя и реализуя операцию по моему устранению, лорд Оверкот, 28-й, кажется, по счёту, начиная с современников Иоанна Безземельного, просчитался в одном. Зря он потчевал меня «Ночным лекарем». Три-четыре пинты этого благородного напитка делают тело эластичным и упругим, а принимающие его скалы пружинят, словно батут.
Я очнулся. Сел, прислонившись к основанию стены. Встретил внимательный взгляд чёрных глаз и понял, что это не барсук. Это был курчавый невысокий юноша, черты лица которого, как будто сделанные из терракоты, поразили меня античной красотой и сходством с лицом девушки на пирсе.
– Кто ты? – вопрос я задал на языке моего основного досье, понятном всем в этих краях.
– Дадо, – отвечал юноша. Голос был глуховатый, в нём чувствовалось изумление и некоторый испуг. В руке он сжимал предмет вроде крупной деревянной двузубой вилки. Между зубьями была натянута широкая резиновая лента. Очевидно, это и было грозное оружие, поразившее меня на стене.
– Скажи, Дадо , зачем ты хотел убить меня?
– Ты домогался моей сестры, а я убиваю всякого, кто осмелится её оскорбить.
– Я не знаком с твоей сестрой. Я вообще ни с кем не знаком в этом городе, кроме двух-трёх англичан. Я приехал сюда, чтобы разобраться в причинах гибели нашего офицера.
– Нечестивец получил то, что ему причиталось.
– За что?
– Он собирался сделать сестре гнусное предложение. Я подстерёг его и не допустил позора.
– Кто предупредил тебя?
Дадо долго не отвечал, глядя на меня с сомнением.
– Ты упал со стены и остался в живых. Значит, правда на твоей стороне.
Я кивнул, поощряя его к откровенному рассказу. Конечно, на моей.
– Я прятался в саду на вилле и слышал, как ссорятся полковник и майор. Они должны были сойтись на стене, но Лоувойс сказал мне, что дуэль – это так, для вида. А на самом деле майор пойдёт по поручению полковника за моей сестрой.
– Зачем ты прятался в саду?
– Я следил за Верой. Я её люблю.
– А про меня тебе тоже Лоувойс сказал?
– Да.
Мы подружились. Додо уверенно владел школьным английским. У него дома я увидел несколько вполне профессионально выполненных акварелей с морскими пейзажами. Оказывается, его семья происходила от того всемирно знаменитого мариниста.
Родители рано ушли из жизни, Дадо (по-взрослому – Давид) с сестрой Асмик, или Асо, жили вдвоём. Он собирался поступать в консерваторию по классу вокала. Пел действительно превосходно. Она увлекалась живописью.
Я не стал говорить ему о том, что видел на пирсе в день, когда ступил на этот берег. Ни к чему обрекать на гибель ещё одного соотечественника.
Он угощал меня великолепно сваренным кофе и развлекал, прикладывая к щекам бакенбарды разной длины. В самых развесистых он был великим прадедом, особенно возле мольберта с кистью в руке. В тех, что поаккуратнее, с проседью, становился очень похож на фельдмаршала Оверкота, в жидких с рыжинкой – на генерала Уэйсткота. А что? Почему нет? Наши лорды, известно, пошаливали в землях, далёких от Альбиона.
Мы сблизились настолько, что в один из задушевных вечеров Дадо открыл мне главный секрет, хранить который он поклялся честью сестры. Как-то я предложил пострелять из рогатки (так называется миниатюрная туземная праща). Поставили на забор консервную банку. Я попал с первого раза. Дадо не смог и с пятого. Он признался, что с детства страдает близорукостью. Не он поразил из рогатки злосчастного Уэйсткота, а затем и автора этих правдивых строк. Это сделал капрал по наущению полковника. И всё встало на свои места. Оверкот, желая избавиться от соперника, который к тому же мог пристрелить своего начальника на офицерской дуэли, использовал подчинённого. Лоувойс, рассчитывая на покровительство полковника, пошёл на убийство майора, которого давно недолюбливал за чрезмерную щепетильность. Тот уличил капрала в продаже Юре-караиму морфия из казённой аптечки. На часть выручки он пополнял полковничьи запасы «Ночного лекаря».
Надавить на Дадо было не так уж трудно, используя его влюблённость, привязанность к сестре и архаичные представления о чести. Ну а я подставился из-за присущего мне служебного рвения.
Я представил отчёт о командировке. В нём изложил единственно возможную версию происшествия с майором Уэйсткотом. Образцовый офицер стал жертвой легкомыслия, отправившись на прогулку по крепостной стене после ужина с употреблением местного дижестива, известного под брендом «Ночной лекарь». Загляделся на звёзды, оступился и сорвался вниз. На рапорте стоят визы полковника Оверкота и капрала Лоувойса. Руководство удостоило меня благодарности за выполнение задания.
Я слышал, вскоре Дадо женился на Верке-красотке, отбив её у Юры-караима. Юру сгубила жадность. Давид подбросил ему новость о якобы обнаруженной на дне древней галере с грузом сокровищ. Юра ушёл на поиски и исчез. Рыбаки сказали, что нырнул слишком глубоко. Они его не любили. Теперь Дадо с Верой растят сына, которого назвали старомодно – Согомон.
Асмик вышла за Грея. Тот оставил службу в королевском флоте и увёз жену на остров святого Лазаря. Там устроился наборщиком в старейшую типографию Средиземноморья. Асмик приняли смотрительницей в музей живописи, гордость которого составляют полотна её выдающегося предка.
Миссию впоследствии пришлось свернуть. До развёртывания нашей базы дело не дошло. Хозяева территории вернулись и попросили нас на выход. Ничего, ещё повоюем.