Ей было шесть, когда я впервые ее увидел. Смешная девчонка в разноцветных гольфах и двумя тонкими косичками, она с визгом убегала от мальчишек с двухлитровыми бутылками в руках. Ледяные струйки летели ей вслед, оставляя на кофте и юбке мокрые узоры.
-Иди, иди, маме пожалуйся! - крикнул ей кто-то из пацанов, когда она, не удержавшись, упала и разодрала обе коленки в кровь.
-Вот еще! - мокрая с головы до ног, она лишь отвела плечики назад и закусила губы, чтобы не плакать, - До свадьбы заживет.
-Притворяется! - подумал я тогда, - Девчонки все такие плаксы. Сейчас побежит жаловаться и нас накажут ни за что. И бутылки отберут.
Но наказания не последовало. Моя драгоценная поливалка с двадцатью отверстиями осталась при мне. Правда, вскоре нам пришлось расстаться и с ней, и с моими дворовыми друзьями - меня забрал жить к себе отец...
Ей было двенадцать, когда я вновь появился в том дворике. Пока ее подружки рассматривали на скамейке журнал и клеили на ногти лепестки ни в чем не повинных цветов, она лихо крутила на качелях "чертово колесо". Старые качели жалобно скрипели, норовя опрокинуться всякий раз, когда она висела над землей вниз головой.
-Пацанка, - с презрением резюмировал я, когда она приладила к канату дощечку и стала качаться на нем, как обезьяна на лиане. (Что ж поделать - в те времена у меня уже были свои представления о женской красоте).
Старый тополь укоризненно покачал головой, и дальнейшие мои хулиганские выкрики потонули в рокоте листвы. Ветер играл рыжим хвостом волос. И не донес ни одного моего слова до ее ушей. Поберег ее, как настоящий друг.
С тех самых пор я звал ее не иначе как пацанка. Жила она на третьем этаже со старой подслеповатой бабкой, которая растила их с братом одна. Где были ее родители, я не знал, да мне и неинтересно было это. Молодость кипела в крови под песни популярных "Руки Вверх", заставляя заводить безбашенные и ни к чему не обязывающие романы. Один за другим. Один за другим...
На пацанку я не обращал внимания. Подумаешь, пацанка... Невзрачная девчонка со двора, вечно одетая в штаны и пренебрегающая косметикой. Нечто похожее на уважение, конечно, было: пацанка была удивительно справедливой: мелюзгу в обиду не давала, под дворовыми "авторитетами" вроде Сашки Снегирева - не прогибалась. Но, кроме уважения - ничего.
Я закончил школу и университет, отслужил в армии и надолго уехал из родного городка. Ничто больше в нем меня не держало, кроме матери. Помню, как одним сереньким осенним днем приехал ее проведать.
-Это что такое? - удивился я, всматриваясь в знакомое и чужое лицо. Мне навстречу шла она. Пацанка.
-Пацанка, это ты, что ли?!
-Вообще-то меня всегда Надей хвали! - отрезала она в лучших традициях Пацанки, - А родителей можно и чаще навещать!
Я глядел во все глаза и не мог наглядеться. Ей было двадцать пять - самый расцвет молодости. На правой руке у нее блестело обручальное колечко. Несомненно, это была Пацанка - та самая Пацанка из моего детства.
Но, мой же Бог, откуда взялись эти длинные и стройные ноги? И это золотисто-рыжее великолепие на голове - неужели эти волосы она завязывала в небрежные узлы? И откуда, скажите на милость, взялись у Пацанки такие глазищи?
-Теперь буду чаще навещать! - поклялся я, не сводя с нее глаз.
-Я замужем! - предупредила она, предусмотрительно выставив передо мной ладошку.
-Разводись! - велел я ревниво. Сама мысль, что моей Пацанкой владеет кто-то другой, была мучительна.
-Вот еще, - она отвела плечи назад, и мне показалось, что она собирается заплакать, - Было бы из-за кого.
-Не притворяйся! - крикнул я ей вслед, - Нет у тебя никого! - в ответ она лишь пожала плечами.
Ей было двадцать девять, когда я сделал ей предложение руки и сердца. К моему удивлению, она отказалась. Оказалось, что у нее был наготове запасной аэродром. Впрочем, отказалась она и тридцать семь. И в сорок девять. И даже в пятьдесят два...
-Я жду тебя всю свою жизнь! - с отчаянием сказал я ей, - Всю свою жизнь, в перерыве между твоими мужьями и бесконечными романами, я делаю тебе предложение - и получаю отказ за отказом. Я же знаю, что ты любишь меня. Тогда почему же...?
-Все просто, - она покачала седеющей головой, - Я становилась очень нужна тебе только тогда, когда принадлежала другому. А я... я любила тебя всю всю свою жизнь. Представляла, что они - это ты. Но, как только разводилась, ты пропадал.
-Любила? - эхом повторил я.
-Любила, - она весело рассмеялась - должно быть, лицо у меня было очень глупым, - Но это в прошлом.
Старый тополь удовлетворенно покачал головой, и дальнейшие мои выкрики потонули в рокоте листвы. Ветер играл хвостом волос с проблесками седины. И не донес ни одного моего слова до ее ушей. Поберег ее, как настоящий друг.