В книжных подборках и рекомендациях в принципе мало что меняется, но есть одна категория, в которой стабильность и предсказуемость переходят все границы приличия. "Книги, чтобы научиться писать", "Книги по писательскому мастерству", "Лучшие книги для писателей" - каким кринжем ни озаглавь, внутри всегда будет стандартный набор с Норой Галь в том числе.
Общие положения
Прежде всего нужно сказать, что эту книгу со всем ее обилием экспрессии, восклицательных знаков и искреннего волнения за русский язык, облеченного в чисто советские агитационные речевые конструкции, невероятно весело читать. Доблестная борьба с "окаянными и зловредными недугами нашей речи", может быть и актуальная (хотя это вряд ли) в семидесятых, теперь выглядит совсем комично. Жаль только, что на эстетическом и художественном наслаждении вся возможная польза от этой вроде как прикладной книги заканчивается. Потому что, учась переводить или писать по Норе Галь, как результат получать вы будете скорее всего "приключенческие повести для юношества" с залихватским сюжетом и бравыми ребятами в действующих лицах.
И виной тому не естественное устаревание языка и соответственно многих предложенных в книге образцов текста, а устаревание (или даже изначальная неверность) самого подхода к переводу и к тому, как должен выглядеть условно хороший литературный текст.
Те моменты книги, где не выдаются очевидные советы в стиле "Нормально делай - нормально будет" (о том, что нужно следить за согласованностью и уместностью причастий, не переводить "It is" как "Это есть", сочетать слова по стилистике и так далее), заполнены примерами, которые должны доказывать верность всех этих бесчисленных правил. Можно было бы порассуждать на тему того, что переход от частного к общему вряд ли что-то сильно доказывает или даже просто не слишком-то имеет право рассматриваться в качестве аргумента, но все это совсем не нужно. Потому что добрая треть примеров служит как раз-таки великолепной иллюстрацией того, как с бравадой, ярой любовью к языку и неистовым его очищением можно стерилизовать и убить почти любое предложение.
Делай как мы, делай лучше нас
К утверждению о том, что английское "thing" в большинстве случаев не стоит переносить в русский текст как "вещь", среди более или менее уместных примеров есть вот такой:
Героиня одного романа, как уверяет переводчик, «пела восторженные дифирамбы » другой, которая «была так очаровательна и так превосходно умела носить вещи». А здесь по смыслу, по интонации верней бы: первая восхищалась второй, превозносила ее (хвалы эти произносятся не в лицо, а за глаза) – она… так хорошо одевалась!
Прекрасно, вещи убраны с глаз долой, заодно с оттенками смысла всей фразы. Как выразилась бы сама Нора Галь, "переводчику ведь, как кудеснику слова, стоило бы распознать разницу"! Хорошо одеваться - подбирать в зависимости от контекста красивую, качественную, дорогую, уместную одежду. Уметь носить вещи - делать так, чтобы вещь смотрелась на тебе максимально выигрышно, подчеркивала достоинства, скрывала недостатки и т.д.
Рассуждение о выигрышности глаголов по сравнению с отглагольными существительными, сомнительное само по себе, окончательно рассыпается на всем ряду примеров из "современного научно-фантастического рассказа", в которых "человек с нормальным зрением и слухом едва ли предпочтет" варианты, которые не устраивают саму Галь:
"Воспоминание было нежелательно". А хорошо бы - "Я не хотел вспоминать"(или просто – не хотелось). "Он почувствовал страх - а лучше сказать: ему стало страшно (или, смотря о ком и о чем речь, - он испугался, струсил, струхнул, его охватил, им овладел ужас)"
Именитой переводчице конечно виднее, чем мне, насколько в современной научной фантастике уместно слово "струхнул". И насколько можно ни во что не ставить понятие дистанцирования, которое, собственно, и возникает куда сильнее с введением подобных конструкций, по сравнению с приглаженными, правильными и гораздо более "русскими" бесцветными предложениями.
Иллюстраций такой небольшой (относительно) потери смысла в борьбе за абстрактный правильный русский язык можно нарыть хоть половину книги, но есть развлечения куда более увлекательные. Обнаружить, например, истоки спиваковского перевода "Гарри Поттера":
В мировой литературе, особенно в сатире, существует давняя и сильная традиция – давать имена со значением. Были и у нас Стародумы и Скалозубы, недаром и у Шиллера злодей именовался Вурм – червяк! Смешным анахронизмом было бы сейчас переводить такие имена «в лоб», разводить на страницах западного романа Скотининых или Смердяковых. <...>
Наш читатель не обязан понимать, что в блистательной, беспощадной «Ярмарке тщеславия» хитроумная Бекки недаром носит фамилию Шарп. <...> Нельзя ли переименовать героиню… ну, скажем, в мисс Бекки Востр?
Скотининых и Смердяковых разводить нельзя, а вот фамилия Востр для англичанки в самый раз. А еще мисс Томнэй, мистер Гад, мистер Клеветаун, учитель Гнус и, конечно же, сенатор Честен. Последний имеет просто неопровержимую аргументацию - "ведь существуют фамилии Честер, Честертон, Честерфилд", - но вот относительно остальных можно было бы сказать одну простую и, казалось бы, самоочевидную вещь. Большинство попыток перевести имя собственное и при этом приблизиться к тому, что могло бы звучать, как обычная иностранная фамилия, натыкаются на то, что в итоге это все еще не звучит, как фамилия. И если Шарп, помимо заложенного смысла, является реальной и распространенной фамилией, то Востр ничем не отличается от "разведения в западном романе Скотининых", потому что отсутствие русского окончания не делает случайное слово английской фамилией, скорее уж очень редкой русской.
Переводить нужно, конечно же, не только имена собственные, но и любые слова, которые имеют ну хотя бы приблизительный аналог в русском языке:
И все же в одном переводе почтенный профессор вспоминает юность, однокашников – и… тьютора (почему бы не по-русски – наставника, учителя?)
А потому, что тьютор в воспоминаниях иностранца, получившего академическое образование, вполне может означать не учителя, а человека, который помогает в адаптации к учебному заведению, решает административные вопросы и составляет студенту учебный план. И если так сильно стремиться его заменить, подошел бы даже не наставник, а уж какой-нибудь куратор.
Но, опять же, не стоит биться за оттенки смысла, когда конкретный "шансон" предлагается заменять просто "песней", а в путевых записках "хорошего писателя" считается ужаснейшей ошибкой упоминание "горького биттера" вместо "пива" (потому что биттер и так означает горький!!! Так что заказать в странах капиталистического запада хороший писатель может только наше, советское пиво!).
Хорошо, если не задалось с переводами, философия которых за это время уже убежала далеко вперед, может быть стоит попробовать вернуться к стилю?
Молодежный журнал печатает весьма лихо написанный роман. Один из героев – ученый! – предостерегает летчиков: «Не блудите в небе»! Ученому (так же, как и автору) полезно знать русский язык хотя бы настолько, чтобы не смешивать глаголы блудить и блуждать (плутать, сбиваться с дороги), вряд ли ученый боялся, что летчики в небе станут предаваться одному из смертных грехов. Кое-кто уверял, будто так говорят все летчики, это примета профессии. Но если уж «для колорита» вводить профессиональный жаргон, делать это надо бы так, чтобы читатель понял, что это именно жаргон, порча языка.
Здесь, мне кажется, даже маловато, недостаточно радикально. Нужно не просто чтобы читатель понял, нужно еще и табличку вешать:
Внимание! Литературный прием!
Конец литературного приема!
Образность в принципе не приемлема в художественном тексте, если отходит от словарных определений слов: "В одном рассказе герой боднул соседа… плечом!". И даже если бодание очень удачный способ просто и коротко описать движение снизу вверх, использовать его нельзя, ведь по определению бодаются головой!
Можно было бы продолжать и дальше, особенно от души разошедшись на секции, где Нора Галь приводит примеры великолепных, по ее мнению, переводов, но основные стороны идеологии уже прекрасно видны.
Огонь по своим
"Слово живое и мертвое" действительно потрясающая книга, потрясающая и уникальная в том, как на протяжении всего прочтения ей удается дискредитировать саму себя. Можно оправдывать этот артефакт давно погибшего подхода к языку тем, что не стоит пинать трупы, вот только подобная оголтелая одержимость правильностью, литературностью и "русскостью" отнюдь не труп, она живет и процветает и получает места в книжных подборках, ведь не может же быть плохой книга одной из лучших советских переводчиц, переводчицы Харпер Ли, Экзюпери, Камю и прочая прочая прочая, главной ревнительной охранительницы, боевой, что называется, подруги красивого русского языка... Вот только есть такие друзья, с которыми и врагов не надо.
